— Сумасшедшие! — могла только воскликнуть Марина.

— Славный народец! — с удовольствием сказал Белоненко. — Дружный и преданный. Они не будут вам в любви объясняться и нежные глазки делать — это не в их характере, но — пусть кто попробует вас обидеть! Как это они говорят: «бедный будет». — Белоненко рассмеялся. — Вот вам и «сброд»!

Марине было невыносимо стыдно, но вместе с тем в душе ее поднималась и все больше охватывала гордость за своих девчонок. Вот они какие, мои девочки! А ведь она так терзалась, думая, что для них бригадир Воронова — только «фраерша»! Значит, любят они ее, значит, поверили в нее, значит, считают ее своим другом. Но…

— Гражданин начальник, — волнуясь проговорила Марина, — но ведь не могли же они всей бригадой залезть в мастерскую? Ведь, наверное, туда пошли двое или трое девочек? Кто же из них?

— Вот этого я и не знаю, — признался Белоненко. — Конечно, там было трое, самое большее — четверо. Одна стояла на страже, ну а двое или трое орудовали… Нужно сказать — чисто сработано. Чисто и… оперативно. Все-таки в этой мастерской всякого хлама было достаточно, а они успели отобрать самое ценное…

— Говорят, они даже дратву забрали…

— Ну, зачем им дратва? Взяли кожу, заготовки, готовую обувь.

— А ножи?

— Ножи? — пожал плечами Белоненко. — Инструмент весь остался. Ну так вот — теперь мне необходимо выяснить, кто именно был «на деле». И узнать это поможете мне вы.

— Как?! Вы предлагаете мне… Но это же подлость!

— Вот это мне нравится, честное слово! — воскликнул Белоненко. — А хотите, поспорим, что вы через две минуты возьмете свои слова обратно и сделаете все, чтобы помочь мне в этом… гм… неблаговидном деле?

Марина смотрела на него непонимающими глазами, и пыл ее постепенно охлаждался.

— Вы уверены, что я соглашусь? Почему? — растерянно спросила она.

— Потому что это прежде всего необходимо для дальнейшей нашей с вами работы. — Белоненко встал и подошел к Марине. — Вы действительно еще очень молоды… Я вам завидую. Так вот. Вам необходимо узнать, кто является инициатором налета на мастерскую, а также исполнителем, для того, чтобы в дальнейшем определить актив бригады. А актив наш составят именно такие, как эти «налетчицы» на мастерскую. Пускай сегодня они нарушили лагерный режим и, говоря официальным языком, совершили преступление. Но вы же понимаете, что на самом деле преступления, как такового, не было. Они не преследовали «корыстных целей», выражаясь тем же языком. Формально это преступление, фактически — проявление их активности, протеста против несправедливости, против зла, которое они увидели в лице этого Лехи Птенчика. Вы решили, что я жажду их наказания?

— Простите меня… — с трудом проговорила Марина. — Мне очень…

— Да нет, дело не в том, что вы погорячились — это тоже хорошо. Теперь вы поняли, зачем мне нужна ваша помощь? А вот и Галина Владимировна! Что это вы так задержались? Проходите, берите стул.

— Прошу извинить, Иван Сидорович. Здравствуйте, Воронова. — Галина Владимировна приветливо кивнула Марине. — Сидите, пожалуйста… Замоталась ужасно, — извиняющимся тоном добавила она. — Там оказалось столько дел! Они нам сообщили, что все готово и Морозов уже подготовил мальчиков к отправке, а когда я стала принимать у прораба, то оказалась масса недоделок.

— Ну, все мелкие недоделки можно доделать и самим, — сказал Белоненко и, заметив настороженный взгляд Марины, добавил, обращаясь к ней: — Это мы говорим о детской колонии.

— Значит, — упавшим голосом проговорила Марина, — значит, их скоро переведут?

Белоненко переглянулся с Галиной Владимировной.

— Нет, — ответил он на немой вопрос начальницы КВЧ, — я еще не сказал ей… Тут у нас другие дела были, — и повернулся к Марине: — Колония для несовершеннолетних отремонтирована, и через несколько дней мы туда переберемся.

Марина плохо слушала, что он говорил дальше. Ясно одно — у нее больше нет бригады.

— …меня назначили начальником колонии, а Галина Владимировна Левицкая будет у нас инспектором культурно-воспитательной части.

— Вас?.. — очнулась Марина. — А как же… а кто же будет здесь?

— Вероятно, лейтенант Морозов. Но это неважно.

— Да, конечно, это неважно… — как слабое эхо, повторила Марина.

Вот и все… Марина почти физически ощущала пустоту — и в себе и вокруг себя. Одна… Через несколько дней рядом не будет никого… Никого? А Маша?

Ей захотелось сейчас же бежать из этого кабинета, ставшего теперь для нее тоже мертвым и пустым.

— Я могу уйти?.. — Она встала и дрожащими руками набросила на голову платок.

— То есть как это — уйти? — Левицкая удивленно посмотрела на нее. — Мы же еще ни о чем не говорили! Да что же вы в самом деле, Иван Сидорович!.. — с досадой сказала она Белоненко. — Держали человека бог знает сколько времени, занимались какими-то делами, а о главном…

— Вот не везет мне сегодня! — воскликнул Белоненко. — Сплошные упреки. Не успел, Галина Владимировна… Ну, мы сейчас все это исправим. Снимите, пожалуйста, свой платок, Воронова, и садитесь. Так вот, я хотел вам сказать, что мне было предоставлено право подобрать для колонии несколько человек из заключенных — в помощь нам с Галиной Владимировной. Я предложил вашу кандидатуру и еще нескольких человек… Да вы, кажется, не очень довольны, Воронова?

— Я?.. — У Марины перехватило дыхание. — Мне не верится…

Левицкая встала, подошла к побледневшей от волнения девушке и положила руку ей на плечо.

— Ну, нельзя же так, Марина, — мягко сказала она, наклонилась и заглянула в ее лицо. — Как это вы раньше не догадались?.. Мы же с вами говорили о концерте. Я не имела права вам сказать прямо, потому что еще не было официального решения.

— Его и сейчас еще не прислали, — вставил Белоненко.

— Мы его получим на днях. Я думаю, что нам придется еще раз сегодня встретиться, а сейчас, Воронова, идите в цех. Только, пожалуйста, я вас прошу — пока ничего никому не говорите. И Добрыниной тоже.

Марина пришла в себя. Она посмотрела на Белоненко и снова перевела благодарный взгляд на Левицкую.

— Я ничего им не скажу. Я понимаю — нельзя. Но мне бы очень хотелось сказать Маше. Она будет так рада.

— Дело в том, Воронова, — помедлив, произнес Белоненко, — дело в том, что с Добрыниной у нас получилась заминка. Управление отказало в ее расконвоировании. А у нас в колонии все заключенные, которых я возьму с собой, должны ходить без конвоя — там же совершенно другой режим. Но вы не огорчайтесь: помощницу вашу я все-таки заберу к себе. Может быть, не так уж скоро, но заберу. А теперь… одну минуточку, Галина Владимировна, я должен дать Вороновой небольшое оперативное задание. Нам тут нужно кое-что выяснить. Так вот, вы будете действовать так…

Бригада встретила Марину молчанием. Все отложили работу. Маша пошла ей навстречу.

— Ну что?

— Да ничего особенного.

Марина старалась говорить спокойно, но спокойствие это давалось ей нелегко. Прежде чем идти в цех, она минут пятнадцать ходила по жилой зоне, заглянула в контору, в библиотеку, — с тем чтобы успокоиться и обдумать, как держать себя дальше.

— Ничего особенного. Вызывали всех бригадиров. Начальник прочитал нам записку, которую нашли в сапожной. Глебова отправляют вовсе не потому, что об этом требовали в записке, — Глебов давно был на замечании у коменданта. А Леша Медведев получил трое суток за игру в карты.

— Ну, а про сапожку? — нетерпеливо крикнула Мышка. — Что он про сапожку говорил?

— Что говорил… Вещи нашли. Они уже лежат в мастерской.

И тут произошло все именно так, как предполагал Белоненко.

Сначала воцарилось гробовое молчание. Потом загремели табуретки: девчонки вскочили. Лида Векша крикнула:

— Где нашли? Враки это! — казалось, она готова была заплакать от обиды.

Клава стучала кулаками по столу и кричала:

— Брешут, брешут, брешут!

Нина Рыбакова, подскочив к Марине, теребила ее:

— Ты скажи, ты скажи — где нашли? Где?