— А ну-ка, разрубите, — велел я пограничнику.

Слышу: кто-то из арестованных сказал по-казахски:

— Кто мог донести начальнику?

— Молчи, начальник понимает по-казахски.

Пока искали топор, старший из контрабандистов сказал мне:

— Зачем, начальник, седло портить? Ты все уже нашел.

Наконец принесли топор. И точно — золото было в высоких деревянных луках седел: кресты, серьги, кольца, монеты…

Всего в этот раз мы изъяли контрабанды на двадцать пять тысяч рублей.

Кым утрюк айтамен?[1]

Однажды, уже после случая с большой контрабандой, я спросил Мушурбека:

— Ты ведь, кажется, знаешь Касымбая?

— Я его знаю, — хмуро сказал Мушурбек.

— Я слышал, он тоже занимается контрабандой?

— Он очень часто бегает за границу. Оттуда привозит чай, мату[2] и наживается.

— Его можно поймать?

— Его нельзя поймать. Он очень хитрый. Сам не продает товар, отдает помощникам. Близко не продает — далеко увозит. Следы свои, как лисица, прячет.

— И ты тоже не мог бы помочь поймать Касымбая?

— Я мог бы, но я этого не сделаю.

— Может, ты любишь богачей? — улыбнулся я.

— Я всех богачей построил бы и считал: один, два, три — и стрелял. Тогда тучи растаяли бы, и солнце людям улыбнулось. А Касымбая стрелял бы первого.

— Почему же ты не хочешь помочь поймать его?

Мушурбек помолчал.

— Помнишь, — сказал он, — ты спрашивал о девушке, которую я люблю? Ее зовут Зайсан. Она младшая жена Касымбая. Ей одной говорит Касымбай, куда прячет товары. Ей одной и аллаху поверяет он тайны. Она любит меня и скажет все, что знает. Но, если я выдам Касымбая, он убьет Зайсан. Если сам не сможет, то его родные все равно Зайсан убьют.

— Ты говоришь, он поверяет свои тайны только Зайсан и аллаху? Он что — очень верит в аллаха?

— Другого такого мусульманина нет и за двести километров.

— Это хорошо… Скажи, ты мне веришь, Мушурбек?

— Я тебе верю, как отцу.

— Если так, то узнай, когда в следующий раз Касымбай привезет контрабанду. Узнай у Зайсан, где он спрячет товар. Я сделаю так, что с головы твоей любимой и волос не упадет.

— Пусть будет так. Я тебе верю, начальник.

Не прошло и трех недель, как Мушурбек сообщил мне, что Касымбай уехал в Китай и велел Зайсан подготовить яму в загоне, где стоят овцы.

— Ну, что ж, — сказал я Мушурбеку, — аллах поможет нам поймать Касымбая.

— Что ты говоришь, Сырма-ата, — удивился Мушурбек. — Разве пограничники верят в аллаха?

— Подожди, Мушурбек, после поймешь.

Прошла еще неделя, и Мушурбек сообщил, что Касымбай вернулся и спрятал в приготовленной яме два мешка чаю и пять мешков мануфактуры. На другой день я отправился к Касымбаю, С собой взял двух пограничников: Калатура и Подреза — оба сообразительные, энергичные и большие любители приключений.

— Что бы я ни делал, — говорю — не удивляйтесь. Если нужно будет, повторяйте за мной все, что скажу. И боже вас упаси ухмыльнуться!

Встретил нас у своей юрты сам Касымбай. Приказал одному батраку напоить и накормить наших лошадей, другому — зарезать молодого барана. Резали барана прямо в юрте, на наших глазах. Согласно обычаю, перед тем как резать, мы должны были благословить барана на убой. Все это я проделал с величайшей серьезностью. На предложение благословить ответил принятой формулой:

— Кудай аллах окпер![3] — И протянул над бараном ладонь. Калатур и Подрез приняли молитвенную позу — сложили руки перед грудью. После моих слов барана зарезали и бросили в котел. Жены бая принялись готовить бешбармак и плов. Тут же была Зайсан, небольшая, круглолицая женщина, с двумя длинными черными косами и монистами из монет. Рабская жизнь у бая еще не приглушила юного ее оживления, оно сказывалось и в легкой походке, и в быстром взгляде, брошенном в нашу сторону.

Жены бая сами пробовать кушанье не имеют права. Когда они считают, что кушанье готово, дают отведать его главному гостю. Я попробовал, сказал:

— Джахсы. Хорошо!

Через пять минут хозяин преподнес мне на большом блюде голову барана и лучший кусок мяса.

После еды поговорили о том о сем, затем я обратился к Касымбаю:

— Был мне слух, что ты ходил в Китай за товаром.

— Кто тебе сказал? — насторожился бай.

Я выдержал паузу, понизил голос:

— Аллах айтамен[4].

Касымбай насупился:

— Разве ты мулла, чтобы бог с тобой разговаривал?

— Аллах айтамен, — важно повторил я.

— Не мог этого сказать тебе аллах. Твой бог неправду сказал.

— Сейчас посмотрим. Я вынул из ножен клинок, подкатил глаза под лоб и зашептал какую-то тарабарщину, прикладывая руку к груди. Подрез и Калатур тоже закатили глаза. Затем я громко сказал:

— Кудай аллах окпер! — И протянул вперед саблю. — Идем! — сказал я решительно Касымбаю. С некоторой опаской Касымбай двинулся за мной.

Выйдя из юрты, я поднял клинок над головой. Медленно клинок «наклонился» в сторону небольшой сопки.

— Касымбай, — сказал я строго, — бог говорит правду. — И зашагал к сопке. Взволнованно покряхтывая, Касымбай шел за мной.

На сопку поднялись молча. На вершине я повторил сцену: снова поднял над головой саблю, и медленно она «наклонилась» в сторону юрты.

— Аллах говорит правду, — повторил я.

Вдруг старик захихикал:

— Был в юрте. Гостил. Какой товар видел? Хи-хи-хи. Не найдешь, что платить будешь?

— Договоримся. Не откажусь. Все сполна отдам.

— Слава аллаху! Слава аллаху!

Мы уже были на полпути к юрте, когда я снова остановился и снова поднял клинок над головой. Склонившись, на этот раз клинок «указывал» путь к загороженной овчарне. Касым-бай заметно заволновался.

— Куда смотрит клинок? — строго спросил я у красноармейцев.

— К загону, товарищ начальник.

— Там овцы. Какой товар?! — засуетился Касымбай.

— Сам не знаю. Аллах показывает путь.

— Не мой путь! Почему аллах говорит?

По овчарне я ходил довольно долго. Клинок мой как бы колебался. Но вот он стремительно выпал из рук и воткнулся в землю.

— Здесь копайте! — сказал я пограничникам.

— Ай, налай, налай, — запричитал Касымбай. — Куда смотрел аллах? Зачем меня предал? Да, джелдас-начальник, твой бог сильнее. Мой аллах совсем ослеп и оглох. Я молил его, но он меня не услышал. Правильно твой бог сказал — здесь зарыт товар: два мешка чаю и пять мешков маты. Слушай, джелдас-начальник, служба службой, а дружба дружбой (последние слова он неожиданно сказал по-русски так, что мои пограничники даже копать на минуту бросили), продадим товар, поделим деньги, кому плохо?

— Хитер ты, Касымбай! Я Советской власти служу, а не карману!

— Что сделает Советская власть Касымбаю?

— Товар заберет, штраф уплатишь. Вперед тебе наука!

— Ай, налай, налай!

…Мушурбек пришел ко мне через несколько дней. Невеселый.

— Что грустишь, — попробовал я его развеселить. — Пощипали мы Касымбая. И Зайсан твоя цела и невредима. Все аллах сделал, как я тебе обещал. Хорошая девочка Зайсан — веселая, красивая.

Вместо ответа Мушурбек запел. Пел он долго, и я терпеливо слушал:

— Когда я увидел тебя, ты была еще совсем девочка, но уже и тогда ты была всех красивее, так что звезды и луна завидовали тебе. И чем больше ты вырастала, тем прекрасней становилась. Однажды я догнал тебя и спросил: «Тебе приятно смотреть на меня?» И ты, опустив глаза, сказала:

«Да, мне хорошо на тебя смотреть»[5]. Но вот Касымбай заплатил большой калым, и тебя отдали за него. «Тебе хорошо смотреть на него?» — спросил я тебя, и ты ответила: «Мне очень плохо смотреть на него». Но он заплатил большой калым, и ты стала его младшей женой. Зачем ему жена, старому и жирному? Но он богатый, и у него четыре жены. Если он захочет пятую, то скажет слово своим батракам, — и они украдут ему девушку. Я думал, Советская власть посадит Касымбая в тюрьму. Но Советская власть с него только штраф взяла. Советская власть взяла с Касымбая штраф, но у него все равно много денег, и скота, и батраков. Я говорил тебе: «Зайсан, давай убежим!» Но ты сказала: «Я боюсь, он найдет меня где угодно, и убьет, и тебя убьет». Скажи мне, джелдас-начальник, когда этому придет конец и когда Советская власть расправится с богачами?!