Небольшая русская крепостца Гульча приютилась рядом с кишлаком того же названия. Селение теснилось своими глинобитными домиками на самом берегу бурной горной речки. И речка именовалась Гульча. Свои воды горный поток нес в не менее бурную Кара-Дарью. Среди утесов, обрывов, под защитой беснующегося потока стояла крепость. До нее добегали горные тропы, а пересекала ее дорога, идущая от Оша к укреплениям и пограничным пaмирским постам. До революции в Гульче стоял гарнизон из сотни казаков. Теперь там расположился курбаши Халходжа.

Считая себя главным из басмаческих предводителей и втайне мечтая о роли вождя, Халходжа уже давно не признавал Мадамин-бека. Здесь, вдали от ставки главаря, ой действовал по своему усмотрению и требовал к себе таких же почестей, как и бек. Ему были ведомы военные неудачи басмаческого командования. И эти неудачи он относил на счет ненавистного Мадамина. Всяческими интригами, заговорами Халходжа пытался ослабить влияние своего врага. Совсем недавно он послал в ставку басмаческого главаря, в Кара-Тере, письмо. Самолично курбаши низвергал Мадамин-бека с его «высокого» поста. «Мы все — курбаши и аскеры, — писал Халходжа, — не признаем своим главным вождем Мадамин-бека Ахматбекова. Многих из нас он разоружил, всячески обижал. Меня, ишана Халходжу, возил по кишлакам на неоседланной лошади, четыре месяца держал под арестом, нанес много оскорблений чести мусульманина…»

Мадамин-бек смолчал, не ответил на письмо своего подчиненного. Не до обид было теперь. Над ним нависла угроза полного разгрома, и только на отшибе, в Гульче, можно было спорить о власти, которая волею истории уже уходила из рук басмаческих главарей. Это знал Мадамин-бек, но этого не понимал завистливый Халходжа.

Правитель крошечной крепостцы решил опередить события. Прежде всего надо было убрать сторонников бека, которые находились в окрестных кочевьях. Со своими отрядами здесь стояли Муэтдин-бек и Сулейман Кучуков. Особенно беспокоил Халходжу курбаши Кучуков. Он пользовался не только благосклонностью Мадамин-бека, по и слыл хорошим командиром и одно время считался его помощником. Бывший полковник русской армии Сулейман Кучуков после демобилизации работал в Оше в конезаводстве и присоединился к басмачам во время джалал-абадского кулацкого восстания. Вместе с Кучуковым находился и военный министр так называемого мадаминовского белогвардейского правительства генерал русской армии Муханов.

Выбор Халходжи пал на Кучукова. Не особенно задумываясь о последствиях, подогреваемый честолюбием, курбаши применил избитый басмаческий прием — обманным путем заманил к себе собрата по оружию и, когда тот переступил порог крепости, приказал схватить и связать его. Не обошлось без борьбы, Кучуков отбросил наседавших на него джигитов, но сабельный удар по голове заставил его стихнуть.

Опасный противник в руках Халходжи, и, опьяненный, успехом, курбаши шлет своего подручного к Муэтдин-беку с предложением разделить власть. С нетерпением ждет он ответа. Проходят томительные сутки, прежде чем гонец возвращается. Ответ не радует Халходжу. Муэтдин-бек отказывается присоединиться к нему. Больше того, каракиргизы кучуковского отряда, узнавшие о пленении их командира, решили расправиться с Халходжой. Они грозились содрать с него кожу. Не столько угрозы кара-кирризов, сколько отказ Муэтдин-бека, встревожил Халходжу. Курбаши, видимо, не торопились менять предводителя, и новая чалма на голове очередного претендента в вожди «армии ислама» их мало радовала. Другие мысли таились у каждого из этих главарей. Они, как и Мадамин-бек, думали о будущем. И недалеком будущем.

А тут еще весть — из Янги-Науката идет Мадамин-бек. Главные силы катятся на юг, под прикрытие гор. О новых правителях ли теперь спорить? Пора заняться собственной судьбой. Вот если бы нашелся человек, способный подсказать выход из создавшегося положения, тогда, пожалуй, его послушались бы, к нему присоединились. Но такого человека нет. Халходжа даже отдаленно не похож на «пророка». Он опьянен жаждой власти и ничего, кроме парчового халата «правителя», не видит.

Не без сожаления снял путы с Кучукова мятежный курбаши. И рану перевязал скрепя сердце и отпустил из крепости без доброго мусульманского напутствия. А сам смиренно вышел навстречу Мадамин-беку и в знак приветветствия приложил руку к сердцу.

Халходжа все еще не понимал того, что происходит. Ему мерещились лишь неудачи бека. А то, что под ним самим горит земля, он не чувствовал. Земля действительно горела под басмачами. Поэтому Мадамин-бек и не наказал Холходжу за произвол и насилие, не приказал посадить под арест или, как прежде, на неоседланную лошадь. Он даже не пригрозил ему.

Халходжа расценил это как слабость бека. Но остальные курбаши поняли причину такого мягкосердечия своего главаря — Мадамин-беку не до них.

Лишь короткий привал сделали отряды. Снялись ночью, в ветер и снег, и покинули Гульчу. Проводники повели отряды бека берегом Куршаба, а там по заветным тропам они растеклись и сгинули.

След Мадамин-бека был потерян…

В первые же погожие дни наша Ферганская бригада выступила в Наманган. В Иски-Наукате ее сменила 6-я стрелковая бригада 2-й дивизии под командованием Петра Митрофановича Парамонова. Ему было приказано занять Гульчу и выбить оттуда басмачей.

Покончить с врагом ему удалось быстро и довольно просто. Обошлось без боя. В Иски-Наукат Парамонов вступил вечером 5 января, а на рассвете связался по телеграфу с Гульчой. Он вызвал к аппарату Муханова и Кучукова. Разговор длился всего несколько минут. Петр Митрофанович предложил им сдаться и от имени Советского командования обещал амнистию всему составу отрядов.

— Пусть подойдет к аппарату офицер русской армии, если среди вас таковые имеются, — попросил Муханов.

— У аппарата капитан русской армии, — ответил Петр Митрофанович. — Подтверждаю честным словом коммуниста амнистию бывшему генералу Муханову, полковнику Кучукову и курбаши Муэтдин-беку.

Наступило короткое молчание, потом аппарат четко выбил:

— Просим прибыть в Гульчу. Сдаемся Советской власти. Муханов, Кучуков, Муэтдин-бек.

Короткий разговор между Иски-Таукатом и Гульчой значил многое. Побеждало не оружие, а сама история. Не вступив в бой, даже не попытавшись сопротивляться, сдались крупные отряды басмачей. Сдался сам военный министр Мадамин-бека. Убежденность в необходимости борьбы покидала тех басмаческих руководителей, кто понял, что сопротивление бессмысленно — силы Советской армии все возрастают, кто разуверился в националистических идеалах — почувствовал лицемерие и фальшь реакционных лозунгов, кто уловил равнодушие простого народа к целям, которые преследовались главарями. Басмачество несло дехканам войну и разорение, несло новую кабалу. И как ни обманывали курбаши земледельцев, как ни пугали судом аллаха, люди прозревали, узнавали правду и все больше проникались симпатией к Советам.

Кучуков и Муэтдин-бек отпали от армии Мадамина. А Халходжа решил продолжать борьбу. Он покинул Гульчу, где еще недавно собирался провозгласить себя верховным главнокомандующим мусульманского воинства и, избегая стычек с нашими частями, ушел о дальние кишлаки.

На какое-то время Халходжа приутих. Вблизи Намангана, например, отряд его не появлялся. Но это продолжалось недолго. В начале февраля снова разнеслась весть: «Пришел Халходжа!»

Никто не считал его святым. Никто не ставил его имя рядом с титулом священнослужителя или защитника веры. Но сам он называл себя ишаном и хвастался, что в этот сан возведен шейхом и имеет на то начертанную в Мекке грамоту. Видел ли кто таинственную бумагу, неизвестно, но приближенные Халходжи подтверждали ее существование. Будто бы курбаши держал ее в кованом серебряном ларце с секретным замком. По другим слухам, она хранилась у него на груди и защищала ст пуль.

Титул ишана, однако, казался Халходже слишком скромным. Хорошо быть «приближенным аллаха», но для военачальника важнее звание, дающее право на власть. И Халходжа стал именовать себя «лашкар-баши» — главнокомандующим. Он с удовольствием приставил бы еще короткое словечко «амир». Но пока что этим словечком владел Мадамин-бек, и приходилось довольствоваться малым.