— Кому? — удивился Воронков.

Афанасий на минуту приостановился.

— Да у меня ведь братец твой, Антошка… И отец недалеко отсюда проживается.

— Вот это ловко! — Воронков возбужденно сдвинул пилотку на затылок. — Они ж в Сибири жили…

— Хе! — усмехнулся Афанасий. — Про тебя тоже говорили, что больше не вернешься, а ты вон какой орел прилетел! Любо-дорого посмотреть!

— Ну… обо мне другая речь…

— А как у них вышло — сам спросишь. Вот свидишься… Ты чего же, проездом на побывку аль совсем?

— После скажу.

— А-а… ну-ну… Я ведь так… — Афанасий смутился. — Это, значит, дружок твой?

— Приятель.

— Хорошее дело. А мы со старухой все так же, скрипим помаленьку. Лошадь я продал, хлопотно сейчас с ней, беда.

— Что же делаешь?

— Что придется. Проще сказать — шило на мыло меняю.

— Ну, это ты умеешь! — захохотал Воронков.

— Нужда научит, когда возьмет за то место, которым шубу на гвоздок вешают…

— Неужели и до тебя добралась?

— А что-ж ты думаешь…

— Ладно, не горюй, поможем.

— О!

— Я твое добро не забыл и в долгу не останусь.

— Ну, считаться…

Воронков помнил, где живет Афанасий, и, дойдя до нужного переулка, повернул в него.

— Не сюда, — поправил его бывший лавочник. — Я, Алексей Данилыч, переехал. Теперь на самом краю домишко мой. Тут уж больно на глазах было, а там спокой. Лес рядом, кругом почти никого.

«Что ни дальше, то лучше, — удовлетворенно подумал Воронков. — Нет, как ни говори, а везучий я».

Они подошли к дому с высокими тесовыми воротами и таким же высоким и глухим забором. С крыльца навстречу им поднялся худой, со впалыми щеками и заострившимся носом мужчина, снаряжавший до этого рыболовные удочки. Лешка с удивлением признал в нем Антона.

— Здорово, брательник! — протянул он ему руку, хотел улыбнуться приветливо и не сумел. — Ты что это?..

Антон, кажется, совсем не удивился приезду брата. Он равнодушно поздоровался, как-то нехотя осмотрел всю ладную, сбитую фигуру Лешки, метнул глазами на Мяги, молча прошедшего вслед за Афанасием в сени.

— С приездом. Какими ветрами тебя занесло?

— Добрыми, Антон, добрыми. А ты, будто, и не рад встрече?

— Почему… — Антон замялся. — Я уж думал, что тебя и в живых-то нет.

— Вот как! Нет, брат, рано записал в поминание. Мы еще поживем!

Антон горько усмехнулся.

— Ну, я-то плохой для тебя компаньон в этом деле. Кажется, немного уж осталось…

— Да что с тобой?

— Врач говорит — язва, — будь она проклята!

— Ну, это еще не так страшно! Я думал — туберкулез… Не вешай голову! Найдем дельного доктора, сделает операцию и — порядок. Питание хорошее…

— На него, на питание-то, семишники нужны тоже хорошие, а где их взять, если я не работаю?.. Только рыбалкой вот и промышляю чуть.

Лешка обнял брата за худые мосластые плечи, прошептал в самое ухо:

— Денег у меня больше чем достаточно. Только об этом молчок…

Антон удивленно и недоверчиво покосился на Лешку. Тот хитро ему подмигнул.

— Мне Афанасий говорил, будто и отец где-то недалеко живет. Ты знаешь?

— Знаю.

— Когда сможешь повидать его, передать записку от меня?

— Поедем вместе.

— Нет, мне нельзя. Тут, видишь ли… Я тебе вечерком кое-что расскажу… Как он, старик, не смирился еще?

— Куда! Он до самой смерти не простит советской власти!

— Молодец! А ты? — Лешка пристально посмотрел на брата.

— Здоровья мне нет… — уклончиво ответил тот.

— А если я тебе по силам работешку дам?..

Антон метнул взглядом в холодные, глубоко запавшие глаза брата. Помолчал. Усмехнулся.

— Все понятно. Я сразу подумал, что не из армии ты прикатил… Барахло это на тебе — липа. Ты каким был, таким и остался.

— Угадал, — совершенно серьезно ответил Лешка. — И что же?

— Ничего. Я и сам только Антоном зовусь, а фамилия и отчество чужие.

— Вот так ловко! — изумился Лешка. — Как же это произошло?

— Очень просто. По своим бумажкам с Енисея не выбраться бы. Ну, и пришлось… позаимствовать у одного там, тоже Антона.

— Сильно! А батя как же?

— Да и он теперь Быхин Илья Матвеич, а не Воронков.

— Здорово, черт вас дери, право! Молодцы! Узнаю родную кровь!.. Значит, на тебя можно рассчитывать?

— Хоть в огонь, хоть в воду.

— Ну, в воду с твоим здоровьем…

— Можешь не беспокоиться. Болезнь у меня только по чужим бумагам числится, а сам-то я в полном порядке.

Лешка расхохотался так заливисто и громко, что из окна высунулся недоумевающий Афанасий.

— Что же вы, Лексей Данилыч, Тоша! Идите в избу, успеете наговориться и за столом.

Хохочущие братья прошли в сени. Мяги уже умывался, громко отфыркиваясь и расплескивая вокруг себя воду.

Гостеприимная жена Афанасия хлопотала у стола.

Рация была поставлена в надежное и укромное место. Там же оборудовали и жилище для Гуго Мяги, которому следовало как можно меньше быть на виду.

Лешка отправился в город.

Первый день прошел безрезультатно. Лешка излазил все окраинные улицы и переулки.

На другой день он продолжил поиски ближе к центру.

Улица за улицей, медленно, словно отыскивая нужный дом, обходил он кварталы, пока не вышел к рынку.

Перед широкими воротами толпилась шумная толкучка. Здесь торговали с рук пирожками, папиросами вроссыпь, вареным сахаром, хлебом. Вдоль забора тянулись ларьки с морсом, посудо-хозяйственными товарами, с галантереей.

Лешка обошел весь базар и через другие ворота вышел к запущенному парку, в котором безнадзорные козы начисто обглодали саженцы тополя, а сейчас на выжженной солнцем лужайке сморщенная старуха пасла корову. Напротив ворот, прислонившись к ограде парка, стояла фанерная будка холодного сапожника. Сам мастер в эту минуту обрезал набойку на туфле, а перед ним сидела девушка, опустив ногу в носке на постланную газету.

Лешка прислонился к столбу ворот, неторопливо свернул цыгарку и стал наблюдать за сапожником.

Вот он кончил работу, еще раз, для верности, прошелся по набойке молотком и протянул туфлю девушке. Та надела ее, притопнула, осмотрела со всех сторон. Хорошо. Девушка рассчиталась и ушла.

Теперь Лешка увидел лицо сапожника с большими обвислыми усами, с худощавым, гладко выбритым подбородком. Поверх ватника на мастере был клеенчатый фартук, приколотый к груди булавками. Воронков внимательно рассмотрел положение булавок и, бросив недокуренную папиросу, направился к сапожнику. Тот уже трудился над каким-то ботинком, дратвой прошивая отпоровшийся рант.

— Успеха в работе! — пожелал вместо приветствия Лешка.

— Спасибо, — буркнул сапожник, окидывая взглядом подошедшего.

— Есть заказишки?

— Перебиваемся.

Лешка помолчал, оглянулся по сторонам. Сапожник, не обращая на него внимания, занимался своим делом, проворно работая шилом. Отчеканивая каждое слово, Лешка задал вопрос:

— А сапоги по мерке вы могли бы сшить?..

Сапожник отложил ботинок.

— Из какого материала? — опросил он в свою очередь, впившись взглядом в лицо Воронкова.

— Хромовые.

— Кожи на подметку нет.

— Можно поставить кожимит.

— С кожимитом, пожалуйста.

— Вот и договорились. Когда прийти снять мерку? И куда?….

Сапожник дал адрес и велел зайти в семь часов вечера. Лешка достал на прощанье кисет, угостил мастера крепкой, душистой махоркой.

До назначенного часа он бродил по магазинам, спустился к Волге и долго сидел в прибрежном сквере. Ровно в семь он явился в подвал дворника Кобылко.

Сапожник был уже дома. Он пригласил Воронкова к столу, а дворнику сказал тоном приказа:

— Онисим Андреич, пойдите на двор, покурите там…

— Слушаюсь, — по-военному ответил дворник и, поманив собаку, ушел.

— Ну? — задал вопрос сапожник, как только запер дверь.

Лешка поднял подол гимнастерки и перочинным ножом подпорол поле брюк изнутри. Достал и подал на ладони маленькое черное распятие…