— А вас разве устраивал такой вариант? — поинтересовался помощник прокурора.
— Да что я, спятил, что ли? Ругался с Алидой на чем свет стоит. И пригрозил. Но она была не робкого десятка. Понимала, стерва, что я ничего не смогу доказать. Я ей говорю: «На кой черт мне твое наследство, ты дольше меня будешь небо коптить». А она: «Заткнись, старый хрыч, не то завещание отзову».
— И отозвала? — сочувственным тоном спросил Дзенис.
— Да. Как только появился Вольдемар. Назло мне переписала завещание на него.
Зиткаурис достал носовой платок и вытер влажный лоб. В кабинете было душно. Июльский зной густо лился в раскрытое окно. Но Дзенис его не чувствовал. Разговор оказался интересней, чем он предполагал. Один за другим всплывали новые факты, новые обстоятельства. Было необходимо их проанализировать немедленно, в ходе допроса. В то же время надо было слушать Зиткауриса и обдумывать следующие вопросы, не давая ему передышки.
— Драгоценности в завещании не упоминаются, — продолжал Дзенис. — Вольдемару было что-нибудь известно об их существовании?
Старик усмехнулся.
— Я ему рассказал.
С какой целью?
— Думал, он малость тряхнет свою ненаглядную мамочку. Как трясут осенью осыпную яблоню. Отплатил ей — око за око, зуб за зуб.
— А он?
— Сделал вид, паршивец, будто ему начхать. Притворился. Не может того быть, чтобы человек был равнодушен к золоту и брильянтам.
Дзенис подумал: «Вот когда ты у меня весь как на ладони».
— Когда произошел этот разговор?
— С Вольдемаром насчет драгоценностей? Дайте припомнить. Мы тогда встретились в городе. Так получилось. Я поехал теплые ботинки покупать. Да, это было в сентябре прошлого года.
— И приблизительно через месяц…
— Алиду убили.
Старик посмотрел на прокурора глазами невинного ягненка и продолжал:
— А Вольдемар вскоре купил себе мотоцикл.
— Вы хотите сказать, что…
— Ничего я не хочу сказать. Это могло быть чистое совпадение.
— Будем надеяться. В противном случае, Зиткаурис, вас можно будет считать лицом, осведомленным о преступлении. Так сказать, подстрекателем,
— Ну нет уж. На убийство я никого не подбивал. Только сказал Вольдемару, что он богатый наследник. А это не преступление.
— После смерти Лоренц в квартире не обнаружено ни золота, ни брильянтов. Возможно, их взял преступник. Но что, если драгоценности по сей день лежат где- нибудь в тайнике?
Дзенис внимательно следил за выражением лица допрашиваемого. Однако оно было непроницаемо. Глаза опять вытянулись в узкие щелочки, и щеки дрябло отвисли.
— Да, тут вам есть над чем подумать, — согласился Зиткаурис.
— И вам тоже.
— Мне-то что? Я не наследник. У меня нет никаких прав на имущество Алиды.
— А Вольдемару?
— Тому да. Но, может, он что-нибудь и знает. Ручаться я ни за что не могу. После смерти Алиды мы не виделись.
— Кто еще проявлял интерес к драгоценностям?
Зиткаурис долго молчал. Затем все-таки сказал:
— Меня хоть и предупреждали — об этом никому, ни полслова. Я обещал молчать…
— Мне вы расскажете!
— Она приезжала ко мне. В Ляундобели. Недавно это было. Расспрашивала про Алиду. Вот так же, как вы сегодня.
— И вы рассказали?
— Кое-что рассказал. Про Алиду, про фон Гауча. Про Вольдемара и драгоценности… больно уж она ласково упрашивала.
«Эндшпиль, — подумалось Дзенису. — Зиткаурис жертвует ферзем ради того, чтобы укрепить позиции моим доверием к нему. Он мне предлагает ничью. Нет, старче, ничего не выйдет».
— Вы хотите стравить ее… скажем, с Вольдемаром. Так же, как и в прошлом году пытались натравить Вольдемара на мать. Когда двое дерутся, третьему может перепасть то, из-за чего они сцепились.
— Эк вы куда хватили! Чересчур тонко и хитро. Я хоть и стар, но все же мужчина. Представьте себе, что к вам в лесную глушь приезжает молодая симпатичная бабенка. Улыбается как святая мадонна. Хотел бы поглядеть, хватило бы у вас духу противиться ей? Возможно, конечно. Но я не смог.
На лице Дзениса промелькнула саркастическая улыбочка.
— Кто она такая?
— Не назвалась.
— Как выглядела?
— Красивая женщина. Волосы светлые. Одета по- городскому.
— Какие еще приметы?
— Не помню.
— Могли бы узнать, если бы встретили?
— Да уж и не знаю.
— Ладно, на сегодня хватит. Дома хорошенько обо всем подумайте. Мы еще увидимся.
Зиткаурис был разочарован. Как видно, от этого настырного прокурора будет не так легко отделаться.
Минут десять спустя Дзенис уже стоял на шоссе у автобусной остановки. До автобуса еще долго. И, как назло, никто не едет в сторону Риги. Всегда так, когда торопишься.
Необходимо теперь срочно проверить показания Зиткауриса. Трубеку надо поручить разыскать Лапиня и допросить, покуда старый лесовик не предупредил его. Старик наверняка поторопится с этим. Какие между ними отношения? Действовать надо быстро и энергично. А ты тут стой и жди автобуса…
Прошлое Алиды Лоренц старик описал правдоподобно. Все эти истории с Гаучем, с драгоценностями, с сыном, надо полагать, не плод его фантазии. Но его собственные взаимоотношения с Лоренц? М-да… Тут уж позвольте усомниться. К золоту и брильянтам старик отнюдь не равнодушен. Могло получиться так: Зиткаурис пронюхал, что завещание переписано на Вольдемара, и все надежды лопнули. Он решает завладеть богатством с помощью силы. Но тогда почему только через три года? И чего ради выбалтывать о золоте Вольдемару? Затем, чтобы позднее направить следствие по ложному следу? Очень сомнительно. Слишком уж дальний прицел.
А Вольдемар? Законному наследнику, казалось бы, нет нужды грабить свою мать? Нетерпение молодости? Захотелось поскорей разбогатеть? Может, побоялся, что драгоценности будут конфискованы как незаконно добытые и по завещанию ему достанутся кровать, стол да комод? Кое-какая логика тут есть. Но и это маловероятное допущение. Для чего Лапиню было красть пальто и платья матери, которые потом все равно достались бы ему? Или это маскировка?
Дзенис стоял и ковырял носком ботинка землю. А если все-таки Зиткаурис? Почему он почти без сопротивления рассказал о драгоценностях? Старик не дурак и должен бы понимать, что подозрение может пасть и на него. Впрочем, ясно. Рано или поздно мы все равно все это узнаем. Тогда его молчание оказалось бы вдвойне подозрительным.
Кто из них — Лапинь или Зиткаурис? Но, возможно, ни тот, ни другой. В конце-то концов преступление мог совершить и кто-то еще, кому было известно об имуществе Алиды Лоренц.
Вопросов хоть отбавляй, и каждый требовал точного ответа. Надо думать, думать и еще раз думать. Уже достаточно много допущено ошибок.
На остановке собирались пассажиры. Из-за поворота в облаке пыли показался автобус.
4
— Именем закона!
Тяжелая рука ложится на плечо. Трубек круто поворачивается. На лице капитана Соколовского расцветает широчайшая улыбка.
— Напугал?
— Жутко! Не видишь, коленки дрожат.
Они стояли на улице Меркеля возле «Сакты». Город окутывали сумерки. В витринах магазина загорелся свет. Над ними весело мигали красные, желтые и зеленые буквы, по-своему подсвечивая шумящий прибой толпы.
— Бегу за билетами в киношку, — подмигнул Трубеку Соколовский. — И целый вечер не буду думать ни о преступниках, ни о прокурорах и санкциях. Первый свободный вечер черт знает за сколько недель.
— Что, много беготни?
— Не говори… — Капитан взглянул на часы. — Ты спешишь, Борис?
— Пока не очень, а что?
— Пошли посидим минут десять. Замотался вдрызг.
Дождавшись паузы в многорядном потоке машин, троллейбусов и автобусов, Соколовский с Трубеком перешли через улицу и оказались под сенью вязов Кировского парка. В этот час, когда все торопятся с работы по домам, они без труда нашли свободную скамейку й сели.
Соколовский расстегнул верхнюю пуговицу кителя и, с наслаждением вытянув ноги, сказал:
