— Так… — недоверчиво произнес комендант. — Значит, авралите?

— Значит, авралим! — смеясь глазами, подтвердила Маша.

— Ну, а почему — двадцать три? А остальные?

— Остальные, гражданин начальник надзорслужбы, — став по команде «смирно», ответила Маша, — остальные сидят в бараке, дожидаются очереди. Потому что местов нет!

Она дурачилась, но комендант великолепно понимал, что если Добрынина «показывает свои фокусы», то, значит, все в порядке.

— Ну, трудитесь, трудитесь… — благодушно пожелал он.

Марина критически осматривала законченную стену. Конечно, качество работы не первосортное и за два дня «аврала» пришлось-таки потрепать нервы, но, в общем-то, все в порядке, и осталось домазать совсем небольшой кусок задней стены, убрать вокруг барака остатки глины и почистить лопатами деревянные мостки — «тротуары», заляпанные раствором.

— Ну, как работенка?

— Что так долго, Маша? — Марина повернулась к помощнице. — Сядем? Тут нам Васена, оказывается, скамеечку организовала.

— Не Васена, — поправила Маша, — а твой ухажер — Мишка-парикмахер.

— Чего это он вздумал? — удивилась Марина.

— Не от любви к тебе, успокойся. Тетя Васена ему носки связала, ну а он в долгу не остался. Пока мы были в цехе, пришел, и раз-раз — готова скамеечка. Слушай, Маришка, а ты хоть раз его видела, Мишку этого?

— Не приходилось, да и желания не испытываю… И вообще, я до сих пор толком не знаю, какие у нас на лагпункте есть мужчины и что они тут делают.

— Мужчины! — презрительно передернула плечами Маша. — Полторы калеки. Не разрешается на женских лагпунктах настоящих мужиков держать. А то повлюбляются все, а в доме младенца и так полно.

— В каком доме младенца? — изумилась Марина.

— Да ты что, не знала? — в свою очередь удивилась Маша. — У нас здесь при центральной лечебнице такие ясли, что не хуже, чем на воле. И кроватки там разные, и все прочее. Что ж ты думаешь, если режим, так уж его никто и не нарушает? Умудряются, будь спокойна! А раз нарушают — и ребята родятся, а коли родятся — надо для них местечко готовить.

— Ну, а дальше что с этими ребятишками? — Марина была поражена словами Маши.

— Дальше что? Освобождаются мамаши и забирают ребят. А у кого срок большой, тогда тех ребятишек передают в детский дом — пока мать не закончит срок. А до войны часто амнистии были — «мамочкины» мы их называем.

— Амнистия тому, кто режим нарушает? Это что-то не по закону… Их надо наказывать, а не поощрять.

— Ишь ты, какая законница! — насмешливо ответила Маша. — Жаль, что Михайло Иваныч Калинин с тобой по этому вопросу не советуется… Ты бы ему подсказала насчет режима. Что ж ты, воображаешь, что Калинин не знает о нарушениях? Знает, еще лучше нас с тобой. А детишки не виноваты, что у них родители преступники. А раз детишки не виноваты, надо им условия жизни создать. А раз условия жизни, значит, надо матерей досрочно освобождать. Вот и освобождают. Ясно тебе?

— Ясно, — неуверенно ответила Марина.

— Ну ладно о мамашах. Так ты что обдумала насчет Лехи Птенчика?

— Ничего я не обдумала! Глупость какая-то…

— Глупость не глупость, а думать надо. Ты понимаешь, что он тебе предлагает? Думаешь, в любви объяснился — и дело с концом?

— Да что ты ко мне пристала? Неужели я тебя ради этого здесь полчаса ждала?

— Вот именно ради этого. И ни черта ты в лагерной жизни не разбираешься. Он тебе жить предлагает, ясно? Ну, чтоб ты его лагерной бабой стала. Поняла?

Марина вспыхнула.

— Что ты сказала?!

— Господи, да ты чего же на меня голос повышаешь? Ведь не я тебе предлагаю, а Птенчик! Да ты сядь, сядь. У нас разговор только еще начинается. Вот послушай, бригадир: если этот Леха на самом деле был бы вором, то крутись не крутись, а ответ давать пришлось бы.

— Какое мне дело, вор он или не вор! — Марина вся дрожала от возмущения. — Наплевать мне на него! Скажите, пожалуйста — жить предлагает! За такие дела морду бьют, если хочешь знать…

— Да ты не ори как оглашенная, а то сейчас Васена выплывет, будет порядки наводить. А насчет морды — это мы всегда успеем. Тут надо обязательно сначала кое-что выяснить. — Она помедлила, словно обдумывая что-то. — А знаешь что? Я пойду на свиданку! — Маша оживилась. — Вот здорово получится! Одену твой платок, а телогрейки все равно все одинаковые. Что он там в темноте разберет?

Она схватила Марину за руку.

— Если Мышка говорит, что он не вор, значит, проверили девчонки. А ксиву написал по-воровски… Вот и надо узнать, откуда ветерок подул. Если что серьезное — отнесем записку коменданту, пусть сами разбираются. А уж если липа, то рассчитаюсь сама.

— Тебе, Маша, я вижу, делать нечего. Зачем тебе вся эта возня?

— Интересно! — мечтательно произнесла Маша. — Очень мне нравятся всякие приключения. Была бы я парнем — поехала охотиться на тигров. Говорят, в Уссурийской тайге на Дальнем Востоке тигры еще водятся…

— Господи! Того еще не хватало… — Марина улыбнулась. — Значит, если здесь нет тигров, то ты решила идти на свидание с Птенчиком? Брось, пожалуйста. Отнесем записку коменданту, пусть он разбирается.

— Никаких комендантов! Передумала я! Нет у нас на лагпункте вора по кличке Птенчик, да и вообще никаких воров здесь нет. Все мужички наши сидят за бытовые дела. Значит, тебя хотят на пушку взять с этой запиской.

— А может, это Мишка-парикмахер?

— Ну, нет. Мишка на такое дело не пойдет — кишка у него слаба: трус первостепенный. Здесь что-то другое. Словом, — Маша слегка хлопнула Марину по спине, — решено! Завтра узнаю, что и как, а в субботу — на свиданье. А ты где-нибудь рядом примостишься, посмотришь, как что получится. Может, и вправду придется морду набить. А у тебя — школа…

— Ну, уж нет, — решительно сказала Марина. — Если уж идти, то не тебе, а мне. Ведь меня приглашают.

Маша бесшумно захлопала в ладоши.

— Правильно, бригадир! Надо тебе знакомиться с лагерной жизнью, а то выйдешь на волю — и вспомнить будет нечего. Ну, а теперь послушай новость, я в конторе слышала: скоро от нас этап будет. Закончили там этот ремонт, и дней через десять — прощайте, глазки голубые. Увезут наших малолеток.

Марина сразу позабыла о Птенчике.

— Неужели это правда? — тревожно спросила она. — Но ведь я только сегодня разговаривала с начальницей КВЧ Галиной Владимировной, и она мне — ни слова… Просто обидно: только начало все налаживаться, и вот тебе — увозят.

Маша удивленно посмотрела на своего бригадира:

— Вот ты какая чудная… То плакала: пойду к капитану, от бригады откажусь, а теперь вроде как расстроилась.

— Нет, этого не может быть… — не слушая Машу, продолжала Марина. — Мне Галина Владимировна сказала, чтобы я выявила, кто из девушек может участвовать в концерте самодеятельности… Мы уже и программу подготовили. Я наметила Лиду, тебя с Соней, хотела Галю Светлову просить…

Маша не понимала, что случилось с ее бригадиром? Тут бы радоваться надо, что эта гора с плеч свалится, а она словно бы расстроилась. Впрочем, девчонок действительно жалко… Колготные они, конечно, так ведь какой с них спрос?

— Может, еще враки все, — попыталась она успокоить своего бригадира. — Мне счетовод вещстола сболтнула. Говорит, что ей вчера велели готовить списки нашей бригады на сдачу тюфяков, одеял и прочей муры. А такое бывает только перед этапом. Да чего ты распсиховалась? Ну, дадут тебе другую бригаду. Вот бригадир третьей на волю уходит. Чем тебе не бригада? На втором месте после Эльзы. А не дадут, так еще лучше: сделала своих сто двадцать пять процентов и сиди себе в бараке, книжечки почитывай. Хорошо, спокойно… Самая муторная эта работа — бригадирство!

— Да, конечно, — уныло согласилась Марина. — Ну ладно, пойдем спать, холодно что-то стало…

Но уснуть сразу не могла.

Она лежала в постели, подложив под щеку ладони, и смотрела, как шевелится на противоположной стене большая тень тети Васены. Дневальная вязала на спицах, и каждый раз, когда заканчивала ряд и вынимала спицу, тень принимала фантастические очертания — словно какая-то невиданная птица нелепо взмахивала крыльями и все хотела и не могла улететь. В бараке было тихо, тепло и даже уютно. Самодельный абажур из марли, окрашенный акрихином, разливал вокруг бледно-лимонный свет, по-домашнему уютно светлели на окнах марлевые занавески и белые салфеточки на тумбочках. Все это стало уже привычным, обжитым, и так не хотелось, чтобы через какое-то время в этом бараке поселились другие люди, может быть лучше, а может быть и гораздо хуже, чем эти сумасбродные, неуравновешенные, но уже «свои» девчонки.