К восемнадцати годам Витька озлобился, изверился в людях и стал настоящим волчонком — с оскаленными зубами, всегда голодный, жадный и злой. Кто-то из «дружков» умело подделал в его «виде на жительство» год рождения, и когда, уже во время войны, Витька вновь «погорел», то был направлен в детскую исправительную колонию, где он и собирался «дать жизни» пацанам и начальникам.
В первый же вечер он собрал вокруг себя слушателей. Присочиняя и сваливая в кучу все, что приходилось ему слышать в камерах, он целые полчаса рассказывал пацанам о своих похождениях. Они слушали, не смея прервать «Рыжего», хрипловатый его голос, словно завороженные блеском прищуренных глаз.
Вот уже он начал рассказывать самое «знаменитое» место из сумбурного своего повествования — о том, как он схватил за горло старушенцию, а партнер его связывал в узел барахло и что в это самое время стоящий на стреме пацан дал тревожный свисток, — как вдруг за спиной Витьки раздался негромкий голос:
— Ох, и врать здоров! Ты это где нахватался? Какой громовой, однако. Почем за басню берешь?
Витька сбился на полслове. Мальчишки смешались. Некоторые поднялись с койки и отошли в сторону. Остальные нерешительно переглянулись.
— Сибиряк… — произнес сосед Витьки — худенький мальчик, которого звали Петя Грибов.
Виктор пришел в себя после некоторого замешательства и лениво встал с кровати. Он немного согнул спину, засунул руки в карманы и прищурил глаза. Это была классическая поза «блатного», через минуту готового броситься на противника.
— Ктэ тэкой? — сквозь зубы проговорил Виктор и выставил вперед левое плечо.
— Тебе доложить? — рассмеялся паренек. — Ну ладно, давай доложу: Мишка Черных, колонист, токарь и лесоруб. Хватит с тебя?
Виктор молчал, оценивающим взглядом окидывая широкие плечи Мишки, крепкие его руки и коренастую фигуру. Оценил, подумал и криво улыбнулся:
— На воле что делал?
Мишка неторопливо ответил:
— Пойди у начальника спроси. Может, он тебе мое личное дело покажет… — И сразу переменил тон: — Ну, ты вот что, приятель. Пацанам мозги не крути. Понятно?
— А тебе что? — огрызнулся Виктор. — Больше других надо? Топай себе по-хорошему… — И вынул руки из карманов.
Но ни многозначительный тон Виктора, ни красноречивый его жест не произвели на Мишу Черных никакого впечатления. С обидным спокойствием он слегка повел широкими плечами, и его чуть скуластое, с косым разрезом глаз лицо не выразило ничего, кроме равнодушия ко всем «приемам» Виктора.
— Ладно, — небрежно сказал он, — на первый раз тебе эти побасенки сошли. Ну а чтоб дальше прекратил это, — и повернулся к пацанам: — Эх вы, а еще колонисты! Развесили уши. Он же вам, как пес худой, брешет, Сам не знает, что треплет. «Сонники… Ничтяк…» — передразнил он Виктора. — Ты, приятель, запомни на всякий случай, что у нас за такие словечки по головке не гладят. Если не умеешь по-человечески разговаривать, то лучше помалкивай, пока не научишься. — Он отвернулся от Виктора. — Давайте к поверке готовьтесь.
Все облегченно вздохнули, задвигались и пошли к широкому проходу между стоящих в два ряда коек.
Виктор проводил Мишку недобрым взглядом, хотел было сплюнуть, но раздумал и демонстративно сел на свою кровать, привалясь спиной к подушке. А ребята уже построились в ряд, забыв о рыжем парне.
«Ишь, дрессированные… — с нарастающей злобой следя за ними, думал Виктор. — Перековались, деточки? Ну и ладно, посмотрим, чья возьмет».
Он вспомнил последний вечер на пересыльном лагпункте. К нему подошел высокий парень со шрамом на левой щеке и, кивнув головой на дверь, сказал: «Выйдем…».
На дворе он спросил: «Тебя в колонию наладили? Так вот, дельце небольшое будет…».
Говорили они недолго, но после этого разговора Виктор почувствовал себя выше ростом и шире в плечах. Прощаясь, парень сунул Виктору засаленный кисет с самосадом и добавил: «Только учти: там тебя капитан Белоненко быстро расшифрует, какой ты есть „малолетка“. Так что разворачивайся быстрее. С пацанами особенно не цацкайся. Кого припугни, кого на табачок возьми. Они там устроили детский садик… Перековщики… А с капитаном держи ухо востро. Помни — тебе ворье доверие оказывает, понял? Вроде уполномоченный наш. Да слышь, как там тебя? Витек, что ли? Без нашего сигнала — ни гугу. А связь держать будем… Ну, валяй…».
…Виктор прищурил глаза на неяркую лампочку, висевшую посредине барака, и представил себе, как встретят его воры, когда он выполнит поручение парня со шрамом — поднимет пацанов против начальства. Это будет примерно так: воры дадут «сигнал», по всему лагерю начнется «заварушка»: начальники, ясное дело, поймут, что к чему, и тогда… Что будет тогда, Виктор себе представлял довольно смутно. Да и парень со шрамом ничего толком ему не сказал. Неясно было Виктору, для чего нужна «заварушка» и чего будут добиваться воры. Но спросить парня со шрамом он не решался: еще подумает, что Виктор не разбирается в воровских делах, и начнет подсмеиваться. Поэтому он только поддакивал, говорил: «Ясно, понятно» — и сплевывал сквозь зубы. И теперь в его воображении вставала соблазнительная, но тоже несколько туманная картина: как встретят его воры после «заварушки». Он войдет в барак и скажет: «Здорово, воры! Есть что пожрать?» — и сядет на ближайшие нары. А все вокруг будут ждать, когда он начнет рассказывать, как прошел «шумок» в колонии. «Черта лысого я им сразу так все и выложу, — уносился в своих мечтах Виктор, — я сначала скажу, чтоб жрать тащили, а потом завалюсь спать. А потом спрошу, где этот Ленчик Румын? Только с ним, мол, и буду толковать. А когда придет Румын, то я…».
— Встать!
Виктор мгновенно вскочил с койки: сказывалась все-таки школа, полученная в тюремных камерах.
Перед ним стоял среднего роста человек в короткой синей венгерке, опушенной светлым каракулем, и в такой же шапке. Смуглое, гладко выбритое лицо, серые с зеленоватым оттенком глаза из-под прямых, почти сросшихся бровей. Глаза смотрели холодно, спокойно и требовательно.
«Капитан, — догадался Виктор, — ишь как смотрит, как гипнотизер в цирке… Ну, да ничто, пусть еще голос подаст, а мы посмотрим, что к чему…».
Но капитан молчал, только брови его чуть дрогнули и словно потемнели глаза. В помещении было тихо, все колонисты смотрели на капитана и на Виктора. И вдруг Виктору показалось, что у него в одежде что-то не в порядке — пуговица не застегнута или еще что. Он хотел осмотреть себя, но пристальный взгляд начальника колонии как бы связал все его движения.
— Выйти на середину барака! — приказал капитан.
Шаркая ногами и по привычке горбясь, Виктор прошел между коек и в нерешительности остановился перед развернутым строем воспитанников.
— Встать, как полагается!
Белоненко совсем не повышал голоса, но Волков невольно съежился, словно его ударили хлыстом.
— Дежурный по общежитию — два шага вперед!
С правого фланга вышел уже знакомый Волкову Миша Черных.
— Почему на поверке нарушается дисциплина? — спросил Белоненко.
— Колонист Волков прибыл сегодня днем, гражданин начальник колонии. Я не успел ему сказать… — Черных смущенно замолчал.
— Объяснение считаю неосновательным. После отбоя зайдешь ко мне. А сейчас покажи новому воспитаннику колонии, как нужно стоять, когда с ним говорит начальник лагерного подразделения.
Но Черных и так стоял, словно на параде. Белоненко повернулся к Волкову. Тот дернулся, разогнул спину.
Капитан осмотрел его с головы до ног.
— Завтра после подъема пойдешь в вещкаптерку, получишь все казенное. А это сдашь… И вот это — тоже… — он слегка коснулся грязного шелкового кашне на шее Виктора.
Так началась для Виктора Волкова жизнь в колонии. С удивлением и растерянностью он стал понимать, что не так-то просто можно будет вертеть здесь пацанами. И, пожалуй, командовать кем-нибудь ему вряд ли придется. Не пришлось ему развлекать ребят и своими рассказами. Порядок дня в колонии был таков, что все свободное от работы время подчинялось строгому расписанию клубной работы. Колонисты участвовали в каких-то кружках, выпускали стенные газеты, у них были какие-то обязанности по уборке цехов, территории жилых помещений. Они дежурили по кухне и столовой, заготовляли чурки для электростанции и, вообще Виктору никак не удавалось найти удобное время, чтобы «потолковать» с пацанами. Находиться в спальнях до вечерней поверки не разрешалось. Оставаться в мастерских после окончания работы тоже не разрешалось. Оставался только клуб. Но Виктор не знал, куда себя деть в этом клубе. В шахматы и шашки он не играл. Что же касается домино, то он был бы рад сесть за стол и «забить козла», но не решался, потому что не умел быстро считать в уме. Больше всего ему хотелось взять в руки баян… Вот здесь бы он показал себя! Но баян хранился у заведующего клубом — белобрысого и близорукого Костика Липатова. Надо было, во-первых, просить баян, а во-вторых, уверять, что умеешь играть и не испортишь инструмент. И потом Виктор подумал, что если здесь узнают, что он хорошо играет, то заставят записаться в самодеятельность, а он не знал, «положено» или «не положено» выступать перед начальством «самостоятельному вору».
