— Никто, — тяжело произнес Дениска. — Слышите?. — Слышим.

Повернулся к немцам и, тыкая пальцем в затихший барак, обронил, перекатывая желвак:

— Слышите?

Испуганные немцы подхватили бачки, попятились к дверям.

Вечером из города приехал Зильберт. Он вошел в барак, попыхивая сигаретой, добродушно улыбаясь переводчику. За ним шли пять вооруженных солдат. Колоска, как нарочно, в эту минуту в бараке не было.

— Господин полковник требует выдать зачинщиков беспорядков, — сказал переводчик.

Барак молчал.

— Господин полковник в категорической форме приказывает прекратить голодовку. В противном случае — вас пошлют в тюрьму.

— Всех не засадишь, — угрюмо отозвался кто-то.

— Вас ист дас?[5] — спросил полковник, оглядываясь.

Дверь широко распахнулась, пропуская Колоска.

— В чем дело? — обратился он к товарищам.

— За главарями пришли, — ответили бойцы.

— Господин полковник требует имена руководителей беспорядков, — пояснил переводчик.

— Что ж, передайте ему, что я и есть руководитель.

— Ты?! — изумился переводчик.

Трое солдат поспешно бросились к Колоску, схватили его сзади.

— Не трожь! — вздрогнул барак.

— Товарищи, тише! Товарищи, тише! — орал Колосок, сдерживая бойцов.

Полковник выхватил браунинг, навел его на подступающих бойцов.

— Товарищи!! Послушайте!! — старался перекричать всех Колосок.

Наконец, все смолкли. Полковник слышал дыхание близко стоявших незнакомых ему враждебных людей и испуганно целился в переднего — лохматого парня в немецком пиджаке.

— Товарищи! — спокойно сказал Колосок в наступившей тишине. — О питании я буду говорить лично с господином полковником. А поэтому всем разойтись по местам и ждать результатов.

Бойцы расходились по своим нарам, Колоска повели к выходу. Дениска шел за ним. В дверях Колосок шепнул:

— Помни, Дениска, за меня остаешься!

— Есть! — ответил Дениска.

Вечером группа бойцов толпилась около конторы лагеря. В дальней комнате сидел полковник Зильберт, пожевывая сигару. Полковник понял — с этими дикими русскими лучше не связываться: еще узнает начальство о голодовке, начнется следствие, куда девались продукты?.. И в конце концов он, Зильберт, все же не зверь, часть продуктов можно, пожалуй, отдать этим интернированным…

Далеко за полночь двое немцев и переводчик вывели Колоска из конторы.

— Ну, итак, до свидания, товарищ, — произнес переводчик, подавая Колоску руку.

— До свидания.

В бараке Колосок ощупью отыскал свое место. Дениска уже спал, широко разбросав по сторонам руки.

Колосок бережно взял черствую ладонь Дениски, отвел в сторону, освобождая себе место. Закурил. Долго не спал, улыбаясь в темноту.

На другой день барак наполнился ароматным запахом макарон.

Дениска, подмаргивая немцу, последним вышел получать свою порцию.

— Так бы и давно!

В один из зимних вечеров, когда сон еще не пришел, а усталость сковывала тело, в барак «Западный-2» вошел человек, настороженно вглядываясь в полумрак.

«Новый жилец», — подумал Дениска.

— Моя снова здоровая, — проговорил вошедший, стаскивая с головы шапку.

— Ван?! — вскрикнул Дениска, вскакивая с нар.

Соседи поднялись:

— Гля, верно, Ван!

— Откуда?

— Куда его будем класть?

— Приехала до вас, выздоровела, — улыбался китаец.

— Ну пойдем, — Дениска заботливо взял из его рук узелок, понес к нарам.

— Вот твое место, Ван. — Он взял рукой чьи-то пожитки, отложил в сторону и показал рукой. — Как-нибудь трое разместимся. Житье, правда, неважное, ну, не беда!

Со двора зашел Колосок, долго присматривался к человеку, занявшему его место.

— Угадай, Колосок, что за гость у нас?

— Гостя не знаю, а вот место мое занял.

— А ты угадай, угадай!

— Ван?! — вдруг вскрикнул пораженный Колосок. — Вот не ожидал! Да ты, Ван, прямо франт, — оглядывая его потрепанные штаны, шутил Колосок.

— Это моя тебе привозила, Дениска, — сконфуженно промолвил Ван Ли, доставая из узелка трубку.

— Спасибо, Ван, что не забываешь.

— Твоя курить, Ван Ли дарить. На! — он извлек из кармана пачку турецкого табака, протянул его Колоску.

— Ай да, Ван, — улыбался Колосок, принимая подарок. — Ляжем на бочок, покурим табачок. Ты, Ван, без большого чина, да зато — молодчина!

Возвращение Ван Ли стало Для барака маленьким праздником. Сели в круг. Вспоминали каждый о своем, о старых ранах, лазаретах, боевых походах и об этих трудных месяцах лагерного житья.

…Таяли зимние дни. По-прежнему бойцы жили надеждой вернуться на родину, жадно читали еженедельную газету: не просит ли замирения Пилсудский? Нет ли в ней чего о мире и о возвращении домой?.. Но о мире не писали, а его так хотелось.

Время от времени заходил Дениска в соседний барак к Андрею. Хоть и появился между ними какой-то непонятный самому Дениске холодок, а все же тянуло его к земляку-одностаничнику.

В канун святок Дениска вернулся от Андрея сумрачный, видимо, сильно не поладивший с ним в чем-то. В помещении было пусто: в последнем бараке комиссар проводил очередную политбеседу. В пустой длинной комнате, в углу, спиной к Дениске, сидел боец и что-то читал нараспев, вполголоса.

«Не иначе, письмо получил», — подумал Дениска и, радуясь за товарища, осторожно подошел к нему на цыпочках. И только тут заметил, что боец читал псалтырь, молитвенно сложив руки.

— Ты что же это, гнилая требуха, делаешь? — возмутился Дениска.

Боец вздрогнул.

— А тебе какое дело? Ты что мне — указ? — презрительно ответил богомолец.

Дениска, ошеломленный, выскочил из барака, нашел Колоска и Ван Ли, рассказал им об этой стычке.

— От такой жизни с ума сойдешь, не только к псалтырю потянет, — сказал Колосок. — Кто же это богомольный такой?

— Да Ильюшин, что подле Буркина спит.

— А чего ж Буркин смотрит, черт глухой? Ведь рядом же!

— Вот и выходит — рядом, а разной масти, — сказал Дениска. — Да и с Андреем тоже что-то неладно, хандрит парень, боюсь — собьется с пути, потеряется.

Вошли в барак. На пороге перегородил им дорогу малознакомый боец, появившийся в полку незадолго до отступления.

— Ты что, Калюжный? — спросил его Колосок.

— Да я вот, товарищи, газетку достал. Оказывается, та газетка, что мы получали, брехливая. Эта получше будет.

— Что ж эта правильная газетка пишет? — внешне спокойно спросил Колосок.

— Да что — в России голод, целые губернии умирают, а коммунисты да комиссары обжираются.

— Я тоже коммунист, — сказал Колосок, — а, кажись, не зажирел.

— Так ты ж не в России, — нагло усмехнулся Калюжный.

— Брешет газетка! — запальчиво крикнул Ван Ли, выхватывая ее из рук Калюжного.

— Читай, читай! — подхихикивал тот.

Колосок развернул газету, и со страниц глянула жирная стежка букв: «Русское слово».

— Это же белогвардейцы пишут! Те, которых мы били, да не добили. А ты, красноармеец Калюжный, им веришь!

— А кто их знает, кто пишет? Мы читаем написанное.

Вечером по бараку с нары на нару ходило «Русское слово».

Пришел комиссар, объяснил бойцам:

— Это провокация, товарищи! Это орудуют те классовые враги, которых мы выгнали из нашей страны. Классовая борьба продолжается. Враг среди нас. Будем бдительны, будем беспощадно разоблачать врагов и неутомимо убеждать сомневающихся: помогать им разобраться, где правда и где ложь. Будем достойны имени бойцов 1-го Краснознаменного полка!

«Русское слово» было только разведкой врага, вскоре он перешел в наступление.

Утром, на первый день рождества, в лагере появился русский генерал в сопровождении коменданта Зильберта и двух вооруженных офицеров. Из бараков выскочили удивленные бойцы, оглядывая необычайных гостей. У барака «Западный-2» «гости» остановились. Бойцы, образовав круг, выжидательно посмеивались. Адъютант, нервно теребя замшевой перчаткой аксельбант, начал: