Самые злые враги, самые давние противники протягивали им руку! С чего бы это? Или на них так подействовал недавний совет биев? Или решили прекратить угрозы и прибегнуть к хитрости?

Хан сказал джигитам, что решение он объявит им несколько позже.

Абулхаир созвал свой совет. Все сошлись во мнении, что это ловушка. Условились, что ответ посланцам Баби даст Букенбай, а хан будет молчать: пусть поломают головы, о чем на самом деле думает сам хан...

Букенбай выдержал паузу и обратился к Акше:

— Если хан, хочет откочевать к вам, на то его воля. Он мне не подвластен. Но отпустить посла царского я не могу! Не хочу потом держать за него ответ перед народом! До мая он будет рядом со мной. А вот в мае сам привезу его на общее наше собрание. Если же найдутся горячие головы, которые замыслят увезти его силой, пусть знают: я буду биться до последней капли крови!

С этим Акша и уехал.

Вскоре до посольского становья добрались сто шестьдесят башкирских семей, освобожденных из каракалпакского плена. Посольство превратилось в огромный аул. Случись теперь что-нибудь, у русского посла наберется не менее трехсот всадников! Разгладился лоб Тевкелева, перестали хмуриться брови, на лице заиграла улыбка.

В начале февраля прибыл Оразак-батыр, влиятельный каракалпакский бий. Он спросил Тевкелева напрямик:

— На берегу Арала, в двух днях пути от Хивы, находится орда хана Сатемира. Он давно враждует с Хивой. Хочу уговорить народ орды попроситься под крыло России. Как на это посмотрит ваша царица?

Ответом ему были четыре аршина сукна и одна черно-бурая лиса!

Едва Оразак уехал, как к Тевкелеву пожаловали еще несколько каракалпакских биев во главе с бием Суюндуком. Посол встретил их по всем законам русского гостеприимства, присовокупил их подписи под грамотой к другим, осыпал подарками. Побывали у него и другие бии, так что неистощимый сундук постепенно пустел...

Как зима ни лютовала, но и она незаметно прошла. Февраль стоял мягкий и теплый. Солнце истончило, продырявило снег, над землей поднялись густые туманы.

Казахи не любят такой густой туман. Хорошо, если погода удержится теплая, а если не удержится? Плохо придется тогда от резкой перемены скоту. Неустойчивая погода пагубно сказывается на отарах и табунах, отощавших за зиму... Не верят скотоводы в теплый февраль, ждут от него, наученные горьким опытом, всяческих неприятностей. Недаром есть пословица: «Если февраль хорош, будет молоко, если плох — будет джут!»

Абулхаир, как и все казахи, тоже был скотоводом. А скотовод не может жить, не заботясь о табунах и отарах. Не вывести скот на новые пастбища — это все равно, что остаться с пустыми руками и дырявым карманом. Приспела пора выбираться из этой ложбины на простор!

«Да, нынче к опасностям переменчивой погоды добавилась опасность со стороны непостоянного народа... Мои враги, что ни день, меняют свои решения, планы и повадки: то открыто враждуют, то мирятся, то ластятся, то угрожают. Хитрят, строят козни — верить им нельзя. Не тот человек Баби, чтобы легко и быстро менять свою ненависть на дружбу. Упрям Баби и злопамятен. Уж если вцепится во что, не оторвешь его так просто. Не простит он гибель своего родственника Байкары, убитого нами в ночной драке. Будет требовать плату за Байкару». Абулхаир решил, что в этих условиях лучше всего вместе с Букенбаем и Есетом тронуться на новое кочевье тремя улусами. В феврале они покинули Аральское море.

Караван двигался в сплошном тумане. Тевкелев не мог понять, как находят казахи путь, как ориентируются в непроницаемой мгле. Наконец остановились. Едва поставили юрты, как заморосил дождь. Все вокруг затихло, люди улеглись спать, измученные сборами, дорогой и страхом. Тевкелев закутался в кавказскую бурку, однако и она не спасала его от холода и озноба. Посла одолевала тревога и почти физическое ощущение притаившейся где-то поблизости опасности.

На Каратупе с трех сторон их окружало море, а на западе широко разлегся многолюдный улус Есета. Здесь их окружала опасность, одна лишь опасность, распахнувшая свою холодную пасть. Тевкелев чувствовал себя так, будто его раздели донага и поставили под дулами винтовок со взведенными курками. Как ни старался он успокоиться, обрести уверенность и ясность мысли, ему это не удавалось. Шум дождя начинал вдруг казаться ему цокотом копыт, все приближающимся и приближающимся к юрте. Вот со всех сторон берут ее в кольцо! Тевкелев поднимал голову, садился на постели и вслушивался в ночь. Нет, это шумел дождь, это монотонно шлепали капли, создавая заунывную тоскливую мелодию. Мелодию, которая изводила душу, вызывала в воображении страшные картины гибели, смерти.

Только-только Тевкелев задремал — раздался крик козодоя. У него волосы зашевелились на голове от ужаса: он знал, что крик козодоя кочевники связывают с грядущим несчастьем и потому не любят его...

На рассвете дождь прекратился, и Тевкелев вышел из юрты, кутаясь в бурку. Тишина. Безлюдье. Серые дюны взирали на становье с мрачным любопытством. «О господи, да где же мы, куда нас занесло?! — в отчаянии простонал Тевкелев. — Да есть ли где-то дом у меня, мой родной и единственный дом?!» И будто в утешение ему широкая поверхность высокого холма начала розоветь, потом покраснела, и вскоре из-за него показалось солнце. Как Тевкелев обрадовался ему!

Тевкелев заметил, что из своей юрты выбрался наружу Юмаш. Когда-то Юмаш бежал от солдатчины, скрывался долгое время у казахов. По-казахски говорил свободно. Быстро сходился с людьми, любил бывать среди казахов, ездил с ними на охоту. Пройдоха, настоящий пройдоха, который нравился всем. Быстрый, сноровистый и любознательный, Юмаш узнавал новости первым. Куда бы посол ни посылал его, сколько бы тот ни пропадал — возвращался всегда с важными, полезными сведениями.

— Съезди-ка, Юмаш, в окрестные аулы. Но не вздумай отрываться от ставки далеко и надолго. Знаешь обстановку... Узнай, только осторожно, что делается... — Тев-келев еще не успел кончить фразу, а Юмаш уже сидел на коне. «Ночью он коня оседлал, что ли! — с улыбкой покачал головой посол. — Молодец!..»

Юмаш привез интересные новости:

— На востоке от нас неподалеку находится аул. Там еще вчера знали, где мы остановились. Люди говорят, что в эти места явился еще один «святой», только этот из Бухары и шаманством не балуется. Чалму носит огромную, наверное такую же, как тот жулик из Хивы. — Юмаш перевел дыхание и продолжил: — Обходит бухарец дома влиятельных людей, все подряд, ни одного не пропускает и всюду говорит: «Не вздумайте упустить живым посла кафира! Упустите — накличете на свои головы беду. Он лазутчик, а никакой не посол. Завтра приведет сюда к вам большое войско с пушками — он разведал все ваши дороги, и неверные завоюют ваши земли, а вас сделают рабами! Вспомните хивинцев — как отважно и беспощадно расправились они с русскими! Русские ничего не смогут сделать вам! Без того лазутчика русские и не сунутся сюда. Не слушайте Абулхаира и Букенбая. Сами же после богоугодного возмездия неверному перекочуйте в сторону Бадахшана. Если вы выпустите ногайца отсюда живым, вас проклянут все мусульмане! Проклянут и не пустят на свои земли и пастбища не только вас, но и ваш скот! И помните — мы не верим и вы не должны верить Абулхаиру. Человек, замахнувшийся на законы божьи, предавший веру, — это человек, добровольно отринувший свой трон и свое счастье!» — Юмаш умолк и внимательно поглядел на посла, словно бы желал проникнуть в его мысли.

— Давно пожаловал этот златоуст? — с ехидцей спросил Тевкелев.

— Недавно.

— Ну и что казахи, как реагируют на его проповеди?

— По-разному! Одни остаются равнодушны, пропускают мимо ушей. Другие возмущаются ханом, кричат, что он уводит людей со святого мусульманского пути.

В полдень Абулхаир принес Тевкелеву плохое известие. Из Хивы вернулся Нурали и признался, что еле-еле выбрался живым из этого проклятого города. Хивинский хан брызгал слюной, кричал: