— Как ты думаешь, мы им надоели за неделю?

— Как можно, Екатерина Алексеевна?

— Еще как. Гости хозяевам надоедают скорее, нежели хозяева гостям. А мне они надоели до чертиков. Особенно дамы.

В свою карету она пригласила кроме Безбородко и де Линя двух фрейлин, Браницкую и Скавронскую. Хорошо знала, что мужчины без женщин скучны, а женщины без мужчин глупы. По той же причине и тасовала их каждый день в своей карете.

— О, дамы невыносимы! — воскликнули фрейлины.

— А мужчины? — улыбнулась Екатерина Алексеевна.

— По крайне мере, танцуют если не лучше, то старательнее, нежели петербуржцы! — заявила Скавронская.

Балы смоляне давали почти каждый день-вечер, так что составить мнение о тамошних кавалерах можно было вполне.

— Нет, все же танцевать всю неделю — скучно, — заметила Браницкая.

«Конечно, — хотелось сказать Скавронской, — особенно, когда все кавалеры — мои».

Обе они готовы были взять разговор на себя, но государыня снова обратилась к Безбородко:

— Ну а что пишет о Мстиславле Карл Габлиц?

Безбородко достал из дорожной сумки довольно толстую рукописную книгу, тщательно исполненную.

— Основан смоленским князем Ростиславом. Из особо значительных князей Симеон Лугвений, сын его Юрей, Михаил Жеславский по прозванию князь Мстиславский.

— Все литовцы?

Ответа Безбородко не знал и промолчал.

— Два православных храма, три православных монастыря, — продолжил чтение. — Есть иезуитский монастырь и костел кармелитов.

— Откуда столько монахов? Или, как сказал царь Петр: не молиться бегут, а хлеб есть?

Вопрос пояснений не требовал, и Безбородко опять промолчал.

— Униаты тоже есть?

— В городе нет, но в уезде сохранились две-три униатских церкви. Переход к России люди восприняли одобрительно.

— Откуда известно?

— Православный город, государыня.

Екатерина Алексеевна согласно кивнула, такой ответ ее удовлетворял.

— Бывал в Мстиславле царь Петр. Молился в Тупичевском монастыре перед сражением в Добром.

Императрицу это сообщение заинтересовало, а вот голубоглазая и рыжеволосая красавица Скавронская поморщила носик: что за разговор? Браницкая тотчас насмешливо взглянула на нее, словно хотела сказать: тебе, милая, поговорить бы о платьях типа «фурроро-форме», о бантиках, о кружевах и фижмах. Для Скавронской стал, конечно, большим огорчением указ императрицы о введении мундиров и жакеток для чиновников и дворян с дворянками «…к сбережению собственного их достатка на лучшее и полезнейшее и к отвращению разорительной роскоши». Впрочем, возможность для фантазий сохранялась. По крайней мере, продолжала надевать туфли с красными каблучками, что указывало на знатность.

— Из природных древностей Замковая гора, Девичья, — продолжал Безбородко. — Река Вихра, неподалеку Сож. Озер мало, самое крупное — Святое озеро. Говорят, вода в нем лечебная.

— Вот если бы лето! — воскликнула Скавронская. — Обожаю купание на природе!

— Да уж! — неопределенно отозвалась Браницкая.

— Нет, в самом деле! Что может быть приятнее?

— Особенно, если рядом фавны.

— Ох, ох, ох! — отозвалась Скавронская. Дескать, во всем ты, старая перечница, видишь срам.

«Перечнице» было тридцать три года. И Екатерина Алексеевна считала, что она умнее всех ее фрейлин разом. Зато Скавронская была красивее всех. Что важнее — большой вопрос. Впрочем, не для всех. К примеру, для Безбородко, судя по тому, как — пусть и вскользь — он поглядывал на Скавронскую, такой вопрос не существовал. Но куда там Безбородко! Три принца из свиты — де Линь, Луи Сегюр, Фиц Герберг — ухаживали за ней.

— Кто сегодня начальники города? — спросила государыня.

— Обер-комендант Родионов, предводитель дворянства Ждан-Пушкин, городничий Радкевич, капитан-исправник Волк-Леванович.

— Городничий и исправник — ляхи?

Безбородко молчал.

— Да нет, мне все равно, — произнесла государыня и передернула плечами. Кому было адресовано это движение, Безбородко или «ляхам», осталось неясным.

Безбородко знал, что государыня верит в любовь народа к себе, но понимает, что поляки, особенно теперь, после раздела Польши, любить ее не могут. Впрочем, на тех, кому была не мила, государыня не обращала никакого внимания.

— Если город основал князь Ростислав, значит, земля была русской, не так ли? — вдруг произнесла Екатерина.

Задавать вопросы в форме ответов было обычным для нее, и Безбородко ждал следующего. Женщины тоже молчали: не их касается. Однако по глазам Браницкой было понятно, что имеет какое-то свое мнение, а вот Скавронская отвернулась к окну: терпеть не могла умные разговоры, даже если говорила императрица.

— Что же тогда Крушинский? — последовал новый вопрос. — Вольтер писал мне, что Крушинский считает всю Могилевскую губернию, да и Смоленскую, Брянскую, литовской, а значит польской. Как вам нравится?

— Да, я знаю его мнение, — отозвался Безбородко.

Глаза Браницкой говорили, что она готова вступить в разговор, а Скавронская опять с едва заметной иронией наморщила носик: о, Вольтер! Все нынче, от титулярного камергера до действительных тайных советников и даже императрицы, при каждом удобном случае поминают это имя.

— Хотя понятно. Крушинский друг не только Вольтера, но и Понятовского. Поляк есть поляк.

Вот теперь все дружно закивали, заулыбались: польский патриотизм — и простых панов, и бывшего короля Станислава Понятовского — был притчей во языцех. Все готовились вступить в разговор, обсмеять поляков, но Екатерина Алексеевна вдруг к этой теме потеряла интерес.

На изгибах дороги, на поворотах, Екатерина Алексеевна выглядывала в окошко и, увидев растянувшийся на версту поезд среди заснеженных полей и лесов, улыбалась.

— Красиво, — говорила она.

Все кивали: конечно, красиво. Семь лет назад Безбородко сопровождал государыню в Могилев на встречу с императором Францем Иосифом, и государыня также с любопытством выглядывала в окно, а порой даже просила приостановиться: все же то были вновь присоединенные к России земли. «Возвращенные», — говорили при Дворе. Поездкой и встречей с императором Екатерина Алексеевна была довольна: речь шла о будущем Польши, пусть и далеком, и, конечно, о турках. Доволен был и Безбородко. Со своей задачей советника он справился хорошо, и вскоре государыня наградила его титулом графа Священной Римской империи. Но не только в почетном титуле дело: отныне все дела, касающиеся иностранной коллегии, шли через него.

Порой мужики сопровождения вдруг поднимали пронзительный свист, тогда все выглядывали в окна и видели то зайца, несущегося через дорогу, то семейку легких косуль, то огромного лося, замершего на опушке.

А вообще было скучновато. В полдень Екатерина Алексеевна предложила сыграть в карты, и так провели время до Хославичей. Обед у графа Салтыкова был скорый, хотя наготовлено было празднично много, а чтобы граф не обиделся, Екатерина Алексеевна два раза — до обеда и после — улыбнулась старику, поговорила с ним о красоте нынешней зимы на Смоленщине и пригласила прокатиться с ней до Мстиславля. Однако граф благодарно отказался, был стар для таких скачек. Что касается мужиков сопровождения, их на обед не позвали, для них столы не накрывали, но всем дали по хорошему куску хлеба и говядины.

После обеда государыня и Безбородко, и Браницкую со Скавронской отослала в свои кареты, намереваясь почитать, — везла в карете небольшую дорожную библиотеку — да и подремать: предыдущая ночь оказалась короткой.

Накануне Родионов приказал пушки выкатить по обе стороны дороги при въезде в город. Наготове должны быть и звонари. Капитан-исправник выставил конный пост у деревни Саприновичи, чтобы знать, когда появится кортеж императрицы.

Пост этот, однако, не послужил: в пятом часу два скорохода из кортежа императрицы прискакали в город, сообщив, что ждать государыню следует самое позднее через час. Сразу же помчались гонцы с факелами зажигать костры вдоль дороги. Еще два скорохода прискакали за полчаса до появления кортежа. И, наконец, показались передовые всадники на холме за рекой.