Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Курбский и сам вспомнил: было говорено. Однако внимания тогда не обратил. Мало ли чернецов толклось в хоромах! Отец Арсений только тем и выделялся, что молод был не по сану, востроглаз, немногословен, в еде воздержан. Молчал да слушал, значит. Куда, говорят, поехал? В Кириллову обитель? А Кириллов-то возле Вологды, а через Вологду-то прямая дорога на Москву! Понятно-о…

Простучали под копытами сосновые доски моста, что был перекинут через городской ров. Извилистая улица Нижнего посада привела всадников к Скоморошьей мовнице [28], за которой, на берегу Сухоны, посадские плотники ладили ушкуи и насады [29] для похода.

Конь привычно нес опустившего поводья князя: дорога к реке была привычна, чуть не каждый день ездил сюда воевода. Смазанной полосой проплывали мимо приземистые посадские избы, казавшиеся еще ниже от привалившихся к стенам сугробов. Апрельское солнце растопило снег посередине улицы, но в тени сугробы еще держались, хотя и потемнели, набрякли влагой.

Из головы не выходил протопоп Арсений, тихоня, хвост лисий! Припоминал Курбский, что именно в этом Филофеевом послужильце ему не нравилось. На проповедях Арсений говаривал, что не мечом, но словом Божьим и праведными делами вера распространяется. Не в его ли, воеводский, огород камешек? С наместником Челядниным будто бы дружен, даже ночью к нему как-то приходил, совсем не в гостевой час. И о том Тимошка доносил, но не принял князь во внимание, отмахнулся. Постой, постой, а когда ж это было?

Подозвал Тимофея Лошака, спросил.

– Накануне того дня Арсений у наместника Петра ночлежничал, как в Кириллову обитель отъехать. Говорено тебе было о том, княже.

Обиженно говорил Тимошка, будто вину за собой какую чувствовал. Но тут не верный слуга виноват – сам князь. Проглядел недоброжелателей. А теперь – пересчитывай не пересчитывай – трое против него: новоявленный воевода Салтык, наместник Челяднин, великопермский владыка Филофей. Тяжеленько.

Но изворотливый ум подсказывал успокоительные мысли. Здесь, в Устюге, трое против одного. В Усть-Вымском городке, через который пройдет судовой путь к Камню, – двое всего, Салтык да Филофей; наместник Петр в Устюге останется. А после Выми – один Салтык. Коротки руки у наместника и владыки Филофея, чтобы до сибирской земли дотянуться!

А не один ведь князь Курбский, не один! Слуги верные у него. Дети боярские, коих из Ярославля привел, только на своего князя и смотрят. Андрюшка Мишнев с товарищами, без князя им одна дорога – обратно в оковы. Купцы устюжские Федор Есипов, Левонтий Манушкин, Федор Жигулев. Сами в поход напросились, на свое серебро ушкуи снаряжают, о сибирских соболях да куницах мечтают люто. У каждого в Устюге родственники, да приятели, да холопы – оружные, истинные ушкуйники. Не мешай им только сибирские народцы обирать, верной опорой будут! Не мешкая потолковать со всеми, а кому и пригрозить небесполезно. А кому и серебра дать – такое богатство впереди, что не жалко серебра. И Тимошу одарить, и всех слуг его тайных. Нужные людишки, а прибудет Салтык – еще нужнее станут. Вымичей, сысоличей и великопермцев на свою сторону нетрудно перетянуть. Натерпелись они от вогульских набегов, мести жаждут. Нелюб им будет тот, кто удерживать станет от лютого кровопролития в вогульской земле, – Салтык, к примеру. А князь Курбский их удерживать не станет…

Нанизывались, нанизывались удачные мысли, как следы на снежной целине, – отчетливо и непреходяще. Уверенно ступал рослый воинский конь, убеждающе позванивало оружие свиты. Кто осмелится завернуть его с прямого пути?!

У Скоморошьей мовницы, низкого бревенчатого сруба с плоской кровлей, приткнувшегося к самому урезу воды, сидел на колоде Иван Юродивый. Фиолетовые голые ступни под себя поджал, сгорбился под рваной овчиной, из колтуна волос и бородищи один нос торчит, ноздри наружу вывернутые, звериные. Увидев князя, завалился с колоды на спину, затрясся, будто со страха, завопил:

– Мамай пришел! Мамай пришел!

Тимоша зашевелил плетью, взглядом вопрошая: не наказать ли дерзкого? Но Курбский взглядом же остудил рвение своего верного слуги: Ивана Юродивого почитали в Устюге не менее иного святого, тронь его только – полгорода поднимется. Посадские без шапок стоят, но смотрят настороженно, зло.

Князь Курбский скривился презрительно, проехал мимо юродивого к берегу. Навстречу князю бежали, срывая шапки, кормщики и гребцы. Ковылял, припадая на левую ногу, Андрюшка Мишнев. Курбский спешился, деловито пошел вдоль длинного ряда судов. Подпертые бревнами суда стояли на истоптанном снегу, готовые покинуть берег. Обычный воеводский досмотр… Так думали все, а что думал князь Федор Семенович Курбский Черный, было известно только ему самому.

Князь Федор Курбский мысленно расставлял на шахматной доске противоборства белых и черных королей, стрелков, всадников, башни, ряды безответных пешцев, единственное предназначение которых – двигаться по прямой и гибнуть, защищая ценные фигуры. Суетившиеся рядом люди казались такими же пешцами, их можно было не принимать во внимание. А вот белый король где-то там, в Москве, уже сделал первый ход. Он, Курбский, обождет с ответным ходом, пока поубавится фигур в этой игре смышленых мужей…

Глава 4 Вологда и Устюг Великий

Санный обоз воеводы Ивана Ивановича Салтыка Травина подкатил к Вологде по последнему льду, в самый канун Антипы-половода [30]. Вешние воды Антипа уже распустил, тихо струились они под низкими берегами речки Вологды, студено дрожали в полыньях, быстро заполняли санные колеи, но по середине реки еще можно было проехать. Однако мешкать уже было нельзя. Обозные мужики бодрили лошадей кнутами, озорным гиканьем. Огибая полыньи, длинный – в полтораста саней – обоз извивался по реке, как огромная змея.

Впереди, как темный остров среди унылой равнины, поднимался Великий бор, вологодская достопримечательность, святое место, где киевский чудотворец Герасим в лето шесть тысяч шестьсот пятьдесят пятое [31] основал древний Троицкий монастырь, положивший начало городу. А потом на высоком правом берегу приоткрылся и сам город: обтаявшие черные валы и деревянные стены с башнями, сдвоенные шатровые кровли церквей [32], посадские избы и соляные амбары. Снег с кровель уже обтаял, и они влажно темнели сосновыми досками и берестой.

Вологда!

Далеко Вологда от стольной Москвы, но истинно московским градом она стала раньше, чем иные близлежащие города. Крепко стояли за Москву вологодские служилые люди и посадские умельцы. Здесь отсиживался во время Шемякиной смуты отец нынешнего великого князя, Василий Васильевич Темный, не выдали его вологодские мужики. Отсюда и поход свой победный на Москву он начинал вместе с вологодскими ратниками. Государь Иван Васильевич хранил в Вологде серебряную казну и держал в заточении самых заклятых врагов своих – доверял вологжанам. Владел Вологдой, Кубеной и Заозерьем брат его, Андрей Меньшой, верный соратник в государевых делах, а потом и вовсе отошла Вологда в вотчину великому князю. Поэтому большие надежды возлагал Салтык на вологодских служилых людей: свои, почти что московские. А вологодский наместник Семен Пешка Сабуров был старым знакомцем Салтыка.

Наместник Семен встретил государева воеводу без лишней торжественности, но тепло, уважительно, в ответах не лукавил. Да и зачем было ему лукавить, если к походу все было подготовлено как подобает?! Насады и ушкуи снаряжены. Пищали и тюфяки, что удалось по оружейным клетям собрать, стоят под навесом на дворе. Припасы в амбарах, на наместничьем же дворе. Вологодские ратники к походу готовы, и воевода их Осип Ошеметков только слова ждет, чтобы воинство свое для смотра представить. А что до товара, с сибирскими народцами воевать и князцев их жаловать, – то пусть только пальцем поманит воевода Салтык, купчишки сами набегут, приволокут, что надобно. Легко, весело как-то все получалось в Вологде. Нетороплив и немногословен был наместник Семен, но рассудителен, тиунов и десятников держал усердных, проворных. Да и остальные вологжане помогали наместнику, чем могли. Свои ведь, кровные ратники уходили в опасный поход за Камень, как им было не порадеть?

вернуться

28

[28] Баня.

вернуться

29

[29] Ушкуи – военные ладьи с веслами и парусом, вмещавшие до 30 человек с оружием и припасами. Приподнятый нос ушкуя вырезался в виде медвежьей морды (отсюда и название: ошкуй, или оскуй, – белый медведь). Насад – большое военное судно с палубой, под которой находились каюты, широкое, с плоским дном, с высокими носом и кормой. Насады вооружались пушками, тюфяками, дальнобойными пищалями.

вернуться

30

[30] 11 апреля.

вернуться

31

[31] 1147 год.

вернуться

32

[32] На русском Севере обычно возводились рядом два храма одного названия – холодный летний и зимний, отапливаемый.

12
{"b":"234530","o":1}