Нет, почерк был ей незнаком, но содержание записки поразило ее.

«Уважаемый гражданин начальник! Если хотите, чтобы на лагпункте было тихо, отправьте с первой теплушкой Лешку-сапожника, по кличке Птенчик, а Мишку-парикмахера сосватайте на штрафной. По его шее давно нож плачет, а Леха Птенчик на себя много берет. За барахло не переживайте — все будет цело. Как отправите этих двух — все положим на место. А искать не старайтесь — пустой номер. С приветом». Вместо подписи была нарисована рожица чертика с высунутым языком.

Рисунок показался ей знакомым. Но где она могла его видеть?

— Ну, что скажете?

Марина вернула ему записку.

— Почерк мне незнаком, но рисунок я, кажется, где-то видела.

— Это интересно! Может быть, вспомните? Если не сейчас, то потом. И обязательно скажите мне. Между прочим, для вашего сведения: автору рисунка не будет грозить ничего. Так что не опасайтесь «предательства»… Это же здесь принято — считать предательством любые сообщения администрации о своих товарищах.

— О своих товарищах? — насторожилась Марина. — Но какое отношение имеет моя бригада к сегодняшним событиям?

— Ну, на этот вопрос я вам так сразу ответить не могу. Хочу только сообщить, что все вещи, унесенные из мастерской, уже найдены. Похищены они были, конечно, не с целью грабежа. Это, так сказать, способ воздействия на меня.

Марина подумала: «А почему он это говорит мне?».

— Вещи мы нашли, — повторил Белоненко и повертел в руках бумажку. — А что касается ультиматума, то авторам повезло: Глебова мы действительно отправляем отсюда. За ним достаточно грехов.

Марина вспомнила о Птенчике. «Сказать или не сказать о свидании?..».

— А теперь прочитайте вот это послание. Интересный документик!

«Уважаемая Марина и милая детка…» Боже мой, но ведь это та самая записка!

— Как она попала к вам? — вырвалось у Марины.

— Плохо хранили, — усмехнулся Белоненко. — «Милая детка» — это вы? Вам можно позавидовать — такой успех! Два поклонника в течение одной недели. Говорят — третьего не миновать.

Марина видела, что у капитана хорошее настроение, — значит, вся эта история с ограблением сапожной мастерской не так уж страшна, как казалось это ей. Но откуда он знает о двух «поклонниках»?

— Удивительно, как вам все это стало известно, — заметила она.

— Ну какой же хозяин не знает, что творится в его собственном доме? Значит, — переменил он тему, — записка адресована вам?

— Я не давала повода…

— Дело не в этом. Я вас и не подозреваю. Попрошу вас, Воронова, пройдите пока вот туда, — он указал на дверцы большого шкафа, вделанного в стену. — Там — коммутатор, — объяснил он, заметив недоумение на ее лице. — Идите и садитесь на стул — поближе к двери. Слушайте, но, пока я вас не позову, не выдавайте себя.

Марина открыла створку и очутилась в маленькой комнате с единственным окном с решеткой. У стены помещался небольшой коммутатор. Она придвинула к двери табуретку и села.

Через некоторое время в кабинете открылась входная дверь, и послышались чьи-то шаги. Затем двинули стулом. Очевидно, вошедший сел.

— Ну, продолжим наш разговор, — сказал Белоненко. — Значит, вы утверждаете, что записку эту писали вы?

— Я… — глуховато ответил вошедший, и Марина узнала голос Алеши Медведева. — Только это, гражданин начальник, было все в шутку…

— А вы не думали о том, что за подобные шутки вас могут судить и добавить срок? Вы шантажируете человека, угрожаете его жизни и, наконец, нарушаете лагерный режим — и называете это шуткой?

Алеша молчал.

— У вас есть семья, Медведев?

— Жена…

— Так как же это получилось? Не успели пробыть в лагере и года, как влюбились в другую? Вы что, не думаете жить со своей женой после отбытия срока?

— Как это — не буду?! Буду. И совсем я не влюбился…

— То есть как — не влюбились? Вы же сами писали бригадиру Вороновой… как это там у вас? «Потерял покой и влюбился».

Молчание.

— Так, так, — задумчиво произнес капитан. Потом снова спросил: — Объяснительную записку коменданту о краже вещей в мастерской писали вы?

— Я писал… А что?

— Вы мне пока вопросов не задавайте. Значит, объяснительную писали вы и письмо Марине Вороновой — тоже вы?

— Да…

— Очень хорошо. А какое у вас образование, Медведев?

— Семь классов и восьмой — в вечерней школе.

— Ну что ж, это вполне достаточно. А теперь сядьте ближе к столу. Возьмите ручку. Вот вам бумага. Пишите под мою диктовку.

Марина слышала, как Белоненко начал ходить по комнате, иногда задерживая шаги, — видимо, следил, как пишет Алешка.

— Пишите. «Уважаемая Марина и милая детка…» Не торопитесь, времени хватит. «С тех пор как вы появились здесь, я потерял всякий покой…» Знаки препинания диктовать? Нет? Прекрасно. Давайте дальше. «Я влюбился в вас и хочу быть вашим близким другом».

— Гражданин начальник… — Лешка двинул стулом.

— Сидите, сидите, Медведев! Пишите дальше.

Белоненко ходил по комнате, как учитель в классе, и ровным, неторопливым голосом диктовал злополучному Птенчику содержание записки.

— Ну вот, скоро и конец, — сказал Белоненко. — Пишите: «Известный всем, а вам пока неизвестный Леха Птенчик». Все. Давайте сюда.

Марине казалось, что она слышит, как сопит Алешка, и видит его растерянное лицо. Белоненко сказал:

— Слово «известный» пишется с буквой «т», а вы ее пропустили. Но, в общем, написано грамотно.

Зашуршали какие-то бумаги. Наверное, капитан спрятал написанное Алешкой в папку.

— Зачем вы лезете в петлю, Медведев? — уже другим тоном сказал Белоненко. — Неужели вам так хочется получить добавочный срок или, в лучшем случае, быть отправленным на штрафной лагпункт, где вы будете лишены даже переписки с женой? Что общего у вас с Глебовым? Почему вы не хотите признаться, что эту записку не вы писали? — с каким-то даже сожалением в голосе спросил Белоненко. — Ведь почерки-то у вас разные…

Он опять стал ходить по кабинету.

— Расскажите лучше правду. — Шаги замерли. — Каким образом удалось Глебову уговорить вас пойти на это свидание?

Опять заскрипел стул. Наверное, Алешка переменил положение. Но ответа не последовало.

— Значит, не хотите отвечать? Ну, а что, если бы кто-нибудь из надзора случайно заглянул в сушилку и увидел бы там вас и Воронову? Как вы думаете, неприятности были бы только для вас? Ведь и Вороновой пришлось бы отвечать за нарушение лагерного режима… Хотя она, кажется, не была намерена отвечать на вашу пылкую любовь.

— Да никакой у меня к ней любви нет, гражданин начальник! — В голосе Алешки звучало отчаяние, — Я думал — землячка… Поговорю, порасспрашиваю…

— Эх, Медведев! — с досадой прервал его Белоненко. — Ну зачем вам потребовалось идти в какую-то сушилку, чтобы поговорить с землячкой? Разве у нас запрещено разговаривать с женщинами? И какая нужда заставила вас выполнить требование Глебова? Молчите? Ну что ж…

Шаги его прозвучали у двери, где сидела Марина. Она поднялась.

— Войдите, Воронова.

Увидев Марину, Алешка встал от удивления, уронив на пол кепку. Это был широкоплечий, высокого роста парень лет двадцати четырех, с коротко подстриженными волосами, в черной косоворотке, ворот которой был расстегнут. Глаза у него были светло-голубые, широко расставленные. Он стоял в напряженной позе, опустив руки, растерянно моргая глазами.

Белоненко указал глазами на стул и, когда Марина села, спросил, чуть-чуть улыбаясь:

— Вы знакомы? Садитесь, Медведев…

Алешка сел и опустил глаза. Марине стало жаль его.

— Свиданье-то состоялось? — Казалось, Белоненко решил не щадить несчастного парня. — Кстати, в каком часу вы встретились? — спросил он Марину.

— Сразу после отбоя.

— И долго вы там были?

— Ну, минут пятнадцать…

— Расскажите, пожалуйста, Воронова, что вам говорил Медведев. Конечно, помимо интимных вопросов…

— Интимных вопросов не было, — улыбнулась Марина. — Алеша вовсе и не влюблен в меня. Записку писал не он, а Глебов.