Горкан выхватил длинный тонкий нож и всадил его зверю в ухо по самую рукоятку. Затем еще раз. Из уха потекла темная густая жидкость. Горкан попробовал всадить нож зверю в глаз, но веки реагировали слишком быстро и были прочными. Чудовище замерло на месте, присев на задние лапы и вытянув передние.

Оно подняло тупую морду к бледному пустому небу и издало столь жуткий рев, что у Конана по телу пробежала судорога. Он только один раз слышал подобный звук, и это было в море, когда корабль, на котором он плыл, попал в густой холодный туман между северными островами. Моряки считали, что так плачет детеныш морского змея.

Горкан скатился с чудовища и побежал к колеснице.

— Уезжаем отсюда! — закричал он.

Серзак мгновенно оказался внутри кузова и схватился за поводья. Конан и Горкан были в колеснице мгновением позже. Кони были рады поскорее убраться подальше от ужасного зверя и сразу понеслись во весь опор. Слышался стук копыт, гул ветра, да еще долго — рев раненого чудовища.

Три страшных недели прошло с того дня, когда из города Хорто изгнали белого тигра, возложив на него грехи горожан. Луна превратилась из серпа в медный круг, и снова начала худеть. Царь Воледир был безутешен. Ни танцовщицы с полными бедрами и тонкими талиями, ни женщины-ящерицы с извивающимися телами, ни акробаты с огненными палицами, ни глотатели ножей, ни заклинатели змей не радовали его, не разгоняли ни на йоту мрачных туч его мыслей. Целыми днями неподвижно сидел он на железном троне, в благородном жесте опустив лоб на ладонь правой руки.

Сбывалось немедийское пророчество и бессилен был царь. Толпы людские поднялись как звери из глубин морских и пожирали все на своем пути. Брат дрался с братом, друг восставал на друга, и не было покоя и мира нигде. Всюду свирепствовала смеющаяся над людскими пороками смерть. Убить могли за кусок хлеба, за невинную улыбку, за то, что ты — чужой. Или, наоборот, убивали самых родных и близких, желая избавить от мучений. Погибшим не было счета. Крысы и воронье поедали людей прямо на улицах и шпионы царя с ужасом рассказывали об этом, каждый день принося все более и более страшные новости, но каждый день шпионов становилось все меньше и меньше.

Безумие охватило город и первый отряд солдат-усмирителей полностью погиб. Второй отряд вышел из крепости и сражался с усердием, истребив большую часть взбунтовавшейся толпы, и когда уже казалось, что все пришло в норму и ярость человеческая улеглась, новые повстанцы — в основном женщины и дети — напали на миротворцев. Царь Воледир, наблюдавший за ходом битвы, приказал трубить отбой. Силы были сохранены. Воины заняли круговую оборону внутри дворца.

Три дня прошли относительно спокойно, а на четвертый в полдень была дочиста вырезана стража городских стен. В увлечении толпа даже не заметила, что уничтожила всех и только спустя некоторое время, до людей дошло, что открыть городские ворота они не смогут. Не осталось никого, кто смог бы подсказать как это сделать. Пытались выломать ворота, но это было то же самое, что ломать стены. Неимущие люди сбежали из города, спустившись со стен, но другие никак не могли оставить свое добро.

Дворцовая стража бдительно несла круглосуточную службу, ни на мгновение не опуская оружия. Глаза воинов вглядывались в прилегающие ко дворцу узкие улочки, по которым особым указом было запрещено ходить после захода солнца. Сотни факелов освещали улочки, и все же каждый день приносил новые беды. Каждый день находился безумец, пытающийся прорваться во дворец.

Многие доблестные солдаты погибли от рук ночных лазутчиков. Царь оплакивал павших воинов, и щедро одаривал их семьи.

Нефритовые покои были в эти дни непривычно пусты и холодны. Слышался плач наложниц и тихие молитвы храмовых дев, просящих богов, чтобы царь вновь пришел к ним. Они хотели видеть его божественный лик, подобный солнцу, хотели вновь ласкать его тело, подобное благоухающему цветку, и плакали, не в силах противостоять желанию ощутить царя внутри себя, ощутить хоть на одно мгновение.

Царь Воледир ждал, когда горожане смирятся и придут к нему на поклон за прощением, но во дворец проникали лишь убийцы и воры. Дни проходили за днями, и никаких изменений не было.

Воледир продолжал пребывать в отрешении и отчаянии, когда за стенами дворца послышался гул, подобный гулу народа в счастливый день избавления от грехов. День, когда ушел белый тигр.

— Что это там? — с рождающейся надеждой спросил Воледир, поднимая голову и глядя на главного визиря, стоявшего перед троном на коленях с веткой криптомерии в руках.

— Народ хочет видеть своего царя, — ответил визирь.

— Я хочу выйти к нему! — воскликнул Воледир и порывисто поднялся с трона, высоко вскинув подбородок и сияя глазами. — Да, да, я хочу выйти к нему!

Визирь протянул к царю ветвь криптомерии. Иголки, ткнувшиеся царю в ногу, заставили его подскочить. Взор Воледира сделался темен, как грозовая туча.

— Ты осмеливаешься перечить мне? — спросил он, ища глазами главного придворного палача. — Где палач?

— Позволь напомнить тебе, царь, что ты не имеешь права убивать себя, и это единственное ограничение твоей божественной воли, — сказал визирь.

— Ты прав, — смягчился Воледир. — Что это у тебя в руках? Я вижу это ветвь священного дерева. Почему ты ее держишь? Что случилось со священным деревом?

— Об этом я и хотел сказать тебе, да будешь ты, царь, жив, здоров и могуч, — склонился визирь, подавая Воледиру ветвь в руки. — Ночью злоумышленник прокрался во дворец, проник через старый подземный ход, тайны которого никто не знал, и срубил священное дерево. Срубив его, злоумышленник громко и радостно закричал. Стражники с факелами бросились во двор священного дерева и увидели, что с ним сталось. Злоумышленник прыгал вокруг дерева, кричал, его глаза сверкали безумием, а изо рта текла бурая пена. Четырнадцать стрел вонзилось в его плоть, прежде чем он умер.

Воледир смотрел на ветвь и по лицу его текли слезы.

— Значит, в городе Хорто не осталось ни одного доброго человека, ни одного преданного своему царю и почитающего верховного бога Ангираса, ни одного — ни женщины, ни мужчины, ни старика, ни ребенка — все грешны, белый тигр ушел, но они вернули все грехи назад, они призвали черные силы, и им не может быть даровано прощение. — Лицо Воледира стало твердым. Капельки слез блестели на нем как драгоценные камни. При виде такого великолепия печали придворные все пали на свои лица с глубоким стоном. — Где мой верный повелитель мира, мой оплот безопасности? — вскричал Воледир.

— Я здесь, царь, — поднял лицо вельможа с лиловым шрамом и глубоко запавшими темными глазами.

— Прикажи моим воинам выйти из дворца и покарать неверных, — твердо сказал Воледир, повернулся и быстрым шагом покинул тронный зал. Все было сказано.

Царя Воледира ждали храмовые девы, ждали, не зная, какой великий сюрприз и милость он приготовил для них. По дороге в нефритовые покои «Цветы и птицы» Воледир заглянул в личную оружейную и захватил тонкий длинный нож.

Сторожевой сурок, стоявший столбиком на холмике над своей норой, вглядывался поочередно то в пустое бледное небо с одиноко кружившей птицей, то на дорогу, где только раз, да и то не так давно, кого-то видел. Жуткое существо с двумя головами и восемью ногами тащило за собой другое — еще более ужасное: о трех головах с развевающимися за спинами разорванными шкурами. Самое ужасное, что у этого второго существа даже не было ног, что-то смутное, круглое мелькало под ним, что-то похожее на солнце или луну, ясно разглядеть не удалось. Чудовища умчались так же внезапно, как и появились, и только легкий утренний ветерок хлопотал на пыльной дороге, заботливо заметая следы.

Сторожевой сурок чутко вслушивался в привычные звуки: писк сородичей, шуршание растущих трав, скрип камней и вкрадчивые шорохи ветра.

Звуки оставались привычными долго, очень долго, и поэтому, когда появились другие звуки, сурок не сразу поднял тревогу. Один звук он уже слышал — мерный стук бега восьминогого существа, а к нему приплетались другие: и все они, кроме одного, были звуками ударяющихся о землю ног. Только ног, принадлежащих большим животным, а самое главное — ног было невероятно много. Но все перекрывал этот последний оставшийся звук. Сурок не смог определить его.