«Ля-ва-ва-ва», — понеслось вокруг.

— Вставай, говорю! — тряс ее за плечо Витька Хохлов. — Комбайны через бугор потянули.

Раньше она редко видела сны, а теперь все чаще. Привидится вот такая околесица, а ты потом ее осмысливай — глупое занятие! Аня подумала с тревогой: не означает ли ее нынешний сон внезапный Андреев отъезд? Не уехал ли он? А может, сейчас он как раз собирается уезжать? Не может этого быть! Не должно…

Закрывая после выгрузки борт порожнего кузова, она увидела, как из-за дальних ворохов машет ей Никита Живоров, бригадир, просит подождать. Никита по прозвищу Глобус (то ли за круглую лысину, то ли за живот, нависающий на брючный ремень) приближался неторопливо, с оглядочкой по сторонам, и Аня заподозрила нехорошее.

— Здоровенько, Анна! — сказал Живоров бодро.

— Гм… Какой вы сегодня вежливый! По три дня ни здравствуй, ни прощай, а тут… Час назад до Тростяни в одной кабине ехали.

Никита будто бы и не расслышал.

— Видишь? — показал он рукою в сторону зернохранилища, там стояли две легковые машины. — Районное начальство. Просит хлеб возить на элеватор до зари. Утром будут области рапортовать.

— Пусть возит, кто рапортовать собрался, а я наездилась.

— Не то говоришь, Анна… За эти рейсы оплата двойная.

— У меня, слава богу, не семеро по лавкам, обхожусь.

— Нехорошо говоришь, нехорошо! Все шоферы согласились.

— Они мужики, а я девчонка.

— Женщины тоже в ночную идут…

Тут опять Ане подумалось: а вдруг Андрей уехал… Как объяснить, что не сверхурочной работы она боится, а того лишь боится, что уедет без нее Андрей. И слова ее были как мольба:

— Я устала, дядь Никит. Верите или нет?

Никита почесал висок:

— Ладно, завтра, так и быть, дам тебе передышку. До обеда.

— Честное слово? Только чур: сначала на квартиру сбегаю.

Дверь летней кухни была закрыта на цепку, в саду и во дворе — ни души. «Неужели?» На крыльцо взошла вкрадчивым шагом. Тут ее поджидала радость: Андреев чемодан стоял на привычном месте. Тихая доносилась из передней комнаты музыка. А вот и Андрей.

— Такую грампластиночку у отца отыскал! Станцуем?

— Что вы, я в таком виде…

— Ничего-о! Здесь же нет публики. — И мягко, но вместе настойчиво повлек ее за собой.

Он взял ее, как не раз уже брали все прочие на танцах, но тут первый раз она притихла и затаилась.

Как хорошо! Он такой высокий, и чувствуешь себя надежно под защитой силы — не то что с Димкой. Легко и ловко, не чувствуя тела, Аня скользила шаг в шаг, чутко улавливая каждое его движение. «Как хорошо!» — чуть не сказала вслух. И все не могла надивиться своей ловкости. «Как хорошо!»

Зеленый глазок индикатора внутри радиолы подсвечивал спокойно, неярко. Такое же тихое умиротворение уже складывалось и в душе. Но тут Аня взглянула на Андрея и спугнула его взгляд на себе. Неспокоен, текуч был этот взгляд. Андрей быстро отвернулся, сбился с такта, и Аня вдруг поняла: она в его власти. Вся! И ждала от него слов. Но Андрей молчал и смотрел мимо.

— Завтра я свободна до обеда, — сказала она.

Молчит…

— Искупаюсь в речке… А то целое лето носишься по солнцу, а солнца не видишь.

— Солнце? Ну да… Я тоже купаюсь…

— В Чернухе? В Чернухе дно нехорошее. Лучше всего на Морцо.

— Идея! Съездим на Морцо?

«Едем!.. Едем!» — повторяла и повторяла Аня. И сама не заметила, как отмахала первую ходку на элеватор — сорок-то километров!

На току ее поджидал Дима-вздыхатель. «Пожалуй, съезжу с тобой разок». — «Тебе рано вставать, иди отдыхай». — «Не боязно одной-то?» — «Чудачок ты, чудачок… Первый раз, что ли». Еле отговорила.

Впервые за все эти дни усталость ее была не больной, а приятной. И уснула Аня не наповал, как всегда, но долго еще лежала, дивилась крупности звезд в небе, слушала петухов и уснула совсем нечаянно.

Разбудил ее шум. Монотонный, ровный, он зародился где-то в полоске леса за огородом, постоял недолго на одном месте и двинулся на село. Вот он растревожил картофельную ботву, вот громко, словно по жести, застучал по тыквенным листьям и, наконец, зашелестел в саду.

Дождь…

«Вот тебе и Морцо», — подумала Аня.

Садовая калитка «трэк-трэк», — это Максим, резиновыми калошами траву приминая, шел с порожним ведром к колодцу. Видя, что Аня проснулась, Максим сказал о дожде, как о живом:

— Он хотя и утренник, а с часок поозорует. Но тебя все равно отсюда выкурит. Ступай, Аня, в избу.

— Ха-роший!.. Слышишь, кум? — шумел Максиму через два проулка Иван Андреевич, школьный сторож. — Я говорю, таких бы дождей да в начало лета.

— Нашей земле дождь всегда на пользу, — наклонясь над срубом, возразил Максим, и заметно было по голосу, что он улыбается.

Порожнее ведро, в глубину колодца падая, стукалось о неровности сруба, как по костяшкам, и получалось — тоже весело.

Завтракать собрались в летней кухне. Открытую настежь дверь ласкал все тот же тихий дождик.

— Вот это украл момент, так укра-ал!

Босой и простоволосый, Андрей гулял под дождем, пока не намок, а теперь вернулся, рубаху сменил на сухую. Лицо разрумянилось.

«Как он отдохнул, аж не верится, что живет здесь всего пять дней», — любуясь Андреем, подумала Аня.

А он знай свое радовался.

— Спасибо, мама, не дала проспать!

— Я хотела пожалеть, а потом думаю: а-а, разбужу! Уж больно утро веселое!

— Пап, в старину, я слышал, по случаю такого дождя мужик любил выпить. Правда? — со значением спросил Андрей.

— Небольшой дождишка, а мужику отдышка…

— Во-во! — Андрей пошарил рукою под скамейкой и водрузил на стол бутылку водки.

— Это еще зачем? — с виду строго спросил Максим.

— А затем, что старину забывать не следует!

Максим опростал свою посуду в два глотка и принялся за щи. Петровна пригубила. Андрей отпил немного. Аня выпила столько же, сколько и Андрей.

— Вырвусь в отпуск нормально, летом, тогда уж… — начал было Андрей.

— Вырвешься, куда там! Хреновая у тебя нынче работа, сын, хотя и денежная…

— Слышь, пап, осилил бы, как раньше, комбайнером?

— Какое там! — отмахнулась Петровна.

— Нет, сын, ушла сноровка. Да и техника нынче мудреная. Гидравлика, воздух… А что?

— Штурвальным бы снова к тебе пошел.

— Отштурвалились, всё!

Так они толковали, сын и родители, под шум реденького дождя. И хорошо молчалось Ане около них, родных меж собой, а теперь и ей тоже чем-то родных людей. И ей захотелось тоже сказать что-нибудь.

— Грязи теперь — до вечера! — сказала она.

— Не-ет! — как бы идя навстречу ее желанию, возразил Максим. — Видишь: куры из-под крыльца высыпали? Стало быть, всё, отсорил свое. Всё. Час ветру — и провянет.

Максим выпил еще раз, в одиночку, и вдруг разом ошалел:

— Аня, ты твисы танцуешь?

— Что вы, дядь Максим!

— А я вот с таких лет озорные частушки наяривал. Помнишь, мать?

— Как не помнить! И теперь ушеньки горят!

Максим засмеялся.

— А теперь чтой-то все грустные мотивы на ум идут… Споем, а? — и, подперев лоб кулаком, зажмурился, запел:

Голос у Максима негромкий, дребезжащий, но было в нем что-то такое, что заставляло умолкнуть и посмотреть вокруг себя просветленным взором — ай да дядя Максим!

Но тут певец уронил голову на руки и уснул.

Андрей, как ребенка, взял отца на руки, отнес в избу и сейчас же вернулся.

— Расходится дождь! Все… Речка теперь как парное молоко… Может, все-таки проскочим на Морцо?

Только этого она и ждала со вчерашнего вечера, об этом только и думала!

Но вдруг из-за угла явился Витька Хохлов.

— Дядь Андре-ей, тебе телеграмма. Почтарь несет.

— Телеграмма? — Петровна сложила руки на груди и, как наседка при виде коршуна, заколесила по двору кругами.