— Мир стареет.

Всегда крепкое тело императора теперь как-то обмякло. Что-то вынудило его объяснить своё молчаливое раздумье. Он сказал, что ему кажется, будто они все собрались в маленьком освещённом городе, в то время как свет за окнами всё больше тускнеет и гаснет. От берегов далёкой Британии, где в хижинах правили короли англов и саксов, до лесов за Дунаем, где безгласные славяне воровали орудия труда, чтобы вскапывать землю, верховодили варвары. Они переняли у Рима всё худшее. Бывшие римляне огрубели, сражаясь за еду с крестьянами из различных племён. Орудия труда в их руках устарели. Ни один человек за пределами Константинополя не знал, как делать новые орудия. Вода текла по древним акведукам, пока они не вышли из строя. Никто их не чинил. Цивилизованный мир медленно умирал от старости.

Юстиниан сказал, что Константинополь из года в год выживал, натравливая вождей варварских племён друг на друга и без устали ремонтируя старые укрепления. Город уподобился усталому старику, который покупал еду, потому что сам уже не мог обеспечить себя. Таким образом он мог выжить ещё несколько лет.

Но был и другой выход: переступить стены. Войти в тёмные земли, привнося туда своё искусство и культуру, и пядь за пядью отвоёвывать потерянную империю. Можно просветить орды варваров, силой победив их одну за другой и навязав им цивилизованный закон. Чтобы завершить это, он, Юстиниан, строит новый флот и новую армию вместо исчезнувших легионов Константина. Он просит Белизария предпринять второй шаг по возрождению умирающего Рима. Белизарий обязательно победит и снова триумфально прошагает мимо форума великого Траяна, под аркой Тита. И он также станет предвестником новой культуры, проложит путь для новой империи с единой церковью и единым законом.

Так сказал Юстиниан, не очень красноречиво, но, по крайней мере, честно. Сам он теперь казался таким старым, его глаза в окружении множества морщин потускнели.

Белизарий был очень счастлив служить человеку, который всю жизнь трудился на благо других людей. Видение Юстиниана вдохновило командующего, теперь он скорее жаждал провести свой полк под триумфальной аркой в старом Риме. Его подстёгивала Антонина, говоря об этом как о единственном шансе, а сама в уме уже пристраивала к новому дворцу Белизария закрытый сад в стиле Помпеи, погребённой вулканом.

Приготовления прошли быстро. Мезе гудела словно улей, передавая слух о походе Белизария. Когда стратеги сообщили полководцу, насколько сильна его армия, он только молча покачал головой. К его собственному полку прибавили два полка всадников, четыре тысячи пехотинцев, а также федератов-гуннов и муров из Африки. Всего одиннадцать тысяч человек, которые высадятся в Италии, против семидесяти тысяч всадников-готов.

   — Имя Белизария, — взволнованно вскричал Нарсес, — стоит десяти тысяч человек!

   — Двадцати тысяч! — эхом отозвался констебль (Великий конюший).

Белизарий не знал, как спорить с консулами-стратегами, вознамерившимися начать новую эру. Он лучше их знал, что неизбежно придёт время, когда его армии придётся выступить против полчищ готов, которые не будут откладывать битву, чтобы похоронить мёртвых.

   — Дайте мне двадцать тысяч, — попросил Белизарий, — и я не попрошу больше ни одного солдата.

Юстиниан заметил, что тот забывает про одно преимущество: корабли. На своих судах Мундус и Белизарий могут высадиться в любом месте, избегая встречи с готами, и безопасно скрыться. Поэтому новым армиям ничто не угрожает. Он пообещал, что на следующем этапе войны Белизарий будет командовать вдвое большей армией.

Белизарий тронулся в путь осенью. Он в любом случае не мог отказаться, поскольку уже начавшаяся скоротечная война, которую планировали стратеги, затянулась, однако, на целых восемнадцать лет, превратившись во всемирную войну.

Высадка в Катании на Сицилии произошла так, как и предполагали стратеги: остров был введён в заблуждение, ошеломлён и быстро захвачен. Готские гарнизоны укрепились лишь в стенах Панормуса (Палермо), откуда Белизарий выгнал их при помощи лучников, разместившихся на мачтах кораблей, которые встали против волны. Прокопий решил, что эта победа — хорошее предзнаменование: его герой Белизарий станет консулом в захваченной твердыне готов.

Затем появился евнух Соломон, изнурённый долгим плаванием из Африки, и произнёс только одно короткое слово: «Мятеж».

Половина разношёрстного римского населения, оставшаяся в Африке под началом Соломона, ушла вместе с вандальскими и мурскими партизанами, объявив себя Солдатской республикой. Вино и свобода внушили им политические идеи; сборщики дани из Константинополя рассердили их, требуя все захваченные пахотные земли для государства; православные священники, яростно выступающие против ереси арианства, привели в неистовство вандальских женщин — теперь уже солдатских, — тем, что запретили им вступать в церковь и назвали их «новорождённых детей язычниками. Сам Соломон еле уберёгся от убийства в церкви и бежал морем на маленьком гребном судне.

Белизарий решил на несколько дней покинуть Сицилию, но не более того. Соломона временно отстранили от должности командующего. За несколько дней готы без кораблей не могли ступить и шагу на Сицилии. Лично отобрав каждого солдата, Белизарий приказал сотне закованных в железо воинов сесть в быструю галеру.

   — Кого ты ещё берёшь? — требовательно спросила Антонина...

   — Остальные останутся здесь.

   — Ты сошёл с ума, Белизарий, или хочешь покончить с собой, как благородный римлянин в старые времена? Могу я спросить, что ты собираешься делать со мной?

   — Ты останешься с солдатами и притворишься, будто я отправился в порт острова.

Он не мог медлить из-за женских капризов. Но шпионы Феодоры донесли, что, как только он уехал, Антонина призвала крестного сына, Феодосия, и повелела ему исполнять свои приказы и утешать её ночью.

Пока Антонина развлекалась с нерешительным Феодосием, Белизарий совершенно не думал о происходящем на Сицилии. Его быстрая галера причалила в Карфагене ночью. Он проехал по улицам со своими знамёнами и боевыми товарищами, и весть о том, что Белизарий вернулся, привела в город солдат регулярной армии, которые не присоединились к Солдатской республике, муров, восхищавшихся полководцем, и даже вандалов, решивших, что им будет безопаснее с Белизарием. В Карфагене под его знамёнами собрались две тысячи солдат, и он тут же повёл их против мятежников.

Вражеская армия резко уменьшилась при вести о возвращении Белизария. Она стала ещё меньше, когда мятежники увидели его знакомую энергичную фигуру под старыми знамёнами с крестом и орлами. Когда армия восставших должна была выстроиться, чтобы встретить его, произошло небольшое замешательство, касающееся выполнения приказов военачальников Солдатской республики. И так же как при Трикамароне, Белизарий повёл своих солдат прямо в массы противника, избегая встречи с более плотными рядами регулярной армии. Ещё перед атакой вандалы, мародёры-муры и беглые рабы дрогнули и побежали. Солдаты регулярной армии сложили оружие и сдались на милость Белизария.

Его встревожило то, что эти солдаты не упоминали империи: они говорили о воинах Юстиниана и республике, словно все солдаты не служили государству, а боролись за или против императора. Они объяснили, что вовсе не предавали Белизария, а просто убили сборщиков дани — «давильщиков», которые пытались отобрать у них принадлежащие им по праву земли и не пускали вандальских женщин в святую общину. Надо заметить, что мятежники обиделись справедливо. Новым рекрутам платили в год лишь одну золотую монету, ветераны получали по одной монете за каждый год службы, но все они зависели от участков земли, расположенных недалеко от границы. Очевидно, они потребовали таких же земельных наделов в Африке, какие были отняты советниками судей. По-видимому, вандальские женщины понудили их к бунту.

Белизарий показал солдатам золотую монету, солидус с профилем Юстиниана. Он сказал им, что они солдаты, которым платят солидусами империи, а они оставили свою службу ради грабежа. Солдат, добавил Белизарий, должен руководствоваться исключительно приказами императора, который ему платит.