Богатство ее фантазии изумляет. Созданное не далее как вчера она сегодня объявляет уже устаревшим. Веянье моды она улавливает нюхом и ухватывает его с проворством фокусника. Вот Бомарше публикует критику против газетчика Марена, провансальца по рождению и выговору. «Кес-а-ко, Марен?» — «О чем это нам говорит, Марен?» — эту фразочку из его пасквиля повторяет весь Париж И немедленно Роза Бертен выпускает в свет «кес-а-ко»; без этой шляпы теперь невозможно и показаться; кто не завел ее, роняет свою репутацию и заслуживает презрения. Когда же все обзавелись пресловутой «кес-а-ко», Роза объявляет, что ее больше не носят. Теперь модны пуфы — сооружения, составленные из немыслимого количества всякой всячины: тут и фрукты, и овощи, и цветы, чучела птиц, восковые куколки, куклы с подвижными суставчиками, ветряные мельницы и каскады из проволоки… Причем носить постоянно один и тот же пуф не позволяется; на каждый день положен свой особый. Пуф «а-ля Ифигения» сменяет пуф «а-ля султанша», затем появляются пуфы «а-ля чувство», «а-ля обстоятельство», «а-ля кармелитка», «а-ля оспопрививание», «а-ля сокровище короля»… Любое событие, о котором судачат, идет в дело и служит моделью головного убора. И правит этим карнавалом Роза Бертен. Дамы ее обожают и почитают, как божество; ведь благодаря ей они имеют уникальную возможность превращаться всякий день в необычайно затейливые и очаровательные создания.

Росту успеха прославленной модистки, конечно уж, сопутствовала зависть, но это его лишь упрочивало: ведь брошенные завистниками камни только укрепляют настоящую репутацию. А чего только не говорили! Престарелые святоши, еще недавно носившие целый год один и тот же чепец и вынужденные теперь включиться в общую свистопляску, обвиняли ее в низвержении порядков: солидное великолепие старинных тканей она заменила причудами и фривольной роскошью. Другие ставили Розе в вину ее достаток. Баронесса д’Оберкирх[158] писала: «Жаргон этой особы весьма забавен — этакая своеобразная смесь искательности и высокомерия. Когда с ней обходишься мягко, он граничит с нахальством, когда ставишь ее на место, — оборачивается наглостью».

Как бы там ни было, ее твердой воле подчинились все. Разве возможно покупать у кого-то, кроме Розы? Она обращала своих заказчиц в ропщущих, но покорных рабынь; она держала их в подчинении с помощью гирлянд, газовых шарфиков, шелковых лент — единственных на свете пут, достаточно крепких, чтоб удержать женщину; ведь это существо способно, словно былинку, порвать стальной трос, но абсолютно покорно ярму из цветов и оковам из лент.

Апогеем славы и счастья для Розы был, вероятно, тот день, когда королева совершала торжественный въезд в Париж в связи с рождением своей дочери, Мадам Первой. Это произошло 8 февраля 1779 года. Королевский кортеж проехал прямо под окнами модистки, стоявшей на балконе со своими тридцатью работницами. Заметив ее из глубины своей большой кареты, Мария-Антуанетта воскликнула: «А, вот и мадемуазель Бертен!» — на что Роза и ее эскадрон ответили глубоким реверансом. Король приподнялся с подушек и сделал вид, что аплодирует, — мастерская сделала другой реверанс. Следовавшие за королевской четой принцы и принцессы вновь и вновь, смеясь, приветствовали ее, и всякий раз задыхающаяся от гордости Роза Бертен погружалась в свои юбки. Все шествие оказало ей такие же почести. Когда миновала последняя коляска, Роза чувствовала себя совершенно разбитой от приседаний, но какая зато слава! «Эти знаки особого расположения значительно возвышают престиж и уважение, которыми она всегда заслуженно пользовалась», — писал, желая увековечить событие в памяти потомства, один журналист.

Если при чтении мемуаров XVIII века обращать внимание на описание тогдашних построек, создастся впечатление, что подобающей рамой великолепному дворцу служил и сам город Версаль. Его улицы с рядами благородных особняков воображаешь чем-то в роде филиалов Двора: повсюду мелькают богатые портшезы, щегольски одетые господа приветствуют красивых дам, чьи отделанные перьями шляпки уснащены довольно крупными мельницами… Этот новенький, населенный исключительно благополучными жителями город должен идеально содержаться и блистать как фламандской чистотой, так и рафинированной элегантностью… Ничуть не бывало!

В годы, предшествующие Революции, город Версаль — это истинная клоака. Бульвар Королевы, равно как и бульвар Короля, «являют глазу рытвины, озера грязи, которые служат вместилищем всякой всячины и где свободно резвится живность… В этом затерянном квартале нет ни полицейских, ни воды, и почти нет фонарей; у подъездов в сумерках тут прячутся бродяги, и подозрительные личности шляются вдоль пустырей…».

Поближе к дворцу сгрудились «сложенные Бог знает из чего» домишки — настоящие берлоги, куда из милости пускают жить состарившихся и опустившихся мелких служащих и где находят себе приют парковые сторожа и конюхи. Тут же расположены дровяные склады, хранилища удобрений, бараки для тех лошадей, что не вместились в королевские конюшни. В жалких лачугах возле министерских флигелей на Оружейной площади ночуют бездомные. Главный директор от строений граф д’Аржанвиль писал: «Скоро у нас не останется ни одной не облепленной ларьками и лавчонками стены».

На улице Бель-Эр («прекрасный воздух») в явном контрасте с кокетливым названием живут странствующие торговцы, каменщики, точильщики, продавцы старья, разносчики… В Монтрей по соседству с восхитительным княжеским замком, который «Грации, резвясь, нарисовали», нашли пристанище мостильщики дорог, землекопы, угольщики, извозчики, тряпичники, торговцы рыбой, разношерстные нищие и люди безо всяких занятий — жалкий сброд, голь перекатная, у которой ни кола ни двора…

Ослепительная слава Версаля неотразимо притягивает к себе эту бедноту, как огонь маяка перелетных птиц. Они стекаются сюда отовсюду — со всех провинций, из разных стран. Полный чудес и сокровищ пышный дворец, о котором они наслышаны, буквально привораживает их и соблазняет тщетной надеждой дать какие-то средства к существованию.

Версаль кишмя кишит всевозможными авантюристами; количество распутных женщин, мошенников, ростовщиков растет как на дрожжах, что, в свою очередь, побуждает множиться число кабаков, трактиров, постоялых дворов, меблированных комнат… «Этот город напоминает огромную гостиницу. Большинство горожан сдает жилье; оно тут на любой вкус, на любой кошелек, начиная от аристократического отеля „Праведник“, где останавливаются послы, прелаты и высшие чиновники, до ужасающих, населенных самым гнусным отребьем лачуг возле рынка».

Даже те, кто находит небольшую работенку при дворе, на полгода или на квартал, и получает тем самым привилегию селиться «за королевский счет» в дворцовых службах, вынуждены мириться с самыми жалкими бытовыми условиями, поскольку все перенаселено. Одни вынуждены довольствоваться конурой в Лиможском особняке, где «крыша давно уже ни на чем не держится и грозит раздавить постояльцев», другие — ютиться в помещениях Конюшен, или на Охотничьем, или Хозяйственном дворе. Мальчишки, служащие при кладовых, при конюшнях и псарнях, прачки, фонарщики, вертельщики, священники, горничные горничных знатных дам, изготовители шпор, почтари помещаются на чердаках — в крысиных норах без света и воздуха, где «через выходящие на крышу сломанные окна постоянно сочится дождь», где «летом задыхаешься от зноя, а зимой стучишь зубами от стужи».

В этой жуткой картине нет никаких преувеличений. Все ее детали сотрудник «Вестника истории Версаля» Фернан Эврар извлек из нетронутых архивных папок. Ему удалось воссоздать облик неведомого нам Версаля, который своей абсолютной несхожестью с традиционным, жеманным и величественным, порадует поборников «народного» жанра.

Ведь все это кочевое, а потому неуязвимое и неуловимое народонаселение проводит свою жизнь на улице, «ища приключений, шляясь возле богатых домов, скапливаясь вокруг ярмарочных забав, набиваясь в кофейни, пьянствуя, заводя ссоры, бранясь, обмениваясь тумаками, играя в азартные игры, жульничая и воруя… Ни одного дня, а уж тем более ночи, не обходится здесь без скандала, ругани и кулачной драки». Полиция, сама не безгрешная, не смеет вмешиваться; да и что она может сделать против королевских служащих? К тому же среди них есть и пажи…