Ночью в Зале совета король принял депутацию парижских женщин, требовавших хлеба. Это очень любопытный эпизод. Неверно было бы представлять себе эту делегацию в виде насильно ворвавшихся к королю мегер и говоривших с ним угрожающим тоном.

Все было на самом деле совсем не так. Только поначалу окружившие Версальский дворец народные толпы стремились к его захвату, и зачинщики явно к этому подстрекали народ. Но потом, то ли от страха встретить сопротивление, то ли из неизжитого почтения к королевскому жилищу, было решено, что говорить с королем от имени народа пойдут только несколько женщин.

Их было десять; кто их выбрал — неизвестно. Еле продравшись сквозь толпу, они добрались до Мраморного двора, где стражники отказались пропустить их дальше. После долгого ожидания они увидали с трудом продвигавшихся ко входу во дворец «господ в черном платье»; сообразив, что это председатель Национального собрания г-н Мунье[183] и приглашенная к Его Величеству делегация, женщины прицепились к ним и прошли. Но к дверям приемных их не пустили. Какой-то человек «в голубой одежде с красным кантом» заявил, что король никого не принимает, что он заседает и как раз сейчас обсуждает интересующий их вопрос.

Им пришлось остаться среди придворных, придверников и гвардейцев. Тут одна из женщин, красильщица Виктуар Сакле, потеряла сознание; ее унесли, но остальные продолжали упорствовать. Наконец другой господин (они узнали в нем г-на де Гиша) объявил, что видеть короля смогут лишь четверо, и пропустил стоявших ближе всего к дверям. То были: семнадцатилетняя Луизон Шабри — помощница скульптора, двадцатилетняя цветочница Франсуаза Ролен, кружевница Роза Барре (которая прихрамывала, повредив ногу во время перехода Париж — Версаль); имя четвертой восстановить не удалось. Де Гиш передал их графу д’Афри,[184] который в свою очередь препоручил четверку де Сен-При.

Бедняжки чуть не попадали в обморок при виде обступившей их роскоши. Их провели через зал «Бычий глаз» к парадной комнате, где с восхищением они увидали кровать; кто-то сказал им, что она принадлежала Людовику XIV. Франсуаза Ролен не смогла идти дальше: у двери Зала совета ее толкнул швейцарец, она упала, и «ее пинали ногами». Когда она в слезах поднялась, попутчиц уже не было. Один дворянин по имени д’Эстен пытался ее утешать: «Ты плачешь, милая, что не увидела короля?» и впустил бедолагу в зал, где вокруг покрытого зеленым ковром стола стояло множество господ.

Тем временем трех ее спутниц ввели к королю. Луизон Шабри взяла слово, вернее, она что-то пролепетала в ответ на обращенные к ней вопросы короля. Он говорил очень ласково. «Неужели же она желает зла королеве?» — спросил он. «Нет», — отвечала она. Ей было так страшно собственной смелости, что она совсем сникла и почти потеряла сознание. Его Величество велел подать ей глоток вина из «золотого бокала», и понемногу она пришла в себя. Король продолжал подбадривать ее добрыми словами; и совершенно потеряв голову от пережитого, она внезапно снова очутилась во дворе.

Туг ее ожидало жестокое прозрение: услышав об оказанном ей ласковом приеме, толпа пришла в ярость. Женщины вопили, что король, мол, сунул ей деньги, и потому она предала народное дело. Храбрая девушка принялась было отстаивать свою невиновность; на нее немедленно набросились, и она почувствовала, как грубые руки завязывают петлю на ее шее, а две рыбные торговки, Розали и толстая Луизон, которых она узнала, толкают ее к фонарному столбу… Ее отбили солдаты.

Но ей приказали снова идти к королю; тот опять ее принял и согласился выйти с нею на балкон, чтобы заверить: он ей не дал «ни единого су». Повторно с ней побеседовав и вручив ей письмо для передачи мэру Парижа, он велел отвезти девушку домой в придворной карете.

В королевских покоях суетятся потерянные люди; бледные лица, испуганные глаза… Приходится бежать: Революция побеждает. Со стороны Мраморного двора слышится торжествующий рев народа — в залах же царит молчание; король, как всегда, мешкает; Сен-При рассеянно вертит шляпу; смеется, держа в руках цветы, только одна мадам де Сталь;[185] мадам Кампан[186] лихорадочно упаковывает драгоценности, которые увозит с собой королева; та рыдает…

А что же станется с бедной парижской простолюдинкой, с молоденькой Шабри, сыгравшей в этот знаменательный день такую важную роль? Займет ли она место средь якобинских «вязальщиц»[187] или, наоборот, сделается после личной встречи с Людовиком XVI пламенной роялисткой? Может быть, ей суждено умереть в нищете, бережно храня в сердце память о выпавшем на ее долю «дне славы»? Сомневаюсь, что какой-нибудь историк взял на себя труд проследить жизненный путь Луизон Шабри. А жаль: тут есть над чем пофилософствовать. Ведь она оказалась последней дамой, «представленной» к версальскому двору: в Большой кабинет короля, в это святилище, порог которого так и не переступили многие из знатнейших честолюбцев, была допущена простая работница, девушка из народа, пришедшая попросить хлеба.

Правда ли, что сердце Людовика XIV находится в том самом шкафу, который можно (а точнее сказать, нельзя) видеть в глубине темной и мрачной крипты собора Сен-Дени?[188] Действительно ли оно вместе с сердцами других французских королей покоится в этой усыпальнице Бурбонов? Таким вопросом недавно задался журнал «Друг знатоков и любителей».

Традиция утверждает, что в этом шкафу стоит металлический ковчег, который, как сообщает не только предание, но и отчетливая надпись, заключает в себе сердце Великого короля. Однако в ходе исследования, предпринятого аббатом Дюпероном, там была найдена лишь круглая коробочка, а в ней — несколько кусочков вещества, более всего похожего на остатки костей.

Поставленный журналом вопрос прежде всего заставил расправиться с легендой, утверждавшей, будто королевские внутренности были съедены (!) неким деканом Вестминстера доктором Буклендом. Сколь ни кажется романтичной эта бредовая версия, от нее решительно приходится отказаться.

Но я готов взамен предложить другую, ничуть не уступающую предыдущей по неожиданности, хотя и менее жуткую по сути. Я раскопал ее в кипе абсолютно подлинных бумаг, и, хотя эта история кажется в высшей степени неправдоподобной, она в любом случае заслуживает внимания и опровергнуть ее, на мой взгляд, нелегко. Чтобы составить этот сюжет, мне достаточно было свести воедино два документа из бумаг Управления двора Людовика XVIII, хранящихся в Национальном архиве под № 03629.

История, короче, такова.

В начале февраля 1819 года Филипп-Анри Шунк, добропорядочный парижанин, живший по улице д’Артуа, 26 (в районе Шоссе д’Антен), наткнулся на афишу, возвещавшую о распродаже коллекции и имущества г-на Пти-Раделя,[189] архитектора преклонных лет, умершего в ноябре минувшего года. Большой любитель старины, Шунк отправился на торги, устроенные оценщиком г-ном Пти-Гено. Он увидал, что на аукцион выставлены тринадцать медных дощечек, которые, судя по выгравированным на них письменам, служили надписями на урнах, где хранились сердца принцев и принцесс королевской крови. Некто уже приобрел на распродаже двенадцать таких дощечек от погребальных урн, содержавших останки членов дома Орлеанских; за девять франков Шунк выторговал себе тринадцатую, как раз ту, где значилось сердце Людовика XIV.

Чрезвычайно довольный приобретением столь ценной безделицы, Шунк решил выяснить ее историю. Под тем предлогом, что он хочет купить картину, он попросил представить его живописцу Сен-Мартену, другу покойного.[190]