Мы переправились через Чу как будто через мост Сырата[93].
За рекой началось песчаное море, холмы, густые заросли саксаула. После Сары-Арки здесь было особенно дико.
К вечеру прибыли к родственникам жены Батырбека в самый крайний аул на подступах к Аулие-Ате. Мне здесь все окружающее показалось особенным: и вид земли, и скот, и одежда людей. Я увидел как будто другой мир. Среди саксаула паслись лошади с тоненькими шеями, какие-то сутулые, большеухие, с большими копытами. У верблюдов шерсть реденькая, сами они черные и тощие. В ауле юрты остроконечные с прямыми вертикальными стенами. На людях одни желтые шубы из бараньей шкуры, несуразно сшитые, узкие в груди, длиннополые с узкими рукавами. Вид у людей невзрачный, смотрят на встречного робко, исподтишка, говорят невнятно, похоже, что втайне готовят какую-то неприятность.
Но казахи Арки тоже, наверное, покажутся диковинными для здешних жителей.
У родственников жены Батырбека мы пробыли два дня и поехали дальше. Через пять суток прибыли в Аулие-Ату.
Мое истосковавшееся сердце рвалось в Совет, но в город мы прибыли поздно. Заночевали в крайнем доме, а на другой день хозяин повел нас к советским работникам-казахам. Сначала мы вошли в дом одного военного жигита. Имя его я не запомнил, но он показался мне очень порядочным и образованным. В квартире я заметил много газет и журналов. Когда я рассказал о себе, он быстро оделся и почтительно, с уважением проводил нас к начальнику ЧК, очень толковому жигиту казаху Жылыспаеву. Оттуда нас проводили в исполком. Я увидел родную обстановку, по которой сильно соскучился, портреты Ленина и других вождей революции, увидел на стенах пламенные призывы.
Нас принял председатель исполкома Кабылбек Сармолдаев. Немедленно одному из членов исполкома поручил приготовить нам квартиру и создать соответствующие условия. Сразу человек пять работников города пригласили нас в гости.
Мы остановились на квартире у Калмагамбета из рода Аргын, человека энергичного и откровенного.
Двум учителям Аулие-Аты я переписал свое стихотворние «Марсельеза молодых казахов», напел им мелодию. Учителя с радостью начали ее разучивать.
Каждый день я читал сообщения из газет. Они становились все радостнее. Узнав, что Колчак и Деникин окончательно разбиты, я начал собираться в обратный путь…
Кабылбек Сармолдаев долго уговаривал меня остаться у них на работе.
В своем выступлении на бюро я подробно рассказал о тяжелом положении в Акмолинске, попросил отпустить меня на работу в родных местах. По предложению Кабылбека мусульманское бюро приняло решение обеспечить меня на дорогу деньгами, транспортом, выдать мне мандат с правом проводить политико-массовую работу среди трудящихся степи.
На следующий день я получил мандат и деньги у Кабылбека, получил также два мешка агитационно-пропагандистских брошюр для раздачи населению, получил оружие и с двумя милиционерами на казенных подводах двинулся обратно в Акмолинск.
Кабылбек оказал мне большую помощь, поверив мне на честное слово. Когда я прибыл в Аулие-Ату, у меня не было при себе никакого путного документа, удостоверяющего, что я действительно совдеповец, бежавший из тюрьмы Колчака. К тому же не было у меня никого знакомого в Аулие-Ате. С таким же успехом меня можно было принять за тайного агента Колчака, как это случилось с Сабыром Шариповым. Он бежал из Омска, вернулся в Кокчетав, потом, проехав через Атбасарский и Тургайский уезды, прибыл в Ак-Мечеть. Руководящие работники исполкома в Ак-Мечети ему не поверили, признали его подосланным агентом Колчака, арестовали и посадили в тюрьму. Сабыр выпутался из белогвардейского ада и очутился в тюрьме у большевиков, встречи с которыми радостно искал. В Ак-Мечети у него не было знакомых. Сабыра не раз допрашивали, он горячо доказывал, что является большевиком-совдеповцем, что бежал из тюрьмы Колчака, но твердолобые дельцы Ак-Мечети не захотели ему поверить. Сабыр сидел долго, испытал немало мучений. В конце концов его условно выпустили из тюрьмы и под вооруженным конвоем отправили в Атбасарский уезд с наказом привезти оттуда хлеб в помощь голодающим Ак-Мечети. В короткий срок Сабыр пробрался в Атбасар, доехал даже до Ишима, заключил договор с «Ханом» Хасеном и привел в Ак-Мечеть караван с хлебом. Он оказал большую помощь голодающему городу, но и эта работа Сабыра не была достойно оценена администраторами Ак-Мечети, за исключением одного-единственного комиссара продовольствия.
После того как по вызову комиссар продовольствия уехал в Ташкент на повышение, оттуда поступила телеграмма с требованием отправить Сабыра Шарипова в распоряжение краевого ЧК в Ташкент. В это время как раз поднял мятеж один полк. Мятеж был подавлен, революционный Совет Ташкента совместно с ЧК начал арестовывать всех сомнительных людей, передавать дела чрезвычайному суду и расстреливать виновных. Как раз в это время привезли арестованного Сабыра под конвоем. В ЧК ему задают лишь всего два-три вопроса.
— Да, и я его знаю, он был членом областного комитета у Колчака, — заявляет один из членов суда.
Председательствующий приказал: «Увести!»
Сабыра ведут в камеру, где сидят приговоренные к расстрелу. Когтистая старуха-смерть заключает Сабыра в цепкие объятия. До этого момента Сабыр находился в состоянии глубокого безразличия, но здесь раскричался, разъярился от несправедливости. Вырываясь из рук конвоя, он опять стал говорить суду правду о себе.
— Назови, кого ты знаешь! — предложил суд. Сабыр указал на комиссара продовольствия, который после приезда в Ташкент стал начальником ЧК. Но комиссара не оказалось в живых, его убил Осипов.
— Найдется ли человек, который возьмет тебя на поруки до завтра? — опять спрашивают Сабыра. Такого человека у Сабыра не было…
— Я возьму на поруки! — заявил красноармеец, конвоировавший Сабыра из Ак-Мечети.
До завтрашнего дня Сабыра передают на поруки красноармейцу. И здесь начинается прояснение. Сабыр встречается с Дуйсенбаем Нысанбаевым и в конце концов избавляется от смерти. Нысанбаев был членом следственной комиссии Туркестанского ЧК, одним из тех граждан, которые в то время прочно стояли под знаменем Советов Туркестанской республики.
Сабыр сблизился с Дуйсенбаем, побывал с докладом у Куйбышева, прибывшего из Москвы в Туркестан, встречался с Опиным и, получив от них партийный мандат, выехал из Туркестана в Тургай и в южные волости Акмолинской губернии.
Из-за тупости руководителей Ак-Мечети Сабыра чуть не расстреляли.
Но власти в Аулие-Ате, руководимые Кабылбеком, оказались более проницательными.
…Мы возвращались в Акмолинск через море песка и саксаула, через долину Чу и Голодную степь.
Теперь у нас было две лошади в поводу, мы имели право брать подводы в аулах.
Снова с трудом перебрались через Чу в сильный мороз.
Вдоль извилистых берегов реки желтел камыш. Из его зарослей тянулся ввысь голубой дым. Мы оглядывали окрестности с вершины сопки. Несмотря на холод, Суюндик снял свой неприглядный купи и сидел на коне в одном бешмете, купленном в Аулие-Ате… Ему хотелось покрасоваться в новом бешмете. Батыр сидел на коне и держал в руках винтовку. Вот он неожиданно поднял ее, раздался выстрел.
— Зачем стреляешь? — спросил я Суюндика.
— Пусть враги знают о нашем появлении, — ответил Суюндик, вращая глазами.
…Мы приступили к организации советской власти среди аулов в долине Чу и Голодной степи.
У нас было десять винтовок, две сабли и один наган. С таким вооружением мы вступали в открытую борьбу с теми, кто пытался защищать обветшалые порядки прошлого. Вокруг меня организовалась группа революционно настроенных товарищей — трудящихся казахов.
Мы собрали сочувствующих советской власти двух волостей Таракты и на собрании избрали председателя аулсовета.
Не обошлось и на этот раз без забавных историй.
— Теперь ты можешь назначить меня снова волостным? — спросил меня уже знакомый Чокай после собрания.
