– Давай начнем сначала,– прошептал он.– Чем бы ты хотела заняться сегодня вечером, детка?

– Я хочу… сделать тебе… минет…– Каждое слово из нее приходилось вытаскивать чуть ли не клещами, но Хэрода это вполне устраивало. Огромные карие глаза Натали наполнились слезами.

– А что еще? – проворковал он. От прилагаемых усилий лоб его покрылся морщинами. Эта шоколадка требовала от него гораздо больше трудов, чем обычно.– Чем бы ты еще хотела заняться?

– Я бы… хотела… чтобы ты… меня… трахнул…

– Конечно, малышка. В ближайшие два часа лучшего занятия я себе и не придумаю. Пойдем в твой номер.

Они вместе поднялись из-за стола.

– Лучше оставь какие-нибудь деньги,– прошептал он.

Натали уронила на стол десятидолларовую купюру.

Проходя мимо двух агентов у бара, Хэрод подмигнул им. В холле, пока они ждали лифт, мужчина в темном костюме опустил газету и пристально посмотрел на них. Хэрод улыбнулся ему и недвусмысленно показал жестом, чем они собираются заняться. Агент залился краской и снова поднял газету. Ни в лифте, ни в коридоре третьего этажа они никого не встретили.

Хэрод взял у Натали ключ и открыл дверь. Пока он осматривал комнату, девушка стояла посередине, безучастно глядя перед собой. Чистенькая, но маленькая кровать, бюро, черно-белый телевизор на вращающейся подставке и открытый чемодан вместо вешалки. Хэрод достал из чемодана нижнее белье, провел им по своему лицу, заглянул в ванную и подошел к окну, рядом с которым спускалась пожарная лестница.

– Ну что ж,– весело промолвил он и, отодвинув от стены низкое зеленое кресло, сел.– Сначала небольшое шоу.

Натали стояла между ним и кроватью. Руки ее безвольно свисали по бокам, лицо ничего не выражало, но Хэрод видел по легким судорогам, пробегавшим по ее плечам, какие неимоверные усилия она прилагает. Он улыбнулся и усилил свою хватку.

– Всегда приятно посмотреть небольшой стриптиз перед тем, как лечь в постель, не правда ли?

Натали Престон медленно подняла руки и стянула свитер через голову. Ее большая грудь в старомодном белом лифчике внезапно напомнила Хэроду стюардессу в самолете две недели назад. Кожа стюардессы была настолько же бледной, насколько темными были щечки у этой малышки. Боже, зачем они носят эти простые, совершенно не возбуждающие лифчики?

Хэрод кивнул, и Натали завела руки за спину, чтобы расстегнуть застежку. Бретельки лифчика скользнули вниз, и он упал на пол. Хэрод посмотрел на светло-коричневые соски и облизнулся. Пусть она немного поиграет сама с собой, прежде чем займется им.

– Отлично,– прошептал он.– Теперь, я думаю, самое время…

И тут раздался оглушительный грохот. Хэрод обернулся как раз в тот момент, когда выбитая дверь рухнула внутрь и в проеме возникла огромная фигура, загородившая собой свет, лившийся из коридора. Он еще успел подумать, что, как идиот, оставил свой браунинг в багаже Марии Чен.

Хэрод привстал, попробовал защититься руками, но что-то с тяжестью наковальни опустилось ему на голову, вжав в подушки кресла, а затем он полетел на пол, в теплый, затаившийся внизу мрак.

Винсента было трудно содержать в чистоте. Есть такие мальчишки, которые, кажется, источают грязь из всех своих пор. Не успевала я вычистить ему ногти, как через час под ними уже снова виднелась траурная кайма. Мне приходилось постоянно бороться за то, чтобы он выглядел опрятно.

В Рождество мы отдыхали. Энн готовила еду, меняла на проигрывателе праздничные пластинки и занималась стиркой, пока я читала Писание и размышляла над ним. День выдался тихим и спокойным. Несколько раз у Энн возникал порыв включить телевизор – до встречи со мной она смотрела его по шесть-восемь часов в день,– но моя обработка давала себя знать, и она тут же находила себе какое-нибудь другое занятие. В первую неделю своего пребывания здесь я и сама много времени проводила у экрана, пока однажды вечером в одиннадцатичасовых новостях не показали короткий сюжет о так называемых чарлстонских убийствах. «Полиция штата до сих пор разыскивает пропавшую женщину»,– сообщила молодая дикторша. И тогда я решила, что больше в доме Энн Бишоп никто не будет смотреть телевизор.

В субботу, через два дня после Рождества, мы отправились с Энн по магазинам. В гараже у нее хранился «де Сото» 1953 года. Это была отвратительная зеленая машина с решеткой на радиаторе, отчего она напоминала испуганную рыбу. Энн вела машину так осторожно и неуверенно, что, когда мы выехали из Джермантауна, я была вынуждена посадить на ее место Винсента. Энн указала нам дорогу, по которой мы выбрались из Филадельфии и направились к самому фешенебельному торговому центру «Прусский король». Более глупого названия я еще не встречала. Мы ходили по магазинам в течение четырех часов, и я сделала несколько симпатичных приобретений, хотя, опять же, ни одно из них не могло сравниться с той восхитительной одеждой, которую я оставила в аэропорту Атланты. Я купила красивое пальто за триста долларов – темно-синее, с пуговицами цвета слоновой кости, и решила, что оно сможет защитить меня от пронизывающего холода северной зимы. Энн было приятно покупать мне разные вещи, и я не хотела препятствовать ее счастью.

Вечером я вернулась в Ропщущую Обитель. Так приятно было переходить из комнаты в комнату в свете колеблющегося пламени свечей, в сопровождении лишь теней да еле различимого шепота. Да, забыла упомянуть, что в магазине спортивных товаров Энн приобрела две винтовки. Молодой продавец с грязными светлыми волосами и в таких же грязных кроссовках был потрясен наивностью пожилой женщины, покупавшей оружие для своего взрослого сына. Он предложил две дорогие пневматические винтовки – двенадцати– и шестнадцатизарядную, в зависимости от того, на какую дичь собирался охотиться ее мальчик. Энн купила обе и еще по шесть коробок патронов для каждой. И теперь, пока я переходила с канделябром из комнаты в комнату, Винсент в каменной прохладе кухни проверял и смазывал винтовки.

Раньше я никого не использовала так, как Винсента. Если до сих пор я сравнивала его сознание с джунглями, то теперь все больше убеждалась, что эта метафора прекрасно отражала действительность. Образы, мелькавшие в сохранившихся участках его мозга, неизменно были связаны с насилием, убийством и разрушением. Я улавливала картины убийства членов его семьи – матери на кухне, отца в кровати, старшей сестры на кафельном полу ванной, но я не знала, были ли то воспоминания о реальных событиях или просто фантазии. Сомневаюсь, что и сам Винсент отдавал себе в этом отчет. Я никогда не спрашивала его о семье, но даже если бы и спросила, он не смог бы ответить.

Вообще использование Винсента напоминало мне езду верхом на норовистой лошади – стоило только отпустить вожжи и предоставить ей делать все, что заблагорассудится. Он был невероятно силен для своего роста и телосложения, что просто необъяснимо. Казалось, в самые неожиданные моменты весь его организм захлестывали волны адреналина, и тогда его мощь становилась поистине сверхчеловеческой. Мне очень нравилось разделять с ним это состояние, хотя я и была всего лишь пассивной участницей. С каждым днем я чувствовала себя все моложе. Я знала, что, когда доберусь до своего дома на юге Франции, возможно, в будущем месяце, я настолько помолодею, что даже Нине не удастся узнать меня.

Рождественские праздники портили только ночные кошмары, связанные с Ниной. Они повторялись из ночи в ночь: Нина открывает глаза, мертвенно-бледная маска ее лица с дыркой во лбу, Нина поднимается из своего гроба – я вижу ее пожелтевшие острые зубы и синие глаза в пустых глазницах черепа, окруженных полчищами белесых червей.

Мне не нравились эти сны.

В субботу вечером я оставила Энн на первом этаже Ропщущей Обители охранять дверь, а сама свернулась на кровати в детской и отдалась шепоткам, погрузившим меня в полудрему.

Винсент вновь вышел через подземный ход. Он был своеобразным символом появления на свет: длинный узкий коридор с наползающими друг на друга шероховатыми стенами, резкий запах земли, напоминающий медный привкус крови, узкий лаз в конце и, как взрыв света и звука, первый глоток свежего ночного воздуха.