Салтык залюбовался Тимошкой Лошаком: огромен, грузен, на плече палица чуть не в пуд, а бежит легко, стремительно, да еще и оглядываться на бегу успевает – обнадеживающе улыбается воеводе. Дескать, надейся, не оплошаю!

Дай им всем Бог удачу!

На удачу воевода Салтык надеялся не меньше, чем на трезвый воинский расчет. Удача на войне – великое дело. Случалось, и полки большие собирали, и думали-рядили с мудрыми советниками, и заранее предусматривали любую мелочь, но, если воевода неудачливым оказывался, все прахом! Салтык до сих пор был удачливым…

Самые тревожные и нестерпимо трудные минуты для воеводы, когда приказы уже отданы, когда воеводская власть будто растворяется в воинах и только от храбрости, старания и разумного уяснения воеводской воли воинами зависит, придет ли победа. Бессилен в такие минуты воевода, одно ему остается – ждать.

Салтык ждал, медленно прохаживаясь по влажному, облизанному речными волнами песку, с нарочитой беззаботностью помахивал прутиком. Но никто не смотрел на него. Ратники, оставленные возле ушкуев, стояли цепью ближе к горе, Салтык видел только их напряженные спины и запрокинутые головы: на вершину смотрели ратники, никто не оборачивался к реке. Видно, тоже тревожатся…

На большом обласе постукивали топориками люди Петра Сиденя. Не приглянулась Вологжанину остяцкая оснастка, велел перерубить уключины, поставить новые весла. Салтык решил везти Молдана на его собственном обласе, и Петр Сидень был поставлен туда кормщиком.

Добро пожаловать, князь Молдан, ждем не дождемся!…

Удача, конечно, оставалась удачей, но дело решил неистовый приступ князя Федора Курбского, неразумный остяцкий обычай спасать своих князей в ущерб остальной рати, разбойничья опытность шильника Андрюшки Мишнева.

Князь Федор Курбский развернул свою большую рать на поляне, прямо перед капищем Обского Старика, дерзко выдвинул вперед тюфяки и начал беспрерывную пальбу. Железная стена детей боярских то расступалась, открывая огнедышащие пасти тюфяков, то смыкалась снова, закрывая пищальников от остяцких стрел, и тогда вступали в дело остро жалящие ручницы. Русский строй неотвратимо надвигался на остяцкое разноголосое воинство. Долго противиться такому приступу не смогли бы и упрямые литовцы. Смешались ряды воинов князя Молдана, а самые слабодушные начали разбегаться.

Еще держались в челе остяцкого войска богатыри-урты, а телохранители подхватили под локти Молдана и двух молодых князей, сыновей Екмычея, и насильно поволокли через священную рощу, к потайной тропе.

Шильник Андрюшка Мишнев удачно выбрал место для засады: тропа делала крутой поворот и проваливалась в овраг с крутыми склонами; над вершиной оврага нависли огромные ели. Шильники быстро подрубили секирами несколько еловых стволов и, когда люди князя Молдана миновали засаду, обрушили подрубленные стволы поперек тропы. Засека надежно преградила путь дружинам уртов, которые отступали следом за своими князьями, только отчаянный вопль доносился из-за непролазной путаницы ветвей. Князя Молдана и немногих телохранителей, оказавшихся возле него, взяли, считай что, голыми руками, связали и быстро понесли на плечах к реке. Засадный полк никто не преследовал.

Первым на песчаном берегу показался Андрюшка Мишнев. Радостно размахивая руками, кинулся к воеводе Салтыку. Следом кучкой бежали шильники, подняв на вытянутых руках, как икону, спеленатого веревками старца в нарядном халате; красные замшевые сапоги старца покачивались безжизненно, как у мертвеца, ветер раздувал длинные седые волосы на голове.

– Молдан! – издали кричал Андрюшка. – Радуйся, воевода!

Князя Молдана, сыновей Екмычея, нескольких богатырей-уртов – тех, что показались понаряднее, – бросили через борт в большой облас. Кормщик Петр Сидень тут же велел отчаливать. Облас в окружении ушкуев с пищалями на палубах остановился поодаль от берега: слишком ценной была добыча, чтобы ею рисковать!

Воевода Салтык ждал, когда к реке выйдет остальная остяцкая рать, но рати не было: из прибрежных зарослей вываливались на песок разрозненные кучки лучников, урты в изодранных кольчугах, окровавленные, потерявшие свои круглые шлемы. Какая уж тут битва! Увидев суровый и молчаливый русский строй, преградивший путь к спасительным обласам и берестянкам, остяки бросали оружие.

Простых воинов, охотников и рыбных ловцов, Салтык приказал отпустить. Обезоруженных уртов посадили на ушкуи – под крепкий караул. Урты – знатные заложники, у каждого – родичи-старейшины, послужильцы, рабы. Целый двор собирался к большому князю Молдану, не скучно будет обскому владетелю!

Так сказал, довольно посмеиваясь, воевода Салтык, когда благодарил своих доверенных людей за добычу. А шильника Андрюшку Мишнева отметил особо:

– Если бы ты и больше нагрешил, за нынешнее славное дело – искупление грехов!

Великий Торум невидим. Никто не слышал его небесного гласа. Даже шаманы не могли похвастаться, что он являлся им в пророческих видениях. Но обские люди почитают Торума больше всех других богов. Торум единственный и полновластный обладатель лесов и болот, рек и озер, ущелий и гор, зверей, птиц и рыбы – всего, что в совокупности составляет Землю. Торум хозяин всей сущей жизни.

Торум не вмешивается в людские дела. Люди кажутся ему ничтожными, как бурые лесные муравьи, копошащиеся вокруг своих муравейников. Но если Торум чем-либо недоволен, горе людям! На них обрушиваются всепожирающие таежные пожары и неожиданные наводнения, лютый голод и непонятные страшные болезни, которые сокращают и без того короткую человеческую жизнь. Сам же Торум вечен. Нет предела его могуществу.

В небесной юрте живут восемь больших духов, но девятого духа, Лунка, отца медведей, Торум изгнал за жадность и излишнее любопытство на Землю.

Лунк тоже отдален от людей, хоть изредка и показывается им, обратившись в медведя или иного большого зверя. У Лунка множество слуг, тоже духов, только поменьше, и называются они Лиль. Между малыми духами поделены все реки и речки, ручьи, озера, болота, рощи и холмы. А лесные духи Унт-Тонгк, внешне похожие на людей, но лохматые, как звери, – живут на каждом большом дереве. С малыми духами умеют разговаривать шаманы и передают их волю людям…

Так рассказывают седоголовые старцы, и кондский князь Екмычей им верил, потому что юрт духов Торума был похожим на обский народ, где тоже были и большие и малые люди.

Большого князя Молдана почитали, но мало кто видел его вблизи. Простым людям он казался недоступным, как небесный владетель. Только Екмычей, Лятик, Лаб, Чангил и другие такие же князья удостаивались внимания Молдана. Но и князья были далеки от жизни юртов. Охотники и рыболовы были под малыми князцами, под старейшинами паулов. Подобно духам Лиль, князцы и старейшины поделили обские берега, долины малых речек, охотничьи угодья, кедровники, даже на бортные деревья повесили личную тамгу – монас. Так было раньше, и, наверное, так всегда будет. Если людей собрать вместе, как они станут добывать себе пищу? Бестелесные духи и те живут отдельно…

Князь Екмычей зябко повел плечами, плотнее запахнул полы халата. Утро было прохладное, в месяц городьбы больших соров [73] начинаются первые заморозки. А угли в чувале уже остыли. Позвать раба, чтобы затопил?

Но Екмычею не хотелось нарушать плавного течения мыслей. Ранним утром, в тишине и одиночестве, думалось особенно хорошо. А подумать было о чем.

С обского устья прибежал гонец. Русские богатыри в железных рубахах разметали воинство большого князя Модана, а его самого увезли на большом обласе. В плен попали сыновья Екмычея, Игичей и Лор-уз, и множество достойных уважения уртов. Плач стоит в городках и селениях, родственники пленных приносят жертвы духам. Скоро князцы и старейшины придут к Екмычею, набьются в дом, как окуни и плотва в морду, станут спрашивать: «Как быть?» А что им ответит Екмычей?