Литмир - Электронная Библиотека

Со всех уголков степи стали стекаться в Туркестан мужчины в черных траурных одеждах, на вороных конях. Двигались медленно, размеренно, волоча копья по земле.

Туркестан стал черным от траура и горя. Заплаканные лица, охрипшие от слез и причитаний голоса. Весь Туркестан, казалось, предался от скорби земле, все были мрачны и печальны, как грозовые тучи, только бесстыжее солнце сияло на небе.

В мавзолее Хаджи Ахмеда Яссави толпились самые влиятельные казахи. В белом дворце, в зале, где заседал обычно ханский совет, за белым занавесом лежал хан Тауке головой к Мекке. Днем и ночью, не смыкая глаз, несли траурную вахту султаны, бии и батыры.

Лица их были бледны, головы низко опущены — велико горе, тяжело бремя ответственности, которое свалилось на их плечи. Небольшая эта кучка людей - честь, сила, мудрость целого народа. Теперь вся надежда на них, несущих траурную вахту возле останков пречистого Тауке, внука отважного Есима, сына беспечного Жангира, потомка Чингисхана в шестнадцатом колене, отпрыска династии, будоражившей мир более пятисот лет. Великий завоеватель Чингисхан... Уже два века казахский трон принадлежал его потомкам. Что будет дальше, после кончины Тауке, после траурных церемоний, решит ханский совет.

Хмурятся, озабочены султаны, бии, именитые казахи. Потерять такого вожака, как Тауке, — прискорбно, найти ему замену — трудно. Каждый думает, прикидывает, чьи бедра должны коснуться узорчатой белой кошмы, на которой поднимут нового хана? Многих томит ожидание, гложет неизвестность, согревает надежда...

Как решить главный вопрос - вопрос о хане - во Времена великих народных бедствий? Оставить ханский трон за представителем той же династии или отважиться и выбрать правителя из других знатных домов?

Все погружены в глубокие и тревожные раздумья. Каждый кроит шубу на свой лад... У Тауке остался в живых единственный сын — Болат, но слишком он безволен, слишком далек от государственных дел. Не годится он вправители в смутные, лихие времена. Старый плут Кайып истомился в ожидании власти. Уж теперь-то, наверное, заблестят его усы от жира, дорвется он до лакомого куска, как-никак он — брат Тауке. Не зря он еще при жизни Тауке суетился, отправляя гонцов во все стороны. Иные рассуждают по-другому: на этот раз скорее всего бии облагодетельствуют потомков Усеке, долго находившихся в опале. Ныне им все карты в руки. Болат размазня, Кайып стар... А забияку Барака никто не хочет подпустить к власти. И никто не забыл еще о вероломстве их с Кучуком деда — Турсын-хана, покушавшегося в свое время на трон находившегося в походе отважного Есим-хана, любимца казахов. Кому же быть еще ханом, как не Абулхаиру? Настоящий батыр, умеет ладить с народом, умная голова. Сам пречистый Тауке не раз говорил, что прошли времена, когда народом правили силой клетки да дубинки. Теперь для этого нужна сила разума. Неужели аксакалы и бии не вспомнят завет премудрого своего вожака?

Кайып сразу же повел себя так, словно его уже избрали ханом. Никого не подпускал близко, сам возглавлял все церемонии и обряды. Пока Тауке не похоронили, Кайып был на ногах с утра до ночи. Пока не отметили семь дней, суетился больше всех. И лишь после последних поминок на сорок первый день он как-то сник, состарился, под глазами его набрякли лиловые мешки.

Абулхаир знал: если он обнаружит тайные свои надежды перед таким скоплением народа, а они не оправдаются, он потеряет авторитет, покачнется уважение к нему. Вел себя осторожно и расчетливо. Ждал. Внушал себе: надо быть спокойным, хладнокровным. Не захлебнуться от радости, если свершится и он услышит от других: «Ты стал!..» Не пасть духом, если не свершится и он поймет: «Не стал!»

Хотя Абулхаир крепко держал себя в руках, сердце его колотилось, казалось, у самого горла, дыхание перехватывало, и он весь холодел от волнения и ожидал чуда. Чуда!

Абулхаир не совсем-то верил в то, что бии в предстоящих выборах назовут именно его. Однако он утешал себя тем, что грызня между потомками Жадика нанесет им немалый урон, еще больше подогреет презрение к ним. Снова являлась к нему надежда: что, если случится, как в пословице, пока эти вороны будут драться между собой, клевать друг друга, добыча достанется сороке?

Пронзительный, заунывный крик муэдзина призвал наидостойнейших мужчин степи к мавзолею Хаджи Ахмеда Яссави. Торжественные и суровые люди заполнили мавзолей и всю площадь вокруг него. Их собралось так много, что иголку некуда было бы воткнуть.

Предводители родов, бии, батыры, султаны вошли в намазхану1 и застыли в напряженном ожидании.

Из боковой двери показались батыры - представители всех родов. Они принесли белоснежную кошму в белый зал.

Все, кто здесь был, кто наблюдал за этим шествием, замерли. Замерли, будто ждали приговора о смерти или помиловании. В ушах Абулхаира стоял звон, а сердце, казалось ему, стучало так оглушительно, будто этот стук многократно усиливался устремленным в небо куполом мавзолея.

Кайып выпятил грудь колесом, высоко поднял голову, всем своим видом говоря: объявляйте, что хотите, называйте, кого хотите! Султаны притихли, как дети на уроке свирепого муллы.

В сопровождении трех верховных биев, а также биев наиболее крупных казахских родов прошествовал хазрет. Он поднялся на михраб. Его мелодичный голос звучал четко, выразительно:

- Правоверные, мусульмане! Лучшие люди трех жузов единодушно избрали нового хана. Главным ханом казахских улусов объявляется сын Тауке — султан Болат. Пусть счастье и мир сопутствуют нашему народу при Болат-хане! Аминь!

- Аминь!

- Аминь! Аминь!

- Аминь!.. Аминь... - отдавалось эхом под сводами купола и перекинулось наружу. Толпа подхватила:

«Аминь!» Весь город выдохнул его на едином дыхании.

— Братья! — призвал к тишине повелительный голос.

Из белого зала вышли люди, подняв белую кошму. На ней сидел Болат. Новый хан был в белом чапане, на голове - чалма из белой парчи, которую украшал огромный опал редкой красоты. Болат был привлекателен тонким лицом, доверчивыми глазами, улыбчивым ртом. Люди смотрели на него, как на диво. Затем ринулись к белой кошме и стали подбрасывать ее вверх вместе с новым ханом.

Затаив горечь, Абулхаир пробовал протиснуться сквозь стены многочисленных крикунов, но рука его так и не дотянулась до белой кошмы. Он видел, как оказавшийся впереди всех Кайып вынул нож и с холодной улыбкой отрезал кусок кошмы, которого хватило бы на подметку. Он удалялся все дальше и дальше, подбрасывая его с отсутствующим, безразличным выражением лица.

Народ вошел в такой раж, что чуть не опрокинул на землю побледневшего, слегка напуганного хана.

- Братья! - воззвал тот же повелительный голос. Кошму послушно опустили на землю, толпа расступилась. Восемь рослых джигитов поднесли к ней занавешенный белой парчой балдахин. Хана усадили на него. Высунув голову из под занавески, Болат крикнул тонким голосом:

- Народ мой, спасибо тебе большое!

Толпа словно обезумела. Белую узорчатую кошму, на которой только что восседал хан, тут же искромсали ножами на куски. А когда хан сошел с носилок на землю, та же участь постигла и балдахин. К хану подвели белого под серебряным седлом аргамака с лебединой шеей. Свита подсадила хана на коня, соблюдая при этом все предосторожности, выражая ему нижайшее почтение...

Казалось, люди разнесут сейчас, разберут по кирпичику мавзолей Хаджи Ахмеда Яссави. Наиболее шустрые тянулись с ножами к хвосту и гриве ханского коня.

- Братья! - перекрыл шум властный голос. Хан талапай!

- Ура, ура!

- Грабь хана!

- Хан талапай, грабь хана!

- У-р-р-ра, ур-р-ра!

Те, кто был побыстрее и половчее, первыми вскочили на коней и понеслись вихрем в сторону Каратау, где паслись разномастные косяки и тучные отары ханской семьи. Весь скот был угнан народом, на пастбище не осталось ни одной лошади, ни одной овцы. Однако не пройдет и двух дней, как всю степь, аж до самого неба, заволокут облака, тучи пыли: улусы пригонят в подарок хану Болату отборные табуны и отары...

42
{"b":"234912","o":1}