Однажды вечером к нам пришел полковник. Все ждали какую-то важную шишку. Нас заставили надеть парадную форму. Кто бы это мог быть? Ходили разные слухи. Может быть, президент. Нет, командующий, министр обороны…
Вскоре наши сомнения развеялись. Это был посол Германии фон Вангенхайм, советник Карл Хуманн, генерал фон дер Гольц. Их сопровождал высокопоставленный представитель Комитета Бехаеддин Шакир.
Нас собрали в актовом зале. Никто даже не смел кашлянуть. Легкое поскрипывание, отдельный стук сабли о пол. Мы были в нетерпении. Нельзя было разговаривать и даже тихо перешептываться. Голова поднята, плечи назад, сидеть ровно, не касаясь спинки мебели. Пришел час.
„Господа офицеры! Встать!“
Они вошли один за другим. Разве что не чеканили шаг. Шеренгой, слегка наклонив голову. Полковник уступил почетное место фон Вангенхайму. Все мы сели одновременно. На мгновение установилась тишина. Я вспомнил о Селим-бее.
„Необходимо, чтобы высшие люди объявили войну массе, — фон Вангенхайм говорил по-немецки, языке, обязательном для изучения в академии, — Вы хотите знать, как называется этот мир? Хотите знать ответы на все загадки? Хотите увидеть свет и для вас, самых сильных, самых бесстрашных, скрытых от других? Этот мир — это „воля к власти“, и ничего более. Вы тоже представляете собой эту волю к власти, и ничего больше“.
Вангенхайм сделал паузу, словно желая проверить эффект, произведенный его словами.
„Нет, эти слова принадлежат не мне. Я их только озвучил. Это мысль Ницше. Думаю, что вы сможете понять эти мысли лучше, чем кто бы то ни было. Вы призваны и обучены летать на свободе, как орлы, паря в высоте и следя за всем, что происходит внизу, и ничто не скроется от вашего взора.
Да, дорогие друзья, все мы, собравшиеся здесь, — это люди действия. Мы не мыслители. Мы не принадлежим к этим интеллектуалам, которые только и говорят о том, чтобы они сделали, если бы могли сделать“.
Вангенхайм сделал паузу.
„Главная разница в том, что мы сможем и мы сделаем… Турция и Германия это не просто союзники. Германия есть и будет недругом врагов Турции.
Мы не будем помогать врагам Турции. У нас не будет сочувствия к ним. Мы прибыли сюда, чтобы вы узнали об этом от меня лично. Здесь и сейчас я — голос Германии.
Наступят суровые времена, при которых нам предстоит ужесточить наши чувства, предстоит выбирать между долгом и нашими Желаниями. Не дайте себя обмануть. Отдайте предпочтение долгу, хотя это и будет трудно. Только так вы сможете помочь своей родине“.
Вся речь была выдержана в таком тоне. Никто не говорил об „армянском вопросе“. Но Вангенхайм ясно изложил, что думает о нем Германия. Через месяц мы получили свои назначения. 14 июня 1915 года.
Ламия быстро поправилась. Она рассказала мне о своих приключениях. Я был восхищен ее смелостью и силой воли. Не скрою, она мне сразу же понравилась. Я встречался с женщинами в Константинополе. Но ничего не чувствовал по отношению к ним. Мои приятели очень интересовались сексом. Я — нет. Мне приходилось притворяться перед ними, иначе бы они насмехались надо мной. Они говорили о роскошных куртизанках, работавших исключительно для офицеров. Я хорошо помню, как это произошло в первый раз. Я никогда не был с женщиной, пока не пошел в одно заведение с Али Васифом. Он был экспертом. По крайней мере, он рассказывал о своих любовных приключениях со смешанным чувством гордости и удовольствия. Обо мне он ничего не знал. Мы были просто товарищами по учебе. Он мне рассказывал о своих связях и сказал, что я могу пойти с ним. Это был бордель рядом с Большим базаром. Старинное здание, целый дворец любви.
Я не смог отказаться. С одной стороны, мне было страшновато, а с другой — мне нужно было доказать самому себе многие вещи.
Мы пошли быстрой походкой, почти бегом, подгоняемые своими желаниями. Прошли через район Базара и вошли в лабиринт крытых улиц. Он заверил меня, что таким образом можно сократить путь. Пока мы шли, я почувствовал, что что-то переменится в моей жизни.
Али с силой постучал в дверь. Слуга-негр медленно приоткрыл огромную дверь. Увидев, что мы кадеты, он иронически улыбнулся и пропустил нас во внутренний дворик. Я поднял голову и почувствовал, что из-за куполов пальм и плотных жалюзи нас кто-то пристально рассматривает. Али указал наверх. Рай для гурий. Не нужно быть слишком верующим, чтобы насладиться этим раем. Али усмехнулся, заметив мое волнение. Он чувствовал себя на высоте. Он-то уже имел опыт, а я — нет.
Нас встретила мадам. Толстая женщина, видевшая многие поколения бойцов, вступавших в свои первые битвы. Обмануть ее было невозможно, она прекрасно знала, что думал каждый из нас.
Она взяла меня за руку и отвела на второй этаж. Я не сопротивлялся. Открыв дверь в комнату, она нежно подтолкнула меня внутрь, как бы приободряя.
Пахло жасмином. В комнате царила полутьма. Я прошел к полуосвещенной ставне. Кто-то остановил меня, не говоря ни слова. Я вспомнил о гареме дворца. Я ни разу не входил в него, но несколько раз наблюдал за ним с потайной галереи. Входить туда было нельзя, наказание за это было суровым, но некоторые из нас иногда шли на риск. Компенсацией служило то, что можно было подсмотреть за женским телом, грудь в профиль, бедра…
Действительность отрезвила меня. Она медленно подвела меня к дивану. Заставила лечь. Так, наверное, нужно. Я смотрел как в гипнозе на два параллельных луча света. Между ними появился женский профиль. От жасминовых духов можно было задохнуться.
Я молча соглашался на то, что делали со мной. У нее были опытные руки, хорошо знавшие размещение пуговиц на военном мундире. Я вновь увидел молчаливый образ моей мечты — меня когда-то уже раздевали. Потихоньку, нежно, без спешки. Я подумал о Селим-бее. Что бы сказал он? Она раздела меня полностью. На ней была, кажется, шелковая накидка, и она сняла ее.
Потом она стала ласкать меня. Поначалу я ничего не почувствовал. Потом ее ловкие пальцы заставили меня напрячься, и я обнял ее. Она направила мою руку, и я понял, как я много терял до сих пор.
Глаза постепенно привыкали к полумгле. Угадывалось красивое лицо. Миндалевидные глаза. Я почувствовал учащенное дыхание. Я отдал себя на волю изматывавших меня новых ощущений, и мы стали двигаться в унисон, словно сговорились о нем заранее.
Она пролежала подо мной еще несколько мгновений. Потом поцеловала меня. Никто еще не целовал меня. Я глубоко вздохнул и впервые заговорил, поинтересовавшись ее именем.
Она помолчала несколько секунд, словно сомневалась, стоило ли называть себя незнакомому человеку. Потом теплым и красивым голосом она сказала: „У меня нет имени, но все зовут меня армянкой“».
Это судьба! Она играет с нами в суровые игры. Армянка. Могло ли быть иначе? Потом мы молча возвращались — уже без каких-либо желаний — в офицерское общежитие. Али шел впереди. Иногда он улыбался мне. Он знал, догадался, что это со мной случилось в первый раз. Я не то чтобы занялся любовью, просто я влюбился.
Я больше не видел ее. Как только смог, я вернулся туда. Мадам снова взяла меня за руку, поднялась со мной и открыла дверь. Я спросил у нее об армянке. Она покачала головой. Нет. Ее не было здесь. «А где она?», — настаивал я. Она пожала плечами. Ее уже здесь нет.
Мне расхотелось заходить. Я ведь шел только к ней. Я не хотел заниматься любовью с неизвестной мне женщиной. Мадам молча посмотрела на меня. Она когда-то тоже была молодой. И могла понять меня. Я побежал к двери, жасминовый запах мешал мне дышать.
Через две недели меня направили в пятый полк. Там нужны были добровольцы для исследования пустыни. Я поднял руку. Мне там нечего было делать. Просто я хотел уехать отсюда, и уехать далеко.
Меня направили в Багдад. В подразделение по охране строящейся железной дороги. Под моим началом был эскадрон, но кто действительно хорошо знал там обстановку, так это старший сержант Махмуд Ахмад, проживший там уже несколько лет. Он уважал мое звание, а я его опыт.
