Когда я приехал с поисками, баи были очень обеспокоены и моей настойчивостью, и крепнущими связями с населением. Не сегодня-завтра, боялись они, кто-нибудь выдаст их. Тогда-то и решили навести меня на могилу Волкова, чтобы я, найдя тело пограничника, прекратил дознание. Однако баи понимали, что я буду искать и Абдулина и буду пытаться выяснить причину смерти Волкова. Тут-то и родился план представить все это как уголовное дело. Легенда о том, что один пограничник в ссоре убил другого, была приготовлена заранее, а рассказать ее мне должен был Бесимбаев. Забрав Бесимбаева ложной барымтой на допрос, я даже помог им.

Бесимбаев не растерялся и выложил мне то, с чем он уже сам собирался прийти.

Но было уже поздно. Я слишком много знал, чтобы поверить их лжи, да и с могилой они перестарались: ветер никак не мог до такой степени обнажить тело.

Дело об Омаре Оспанове, Бещибаеве, Абдулине и их сподвижниках-баях было мною передано в пограничный отряд. Суд по этому делу проходил в Алма-Ате. Батраков освободили. Омар Оспанов, Бещибаев, Абдулин и баи, участвовавшие в заговоре, были расстреляны. Расстреляли и активного участника этого заговора, старого моего знакомого Касымбая.

Мушурбек и Зайсан поженились.

Батраки, вернувшись из Алма-Аты, приехали как-то огромной группой ко мне на заставу.

— Тебя, джелдас-начальник, благодарим, — сказал старший из батраков. — Ты правильно делаешь. И Совет-укумет[9] правильно разобрал наше дело. Баи много лет тащили нас в пропасть. Запугивали, обманывали. Сейчас нам хорошо. В аулах новая жизнь. Спасибо Совег-укумет и пограничникам.

Слушая их, я думал, как прав был Дзержинский, когда говорил нам, что нужно беспощадно разить действительных, непримиримых врагов Советской власти и внимательно, осторожно и бережно относиться к тем, кто по темноте своей оказался орудием и игрушкой в руках контрреволюции.

В 1929 году в Казахстане продолжалась коллективизация сельского хозяйства. Возле заставы начал действовать первый колхоз. Однако кулаки и баи не собирались мириться с коллективизацией. Они распространяли слухи, что будто у них хотят отобрать весь скот для себя, а казахов перегнать на фабрики и заводы. Были батраки, которые больше верили им, чем нам. Дело Омара Оспанова не только не остановило других баев, но словно бы подхлестнуло их. В 1929 году я все чаще получал сведения, что готовится крупная откочевка скота под прикрытием банды из Китая.

Как-то, уже поздней весной, пришел ко мне активист Степанчук из соседнего селения.

— Сильно шевелятся наши баи, — сообщил он. — Что Омару Оспанову, то и всем нам будет, говорят. Агитируют батраков в Китай удирать, пока, мол, русские нас всех в кабалу не взяли. А тут еще какой-то человек у них объявился, от англичан действует и атамана Анненкова ищет.

— Русский?

— Нет, казах. Готовит большой угон скота. Банды собирает.

— Своими бандами хотят прикрыть откочевку?

— Нет. Слышно, из Китая придут на помощь анненковцы.

— Когда думают делать откочевку, не слышали?

— Пока только разговоры ведут. Время не назначили еще.

— А место перехода?

— Тоже неизвестно.

— Как того человека зовут, что с англичанами связан?

— Не скажу, не знаю.

— Сам не видел его?

— Нет, только слышал.

— Ну, что ж, большое спасибо. Если что новое узнаете, сообщите.

— Добре!

Пришлось мне вспомнить старые связи. Через некоторое время я уже знал кое-что о загадочном организаторе. Бывший крупный бай, малограмотный, но энергичный, Калий Мурза-Гильды, бежал в начале двадцатых годов за границу. Здесь его и нашла английская разведка. После исчезновения Анненкова решили воспользоваться им. Калий Мурза-Гильды был уже не так молод — около пятидесяти лет, но при огромной ненависти к Советской власти и знании здешних мест показался английской разведке подходящей фигурой для осуществления задуманного.

Я передал эти сведения в отряд, а сам был настороже.

Прошло еще время. Как-то летом меня остановил пастух:

— Джелдас-начальник, ты меня не знаешь. Не надо говорить, что послушаешь, баев боюсь! Хочу сказать: сейчас надо хорошо смотреть граница! Бай сундай-мундай[10] делает. К горе идет верблюд, идет лошадь, баран. Понимай!

Я поблагодарил.

К сентябрю я знал уже и место, где баи собираются перегонять скот.

Распространялись противоречивые слухи. То сообщали, что перед этим должны разгромить заставу соседнюю, то говорили, что заставу уничтожать не будут, а отвлекут пограничников ложными маневрами. Ожидалось триста человек анненковцев из Китая.

Срок откочевки все еще не был намечен. Однако байские стада паслись в опасной близости к границе.

Метрах в двухстах выше нашей заставы по реке стояла мельница. Пожилой мельник, — украинец, был всегда приветлив с нами, но, кроме взаимных приветствий, никаких контактов у пограничников с ним не было. Зато его хорошенькая, темноволосая, с голубыми глазами дочка вызывала живейшее любопытство у молодых пограничников. Она со всеми была одинаково приветлива и улыбчива, и никто из наших ребят не мог похвастаться особым вниманием с ее стороны, пока в нее не влюбился командир отделения Черепанов, лихой кавалерист, смельчак и балагур. Мельник не поощрял эту дружбу. И все-таки Надя и Черепанов находили возможность встречаться…

Однажды Черепанов явился ко мне мрачный:

— Разрешите поговорить с вами, товарищ начальник. Вы знаете Надю, дочку мельника. Мы с ней любимся, это вы тоже знаете. Девушка она хорошая, но вот ведь что получается. Мне уже давно не нравилось, что она часто разговаривает о том, что у нас на заставе делается. От них вся застава, как на ладони, видна. «Ты, — скажет, — сегодня в наряд ездил, а потом лошадь купал». — «А тебе-то что, — втолковываю ей, — это служба, и тебя не касается». А она опять за свое: «Я видела, что ваш начальник куда-то опять с Калатуром поехал». Стали мы, наконец, ссориться. «Ты что, — говорю, — ничего не делаешь, только за нами следишь? Смотри, мне это не нравится!». Но я все думал, что это она от любви глаз с нашей заставы не спускает, все хотел ее перевоспитать и говорил, что перестану с ней свиданничать, если она будет такая любопытная. А тут вчера Надя расплакалась и призналась, что это отец заставляет ее следить за нами и сам тоже следит. Он жадный. Ему платят за это. «Почему же, — спрашиваю, — ты раньше не сказала об этом?» — «Я боялась, что папаша убьет меня. Он и так уже грозился. Только ты не бросай меня! Я ведь не хотела, и все папаше не так говорила». — «Кто же, — спрашиваю, — твоему бате платит за слежку?» — «А казахи». — «И не стыдно тебе, ты же комсомолка!»— «А почему, думаешь, я тебе все время говорила о заставе? Все надеялась, что ты сам догадаешься». — «Если бы я к тебе хуже относился, может, и догадался бы». — «Только не бросай меня», — плачет.

— Ну, и что вы решили, Черепанов?

— Не знаю… К вам пришел посоветоваться.

— Вы ее любите?

— Надя — хорошая девушка. Конечно, дала немного маху. Но она теперь хочет отказаться следить. Если вы разрешите, мы поженимся…

— Подожди. Пока пусть не отказывается следить за нами, ни в чем не признается отцу. А мельник, старая лиса, пускай хитрит. Это нам даже на руку!

Начали и мы наблюдать за мельницей. А Черепанов держал связь с Надей. Я понимал, что сейчас, подготавливаясь к откочевке, баи должны усилить наблюдение за пограничниками. И, когда увидел двух подозрительных казахов, задержавшихся у мельника, решил поторопить события, испробовать хитрость.

Вдвоем с Черепановым отправились к соседу.

— Есть у меня к вам дело, — сказал я мельнику. — Только не помешал ли я вам?

— О, шо вы балакаете?! Вы у нас николы не булы! Слава богу, пришлы до менэ! — рассыпался в любезностях мельник.

— Як вам вот по какому делу. Завтра должен ветеринарный врач осмотр лошадям делать, так нужно нам их выкупать до утра.