Ждан ловко соскочил на землю, снял девушку с коня.

– Она ранена, дядька Самуил. Ей знахарь нужен, чтобы кровь заговорил, унял… Всю ночь мы сюда ехали из Глебова. Князь Игорь взял его на щит и всех вырубил…

– Князь Игорь? Всех вырубил? Что ты говоришь?…

– Я потом расскажу, дядька Самуил, а сейчас нужно Любаву спасать! Сам видишь – едва на ногах держится…

– Да-да, – заспешил Самуил и, позвав конюшего, велел присмотреть за конями, а сам, как был полуодетым, без шапки, повёл приехавших со двора. – Пошли к Славуте… Пусть он посмотрит.

Несмотря на раннее время, боярин уже сидел за столом и что-то писал. Самуил ещё с порога известил:

– Вуйко, спаси эту дивчину… Это Любава из Глебова… Я тебе рассказывал, как они с дедом нас приветили и угощали, когда мы с Жданом едва в поле не замёрзли.

– Что с нею приключилось?

– У неё рука поранена, боярин, – сказал Ждан.

– Снимай с неё кожух и посади вот сюда, на лавку, – кивнул Славута и, открыв дверь, крикнул кому-то во внутреннее помещение: – Текла, Хорошко, принесите скорей горячей воды, чистое полотно и мой сундучок с зельем! И потом завтрак нам приготовьте!

Пока Ждан снимал с Любавы кожушок, боярин тоже разделся до рубахи, засучил рукава и легонько коснулся повязки на руке Любавы.

Девушка вскрикнула и закусила губу.

– Ей же больно! – крикнул Ждан и шагнул вперёд, словно хотел отстранить боярина от раненой.

Тот пристальным взглядом его остановил:

– Кем она доводится тебе, отрок?

Ждан покраснел. А Самуил хитро прищурился, как делал это всегда, когда ведал, что сказать, но предпочитал промолчать. Наблюдательный Славута всё приметил и, не дожидаясь ответа, улыбнулся:

– А-а, понятно – твоя ненаглядная… – и, посерьёзнев, добавил: – Знай, Ждан, ей будет больно, рана, видать, глубокая – вон сколько крови вытекло… Нужно потерпеть, – погладил девушку по голове. – Правда же, Любава? Потерпишь?… Ложись, голубушка.

Он положил ей под голову подушку, а сам сел рядом на табуретке. К этому времени немолодая полнолицая женщина, наверное кухарка, внесла кувшин горячей воды, а Хорошко, подросток лет четырнадцати – свёрток полотна и сундучок, наполненный знахарскими принадлежностями и маленькими горшочками с мазями. Поставив всё на пол, они сразу же вышли.

Ждан шепнул Самуилу на ухо, уважительно кивнув на Славуту:

– Он что? И знахарь тоже?

– Всё он умеет, ко всему способный… Куда там до него знахарям! Он у ромейских лекарей учился, а теперь даже их сможет заткнуть за пояс. Князь и княгиня, когда занемогут, только за ним посылают. У него рука лёгкая и глаз добрый, – тоже шёпотом ответил Самуил. – Вот почему я привёл вас сюда. К нему…

Славута осторожно ножницами обрезал пропитанную кровью, заскорузлую повязку, что прикипела к ране, потом водой из кувшина обильно смочил оставшуюся часть её, чтобы размякла. И только потом резким движением оторвал её от тела.

Из раны хлынула кровь. Любава жалобно вскрикнула и тут же потеряла сознание.

Ждан вздрогнул и застонал, словно и ему стало нестерпимо больно.

Славута, успокаивая, покачал головой:

– Ничего, ничего! От обморока не умирают. Зато сукровица и порченая кровь отойдут… А это – к выздоровлению…

Он отрезал длинный кусок тонкого выбеленного полотна, густо намазал его мазью, которая пахла и воском, и мёдом, и луком, и корнем аира, и ещё какими-то травами. Затем туго обмотал девушке руку.

Любава открыла глаза, тихо спросила:

– Где я? Что со мной?

Славута погладил её по щеке:

– Всё хорошо, голубушка. Самое худшее позади… Но ты лежи, лежи, отдыхай пока. А мы тут приберём все, поговорим немного, пока Текла завтрак принесёт. А когда подкрепимся, тебе сразу станет легче. Потом ты уснёшь…

Пока Хорошко убирал в комнате, Славута прикрыл Любаву пёстрым одеялом и пригласил мужчин сесть к столу.

– Ну, Ждан, ты с далёкой дороги. Где побывал, что видел, что слыхал? Вижу, нечто недоброе привело тебя с Любавой в Киев… Всё, всё рассказывай!

Чем дольше говорил Ждан, тем печальней становились глаза старого боярина, тем больше хмурился он. Глубокими морщинами покрылся его высокий лоб. А когда рассказал, как по велению Игоря взяли Глебов, как, не жалея ни женщин, ни детей, ни стариков, уничтожали всех подряд, закрыл лицо руками и с болью не сказал – простонал:

– Ох, Игорь, Игорь! Что же ты натворил! Из всех Ольговичей, кроме Святослава, ты мне самый близкий, родной! Как сын! Я тебя, малого, на руках носил, уму-разуму учил! А ты вот как меня отблагодарил… Знаю, горячая в тебе кровь, честолюбивы помыслы, необузданные порывы порой охватывали тебя, но чтобы такое учинить!.. Где же твоё сердце и честь твоя где? Неужто спали они в ту лихую минуту, когда занёс меч на брата своего Владимира, когда затеял котору между князьями?… А князь Владимир! Смелый сокол наш переяславский! Первый среди ратоборцев в степи половецкой! Как же ты, княже, осмелился оставить братьев своих по оружию на краю поля половецкого? Как решился пойти стезёю татя-разбойника? Кто надоумил тебя разорять землю Северскую с мечом и подлыми намерениями? – Славута умолк и, склонив седую голову на руки, долго сидел в мрачной задумчивости, а потом, видимо, решился на важный шаг и тихо произнёс: – Надобно обо всём рассказать князю Святославу…

Однако оказалось, что Святослава в Киеве нет – утром уехал с княгиней и сынами в Белгород.

– Князь Рюрик пригласил их на охоту, – пояснил покладник[48] князя, которого они встретили на княжеском дворе.

Самуил и Ждан разочарованно развели руками. Вот досада! Знали бы – сразу после завтрака направились сюда. Славута своих чувств никак не проявил. Немного подумал, а потом решительно сказал:

– Ну что ж, тогда и мы в Белгород поскачем. Тем лучше – обоих великих князей там застанем…

Собирались недолго. Кони осёдланы, мечи – на боку, саквы с хлебом и солониной приторочены, и небольшой отряд (с боярином ехали ещё два отрока-охранника), миновав Золотые ворота, направился на запад.

Двадцать вёрст вскоре были позади. И вот показались кресты церквей, высокие стены с заборолами и башнями, могучие земляные валы, небольшие домики посада, что привольно распростёрся над обрывистым берегом Ирпеня.

Белгород! Западная твердыня Киева!

Почти двести лет защищает он ближние подступы к столице Руси. И не раз спотыкались о него и печенеги, и половцы, и поляки, и свои, охваченные гордыней и честолюбием князья, что надеялись пробиться копьями к золотому столу киевскому.

Стоит Белгород возле торного шляха, что ведёт на Волынь и в Галицкое княжество, в Польшу и Венгрию, в Моравию, Чехию, а там и дальше – в Священную Римскую империю. Крепкий орешек для нападающих завоевателей!

Любимый город великого князя Владимира Святославича, Белгород на протяжении двух веков оставался временной резиденцией киевских князей. Они всегда любили пожить здесь в просторных, пышных хоромах детинца, поохотиться в древних вековых борах и привольных полях на медведя или тура, искупаться летом в тихой чистой воде Ирпеня, отдохнуть от шумливой столицы.

Ныне здесь живёт постоянно Рюрик.

Всадники остановились перед киевскими воротами. Старший сторожи узнал боярина, поклонился. Не слезая с коня, Славута по-дружески похлопал его по плечу:

– А-а, Савелий! Как поживаешь?… Святослав уже здесь?

– Недавно с княгиней прибыли.

– Когда же на охоту?

– Собираются завтра поутру…

– Значит, мы вовремя… Проводи же нас в детинец! К князю Рюрику!

Детинец, внутреннее укрепление, где жил князь, отделялся от города таким же глубоким рвом и высоким валом, как и город от поля. Расположен он был в юго-западной части Белгорода, над крутым обрывом. На валу темнели дубовые заборола и сторожевые башни с бойницами, а в центральной части его высились каменные княжеские хоромы и гридница. Вдоль вала, прижимаясь к нему, стояли хозяйственные постройки – конюшни, сарай для возов и саней, кухня, амбар и кладовая…