В том направлении, куда они скакали, находился наш род Токтаул. Я все время надеялся, что конокрады приблизятся к этим аулам, поэтому умышленно не догонял. Проехали еще немного, почти подъехали к нашим аулам. Мне опять подали голос. Я тщательно проверил подпруги и решился на риск. «Держи воров!» — отчаянно закричал я, пустил коня галопом и выстрелил вверх. Среди ночи выстрел разнесся далеко. Безмятежно скакавшие конокрады от неожиданности пришли в смятение. Я выстрелил в лошадь одного из воров, тот слетел с коня.

— Конокрады здесь! Люди, садитесь все на коней! — начал громко кричать я.

Послышался лай собак из аула, донеслись голоса. Воры побежали без оглядки. Тут я еще выстрелил и подстрелил двух лошадей под всадниками. Короче говоря, пока подоспели люди из аула, я успел спешить троих воров. Потом поймали остальных, и только трое спаслись бегством.

Конокрадов было двенадцать. Среди них оказался и торе Жусупбек…

Закончив рассказ, Ашай подтянул струны домбры.

— Правду ли говорят, что когда играет на кобызе сам Ыклас, то верблюдица дает больше молока? — поинтересовался я.

— Я еще был юношей, — начал рассказывать Ашай, — мы вчетвером во главе с Сатпаем приехали в аул Ыкласа… Аул его находился на одном из островов реки Чу в высоком густом камыше. Со стороны аул не виден. Вошли в юрту Ыкласа. Он сухощавый, рослый. Сатпай и Ыклас обнялись, а мы вежливо пожали его руку.

Сатпай начал расспрашивать Ыкласа о состязаниях в окрестных аулах. Я тогда страстно любил кобыз и впился глазами в Ыкласа. Его поза, вся его внешность мне казались совершенно необычными. Он серьезен, видимо, никогда не смеется. Пальцы рук длинные, жилистые. И сам он жилистый и длинный.

В юрту сошлось много людей. Когда все расселись, Сатпай проговорил, что он соскучился по кобызу Ыкласа.

— Подайте мне кобыз. В руках я не держал его с тех пор, как умер мой сын. Но Сатпай сказал, что он соскучился по кобызу, — сказал Ыклас.

Ыкласу подали кобыз. Я, не отрывая глаз, с любовью смотрел на него. Ыклас, настраивая, подтянул струны кобыза и начал водить смычком. Из-под кончиков его длинных пальцев полился стонущий, печальный кюй, хватающий за душу. Мое сердце учащенно забилось… Плачущий кюй будто лился откуда-то сверху, с неба. Люди в юрте замерли. Кобыз тосковал, причитал, рыдал. Очнувшись от глубокого оцепенения, я поднял взгляд на Ыкласа и увидел, что головка кобыза словно приросла к виску Ыкласа. Обеими руками заставляя рыдать кобыз, сам Ыклас плакал вместе с кюем. Слезы текли по его щекам и бородке. Сатпай тоже смотрел вниз и плакал. Я не посмел шевельнуться. Ыклас круто оборвал слезное рыдание кобыза… Люди долго сидели в глубоком молчании, — закончил свой очередной рассказ Ашай.

Я не слышал кобыза Ыкласа, но рассказ Ашая сильно на меня подействовал. Я представил скромный аул из четырех-пяти юрт в долине Чу, в густом дремучем камыше… Голодную степь окутала ночь. Над рекой светят далекие звезды. Высокий дремучий камыш окружил юрты. Дует легкий ветерок, качается, шелестит камыш и тихим шумом своим вторит рыдающему кобызу Ыкласа. Кругом черная ночь, полная бед и страданий. Ночь времен кровавого царизма.

Долго стоял перед моим взором образ угнетенного, глубоко чувствующего народную скорбь Ыкласа…

Немало конокрадов Арки гоняются за аулами, откочевавшими на Чу, чтобы угнать лошадей. Но в свою очередь «чуйские» конокрады ежедневно пригоняют лошадей из Арки.

В один прекрасный день конокрады не оставили и меня без внимания — увели моего единственного рыжего коня.

Весь скот смежных пяти аулов остался цел. Вор выбрал себе лишь моего коня. Я подумал, что конокрад для того, чтобы похитить одного коня, не станет ехать за ним издалека. Возможно, мы виделись с ним каждый день. Коня мог украсть один из людей здешних аулов.

Казахи — мастера уводить скот и не менее искусно они находят украденное. Выяснилось, что в тот день рыскал возле аула и такой-то вор. Но мне, одинокому беглецу, трудно было найти людей, которые отправились бы искать мою единственную лошадь. Конечно, вор в ту же ночь прирезал коня. Теперь ищи ветра в поле. Каждый аул, состоящий из трех-четырех юрт, ворует сообща. Кто же выдаст своих? Люди из чужих аулов прирезанного коня не увидят, ибо расстояние между аулами большое. В такой местности трудно найти человека, укравшего коня, но еще труднее найти здесь человека не ворующего. Стоит ли в таких аулах искать украденное!?

Мы пробовали поговорить с теми ворами, которые рыскали в ту ночь возле аула, но те, конечно, наотрез отказались. Эти пройдохи могли нарочно распространять ложные слухи, чтобы отвлечь внимание.

Итак, перед самым выездом в Туркестан я остался без моего единственного коня…

Я выпросил у Орынбая на время тощего трехлетка, пригласил с собой крепкого жигита, и мы отправились в аул нашего богатого родственника Магжана. Этот аул раньше стоял по соседству с аулами рода Таракты, относился к волости Тама.

К закату солнца мы прибыли в богатый аул Жумадильды — старшего сына Магжана. Нас приняли в большом черном шалаше, куда пришел и Жумадильда. Поздоровались, познакомились. Приехали мы неудачно, в день большого горя — как раз в этот день была получена весть о смерти самого Магжана. Весь аул был в трауре, и мы подумали, что здесь не смогут удовлетворить нашу просьбу. Но Жумадильда по случаю смерти отца не валялся дома в большой печали, а пришел и беседовал с нами. В черный шалаш занесли громадные саксаулины и растопили жаркий костер.

К вечеру стало холоднее, поднялся ветер, пошел снег, начался буран. Он не особенно нас тревожил, поскольку в шалаше горел огонь.

На большом березовом блюде подали вареное жирное мясо, накрытое замасленным полотенцем. Мясо отменное — жирная конская колбаса, жирные почки, изумительная субе[91], жирная жанбас[92]. Сам Жумадильда ел вместе с нами. После обильного угощения мы легли спать.

Утром, когда я проснулся, у меня ломило голову, будто волосы кто-то собрал в один сильный кулак и стянул их на макушке. Ночью через щели в шалаш проникал снег и таял на моих волосах, а к утру обледенел. Пришлось мне держать голову над огнем.

После чаепития Жумадильда отвел меня в сторонку и спросил:

— Есть ли у тебя какая-нибудь просьба ко мне?

Я напрямик сказал, что мне крайне необходим конь.

— Хорошо, — сказал Жумадильда без лишних слов и пошел в свою юрту.

Вскоре мой товарищ, вошел в шалаш и с улыбкой сказал мне:

— Идем, лошадь уже готова!

На улице я увидел мою хромую трехлетку в недоуздке, а рядом оседланного красивого рыжего коня.

Трещал звонкий мороз. Земля была устлана снегом. Рыжий конь подо мною бежит, словно степной сайгак. Круп точеный, как у зайца, грива шелковая, глаза ясные, темные и большие — красивый конь.

По дороге мы заехали к зажиточному казаху Мынжану, родственнику Жумадильды. Его аул находился на другом берегу Чу. Приехали, остановились, я попросил коня, но Мынжан отказал…

Через два дня, подобрав себе четырех спутников, я отправился в Аулие-Ату (ныне Джамбул). Мои спутники — Батырбек, Жусипбек, Рашит и батыр Суюндик — были из здешнего рода Уйсун. Жена Батырбека родилась в одном из этих аулов.

Подъехали к реке Чу, уже покрытой льдом. Стоял трескучий мороз. День светлый, небо зеркально-ясное: пылью летит поблескивающий иней… Суюндик с топором на длинном черенке опустился на лед и, сильно ударяя, начал проверять его твердость. Он долго ходил по льду в камышах, пока не нашел наиболее прочный и толстый слой льда, способного выдержать коня и всадника. Суюндик — энергичный жигит, черный как чугун, коренастый. Лошади не могли идти по скользкому льду, поэтому Суюндик в месте перехода подсыпал подмерзшего навоза и песка. Мы спешились и цугом пошли за Суюндиком. Одной рукой каждый держал за длинный повод свою лошадь, а другой придерживал полу с песком. Мы сыпали песок на дорожку поочередно. За нами боязливо шли лошади, ноги их дрожали. Тонкий лед звонко трещит, ломается.