Геновева стала припоминать.

—

Тьфу ты пропасть, опять позабыла, как оно называется. Не то Нуринск, не то Мурильск.

—

Возможно, Мурманск, — пришел на помощь Трубек.

—

Нет, нет, по-другому.

—

Не Норильск?

—

Во, во, он самый.

Дзенис и Трубек переглянулись.

—

Чего же мы стоим на пороге? — сказал Дзенис. — Не пригласит ли нас хозяйка в комнату?

Женщина смутилась.

—

Отчего же нет, пожалуйста, только простите за беспорядок.

Когда они поднялись в квартиру, оказалось, что Щеписы теперь занимают обе комнаты.

—

Лоренц была прописана одна, — пустилась в объяснения Геновева. — После ее смерти комната пустовала. Я уж ходила, ходила, просила, просила, покуда мне ее отдали.

—

Отчего же не дать. У вас ведь двое детей.

Дзенис открыл и закрыл несколько раз дверь, соединяющую обе комнаты.

—

Теперь не запираете. А раньше заклеивали наглухо.

—

Я ничего не заклеивала. Это все она, только она.

Дзенис прошелся по комнате, встал подле окна и

как бы невзначай отворил его.

—

Хороший садик у ваших соседей.

Да, окно было невысоко над землей. Любой мужчина мог запросто выпрыгнуть из него во двор.

Дзенис осмотрел подоконник, затем высунулся наружу и тщательно исследовал наружную стену под окном. Внезапно он повернулся к хозяйке.

—

Ваш муж, если не ошибаюсь, шофер.

—

Ну да, шофер, а как же, — подтвердила Геновева.

—

Где он работал до отъезда на Север?

—

В транспортной конторе, на грузовой машине.

—

И часто выезжал в командировки?

Щепис махнула рукой.

—

Можно сказать, дома его и не видела. До того, как законтрактовался, он почти целый месяц в Кулдиге пробыл. Говорил, дрова возил на станцию.

—

Это когда было, в октябре?

—

Ну да, весь октябрь.

—

И за все время ни разу домой не заглянул?

Геновева Щепис на миг смолкла, но тут же затараторила:

—

Не, не, не был ни разу. Право слово, ни разу не заехал.

Дзенис, кажется, выведал здесь все, что было возможно. Он взглянул на часы.

—

Ладно, Борис. Нам пора идти. До свидания, хозяюшка!

Когда они спустились вниз, Дзенис потянул Трубека за рукав.

—

Давай-ка зайдем к дворнику.

Дворника дома не было, но на вопросы Дзениса охотно ответила жена.

—

Это все точно насчет того, что Казимир Щепис в октябре не появлялся дома.

—

Так-таки и ни разу?

—

Самого Казимира не видала, что правда, то правда. Но один раз… Да как же, это было в ту ночь, когда убили Лоренц. Я же следователю рассказывала, что у нас были гости. Засиделись допоздна и слышали крик. А когда провожали гостей, машина Казимира стояла в переулке. Я ее знаю. Утром чуть свет вышла улицу подметать, но он уже уехал.

—

На следствии вы об этом не говорили, — заметил Трубек.

—

Про машину никто не спрашивал.

Когда Трубек и Дзенис вышли со двора на улицу, последний, еще раз взглянув на двухэтажный дом, сказал:

—

Кое-что помаленьку начинает выплывать на свет божий.

—

Да, появились кое-какие новые обстоятельства, — согласился Трубек. — И, пожалуй, немаловажные.

—

И еще более существенное значение имеют несколько нитей пряжи, зацепившиеся за острый край жести наружного подоконника, — сказал Дзенис. — Тебе придется срочно пригласить понятых извлечь эти шерстинки и потом проверить, откуда они, не из одежды ли Лоренц.

                                      

Отворив дверь кабинета Соколовского, Дзенис сразу понял: капитан не в духе. За письменным столом Соколовский сидел в рубашке с закатанными рукавами и недовольно листал комментарий к уголовно-процессуальному кодексу.

—

Проваливай ко всем чертям! — зарычал капитан. — Не желаю я сегодня видеть прокуроров!

—

Кто обидел нашего малыша? — сочувственно спросил Дзенис.

—

Меня обидеть? — взвился Соколовский. — Такой еще не родился, кто мог бы нанести мне обиду.

—

С чего тогда взъелся на меня?

—

Ты же знаешь мой терпеливый нрав, Роберт. Я человек тихий, миролюбивый. Но даже меня твой Озоллапа сегодня вывел из терпения. Видали, умник нашелся!

—

Не дал санкцию на арест?

—

Как в воду глядел! Не дал, упрямый олух! И в таком деле! Два месяца я как ищейка гонялся по следам этого ворюги, пока застукал. А теперь что же — прикажешь прекратить дело, да?

Дзенис задумчиво поглядел в окно.

—

У тебя были серьезные улики? Может, хотелось поскорей доказать, что преступление раскрыто и спихнуть дело следователю, пускай, мол, копается в нем дальше?

Капитан ударил себя кулаком в грудь.

—

Ты что, Соколовского не знаешь? Разве Соколовский хоть раз без улик лез к прокурору за санкцией? А вы тут разводите бюрократию. Трясетесь над каждой санкцией. Не дай бог, если суд кого-нибудь потом оправдает.

Соколовский откинулся на спинку стула.

—

Наше дело, друг любезный, — продолжал он, — расследовать всё, добраться до истины, собрать доказательства. А дать оценку доказательствам — это, ты уж не взыщи, дело суда. Но кое-кто обязательно спешит опередить суд. При малейших сомнениях в исходе готовы тут же прикрыть дело, хотя и убеждены, что у обвиняемого рыльце в пуху. Для того ведь суд и существует, чтобы сказать последнее слово.

Дзенис скептически посмотрел на Соколовского, но тот не заметил взгляда и продолжал, все больше распаляясь:

—

Научились же мы в последнее время быстро и оперативно, без предварительного следствия судить хулиганов и мелких спекулянтов. Почему бы не применять этот принцип в таких уголовных делах, где все обстоятельства не вызывают сомнений? Допустим, схвачен за руку вор. Есть свидетели. Ну чего разводить канитель? Волоки его в суд, и делу конец. Не надо никаких санкций. Так нет! Требуют оформить целый ворох документов, допросить свидетелей, провести конфронтацию, опознать личность, предъявить обвинение и, наконец, изволь познакомить этого жулика с материалами дела. А ведь потом всю эту процедуру повторит суд!

—

Процессуальный закон должен соблюдаться. У обвиняемого должно быть время для подготовки защиты.

—

Ну конечно, чтобы он успел сочинить разные небылицы, а свидетели — все позабыть. Нет, друзья мои, следователя необходимо освободить от мелких уголовных дел. И тогда будет больше возможности заниматься серьезными, сложными преступлениями. И тогда твой Озоллапа не будет дрожать над каждой санкцией, как участковый инспектор Езупан. Тот боялся даже составить протокол на преступление — не дай бог не удастся раскрыть, тогда ведь можно сесть в галошу.

—

Езупан?

—

В Виляке его все знают. Заходит к нему одна старуха — Карклиха. «Курочки мои пропали, — говорит. — Все как есть тринадцать штук: пеструшка, рябонька, чернохвостка…» — «Околели, что ль?» — «Нет, сынок, уворовали. Утром иду поглядеть, курятник разломан, и курочки мои тю-тю». Езупан взял бланк протокола и приготовился писать. «Куры были зарегистрированы?» — опрашивает Езупан. Старая в толк не возьмет, о чем ее спрашивают. «А как вы докажете, что куры были ваши?» — «Господи, да хоть соседка подтвердит. Одна была пестрая, у другой хвост черный…» — «Ну ладно, ладно. А налог за кур уплачен?» — «Какой налог?» У старухи корзина из рук на пол. «Кстати, — продолжает Езупан. — Вы ведь проживаете в границах города. А в городе держать домашний скот запрещено. Только, может, вообще у вас никаких кур не было?» Старуха и вовсе опешила, но потом все же смекнула, куда он клонит. «Батюшки-светы, да нешто я говорю — были? Ясное дело, не было». Старуха на попятный, Езупан бланк порвал да и в корзину.