Антон опрометью выскочил из комнаты…

Корж с Валей быстро шагали по лесной тропинке.

В лесу было тихо и душно. Настоенный смолистый запах не выветривался и пьянил, как дурман. Сбоку тропки, в траве, словно маленькие огоньки, мелькали ягоды спелой земляники. Под старой разлапистой елью высился большой муравейник. Обитатели его хлопотливо сновали вокруг.

— Хорошо у вас здесь, — проговорил Корж, оглядывая теряющуюся за поворотом дорогу, стройные сосны, облитые солнечным жаром, и небо над головой. — Вот познакомлюсь с вашим отцом и в отпуск приеду к нему.

— Папа будет очень рад.

— Верно?

— Конечно. Ему же скучно одному.

— Значит, решено.

— А если вам отпуск дадут зимой?

— Все равно.

— Ой, нет! Зимой здесь долго не нагостите. Как завоет, заметет, лес шумит беспрестанно, словно жалуется на что-то, нет никого кругом, только снега, снега… И поезда, кажется, бегут быстрей, точно хотят поскорей вырваться из этих диких мест…

— Вы рассказываете так, как будто сами никогда и не живали здесь, в этих «диких местах».

— Я — другое дело. Я родилась и выросла здесь. И даже тоскую иногда и по вьюжному вою, и по нехоженным сугробам, и по тишине. А вы — городской житель. Вы привыкли, чтобы вокруг вас все кипело.

— Ничего, Валя, я человек уживчивый. Возьму ружье, буду ходить на охоту. Водится у вас тут что-нибудь?

— Ну, а как же!

— Вот. А вечерами в шашки с отцом будем играть, чаи гонять. Не пропадем!..

— Смотрите, вон кто-то идет навстречу, — перебила его Валя.

Через несколько десятков шагов они разминулись с высоким, худым человеком в сером пиджаке. Корж взглянул на него. У прохожего были желтые, впалые щеки и злые, как у волка, глаза. На лбу красовалась большая, сизая шишка. Глянув на нее, Корж невольно улыбнулся…

Дверь дома была открыта настежь. Опередив Коржа, Валя легко вбежала на крыльцо, и в ту же минуту раздался нечеловеческий вопль. Ошеломленный Корж кинулся в дом…

Валя стояла на коленях, силясь приподнять распростертое на полу тело старика.

— Папа! Папа!..

Все в комнате свидетельствовало о происходившей здесь борьбе. Смятый самовар валялся набоку, и большая лужа растеклась из-под него.

Корж силком отстранил девушку и нагнулся над стариком. Заметил торчащую из бока рукоятку, осторожно вынул нож.

— Наш нож! — в ужасе воскликнула Валя, глядя на него расширенными глазами.

— Воды! — приказал Корж. — И что-нибудь чистое — перевязать.

Старик был жив и лишь находился в обмороке. Корж стащил с него окровавленную рубаху, быстро и умело перевязал двумя полотенцами. Он мочил ему голову водой, тер виски и настойчиво звал:

— Трофим Платоныч!.. Трофим Платоныч!..

Наконец старик тяжело поднял веки и, словно сквозь туман, взглянул на Коржа.

— Кто? Кто вас?.. — еще ниже нагнулся над ним Алексей Петрович. — Кто ударил, какой он из себя?

— Длинный… в сером пиджаке… — чуть слышно проговорил старик. — Рыбак… Деньги дал… Сведения про дорогу…

Веки его бессильно опустились, и он умолк.

В первую минуту Корж подумал о погоне, но это было бесполезно теперь. И потом нужно спасать старика.

Издалека послышался паровозный гудок.

— Остановите поезд! — приказал Корж Вале. — Быстро!

Валя заметалась по комнате, разыскивая сигнальные флажки. Гул поезда нарастал. Знакомый кожаный футляр валялся под столом. Валя выхватила красный флажок и, размахивая им, с криком выбежала к полотну.

Состав шел товарный. Машинист лишь в последнюю минуту заметил сигнал и резко затормозил. С лязгом и скрежетом вагоны прокатились мимо сторожки и встали, долго еще перестукиваясь буферами. Перепуганный машинист спрыгнул с паровоза и бежал навстречу Вале.

— Что случилось?..

Вышел Корж.

— Товарищ машинист, на разъезде произошло несчастье. Тяжело ранен путеобходчик. Нужно немедленно доставить его на ближайшую станцию.

— У меня ж товарник… Куда его положить? Вагоны запломбированы, платформы с лесом. Не на крышу же тащить?

— Положим на тендер, — нашел выход Корж.

— На уголь, раненого? — изумился машинист.

Но Корж уже не слушал его, приказывал Вале:

— Давайте что-нибудь мягкое. Одеяло, подушки. Товарищ машинист, помогите донести его.

Старика положили на одеяло и, словно на носилках, осторожно понесли к паровозу. Кровь из раны продолжала сочиться, и полотенца намокли.

Корж приказал Вале сопровождать отца, а сам остался на разъезде. Он поручил ей сообщить о случившемся в Управление.

Поезд ушел.

Корж вернулся в комнату и занялся тщательным осмотром места преступления.

Лейтенант Грачев ежедневно встречал пароходы, приходившие снизу. Став в сторонке от арки дебаркадера, он, словно через фильтр, пропускал мимо себя людей с котомками, узлами, чемоданами и корзинами. Они широким потоком растекались по набережной, спешили к трамваям и автобусам. В толпе сновали носильщики, грузчики с тележками выкрикивали свои маршруты, высматривая приезжих с увесистым багажом.

Обычно он занимал свой наблюдательный пост минут за десять до причала парохода, а сегодня несколько задержался и явился на набережную, когда первые пассажиры уже поднимались по лестнице. Грачев быстро пересмотрел прошедших, бросил взгляд на толпу по ту сторону арки и дальше, до самых мостков, ведущих на пристань.

На берегу, чуть в стороне от людского потока, спершись на суковатую палку, стоял лохматый, сутулый старик в рваном пиджаке, заплатанных штанах, полуразвалившихся лаптях и с тощей котомкой за плечами. Он угрюмо смотрел из-под нависших бровей на лестницу, видимо пережидая, когда пройдет народ, чтобы потом без толкотни и давки подняться на набережную.

«Наконец-то!»— мысленно проговорил Грачев. Он не стал даже сравнивать личность приезжего с фотографией, бывшей у него. И так было ясно, что перед ним Быхин. Или вернее — Данила Воронков.

Поднявшись на набережную, старик не раздумывая повернул направо и медленно побрел вперед. Через несколько кварталов, на углу, около магазина, остановился, обнажил голову, снял с пояса большую алюминиевую кружку и протянул ее к прохожим.

— На хлебушко, Христа ради… — надтреснутый и гнусавый долетел до Грачева голос.

Час был ранний. Магазин еще не открылся. Люди проходили мимо торопливо, не обращая внимания на растрепанную фигуру старика, и редкие из них, задержавшись на секунду, бросали в кружку монету. Простояв с полчаса, Быхин повесил кружку на пояс, надел картуз и направился к рынку.

Грачев подошел ближе к старику, чтобы в базарной сутолоке не потерять своего подопечного.

Быхин медленно пробирался по толкучке. Он приценялся к хлебу, кускам селедки, но ничего не брал. И только, увидев пышные и поджаристые пирожки с мясом, соблазнился и, не торгуясь, купил два. Он хотел отойти в сторонку, чтобы без помехи съесть их, но кто-то остановил его за рукав. Быхин обернулся и… спрятал пирожки в карман.

— Данила Наумыч? — спросила его, выйдя из ряда, торговка, с ярко накрашенными губами и подведенными глазами.

Быхин насквозь просверлил ее взглядом. Похоже, это та самая баба, которую велел разыскать Лешка, но на всякий случай старик отрицательно покачал головой.

— Ошиблась, дамочка, меня Ильей Матвеичем кличут.

— Один черт, — решительно заявила торговка. — Я — Долгова. Мне Лешка велел встретить тебя. Иди за мной.

Сонька привела Быхина в укромное место за торговыми рядами. Кругом не было ни души. Быхин устало прислонился к забору, положив у ног котомку и палку. Сонька начала что-то говорить ему, то и дело показывая куда-то рукой.

Грачев, чтобы не попадаться на глаза, следил за этой парой издали и не мог слышать их разговора. Он сразу понял, с кем встретился старик. Фотографию Соньки ему показывал Корж, а то, что она целыми днями толчется на базаре, было известно.