В боковушке дома жила баба Агата, помогавшая отцу Георгию по хозяйству, она вышла на стук двери и тотчас заголосила, запричитала, так что Селивон должен был прикрикнуть: «Стихни, баба! От твоего крика всем легче…» Они вдвоем раздели отца Георгия, помогли лечь на кровать, укрыли полушубком, поскольку все же замерз, пока добирались, аж трясло его. «Щец поешь, батюшка? — плачущим голосом спросила Агата. — Горяченьких? Не?.. А я думала, придешь — поешь. Как раз как ты любишь, с брюквой, морковкой, со свининою!..» Отец Георгий протестующе взмахнул рукой и отвернулся к стене: Агату не останови, будет до утра молоть языком.
Вышла вместе с Селивоном. Узнав от него подробности, опять запричитала: «Они, они, езуиты проклятые!» — «А шапку чего сорвали?» — «Как — чего? У них тоже уши мерзнут!» — «Не, — возразил Селивон. — Воры». — «Жалко, — опять захныкала Агата, — добрая была шапка, лисья. Это ему в Мстиславе подарили». Конечно, жалко, но сейчас есть поважнее вопросы: как он, владыко Георгий? Встанет утром или нет?
Встал, да еще как! Правда, на одной ноге, но прыгал, как заяц. В хорошем настроении поел, что Бог послал и Агата приготовила, а потом задумался: что дальше? Было о чем подумать.
Слух о нападении на преосвященного Георгия разлетелся быстро. Уже к середине дня стали подходить прихожане, но в дом не просились, во дворе ждали, когда выйдет Агата, расскажет, что знает, а главное, как он, их батюшка. Но и рассказала — не уходили. Селивон опять был здесь, стоял в толпе и, захлебываясь от возбуждения, в который раз рассказывал, как он владыку Георгия, можно сказать, спас. Пришлось преосвященному на одной ноге прыгать на крыльцо, показаться: вот я, жив и почти здоров. Главным вопросом у людей был, конечно, кто? Опять они, иезуиты? Или униаты? Были причины подозревать и тех, и других. Что просто воры — не верил никто.
Беда, или по меньшей мере большое огорчение, была еще и в том, что очень скоро он должен быть в Мстиславле, когда через город будет проезжать любезная его сердцу императрица Екатерина Великая по пути в Таврию. Ничего дурного в хромоте, конечно, нет, но он намеревался встретить ее в Смоленске и оттуда вместе со свитой прибыть в Мстиславль. Что же, станут его носить следом за императрицей или будет он ковылять на костылях? А встретить ее необходимо, чтобы сказать о любви и благодарности всех православных Могилевской губернии да и всея православной Белоруссии.
О том, что императрица поедет знакомиться с вновь приобретенным полуостровом, поговаривали давно, в Мстиславле, к примеру, уже полгода ровняли дороги, свозили булыжные камни с округи — строили каменный шлях в сторону Смоленска, садили молодые березки по обе стороны дороги, а нынешним летом рядом с православным храмом подняли дворец, в котором ей предстояло провести ночь. Почему-то считали, что поедет императрица летом, а вот пала зима, грянуло Рождество Христово и примчался нарочный с ордером: выехала!
Выехала она через Великие Луки в Смоленск, а оттуда до Мстиславля сто верст. Но и от Могилева до Мстиславля сто верст, так что выезжать следовало заранее, всякое может случиться в пути.
С императрицей Георгий Конисский встречался не раз: во-первых, присутствовал на ее коронации в 1762 году. Исполнилось ему тогда только сорок пять лет, ну а императрица была совсем молода, чудесных тридцать три года расцвело перед ней. Накануне коронации он встретился с бывшим своим преподавателем латинского, польского, греческого и других языков в Киево-Могилянской духовной академии Симеоном Тодорским, который нынче был наставником государыни в православии, а уж тот позаботился, чтобы имя Конисского оказалось в списке просящих аудиенцию. Он попал к императрице на третий день по коронации, волновался и не сказал половины того, что хотел и приготовил. Но все же рассказал, в каких церквах-сараях молятся православные и как трудно собрать достаточное количество денег на ремонт, тем более на строительство нового храма; о малограмотных священниках, не знающих силы Закона Божьего и даже имен Святых, так что пришлось открыть в Могилеве семинарию и небольшую типографию, в которой он уже напечатал «Катехизис» Феофана Прокоповича. Но главное, зачем приехал на коронацию, почему добивался встречи с ней, он, конечно, высказать не мог. Надежда избавления нашего веселит нас… Не посрами нас в чаянии нашем! Спаси нас десницею твоею, и мышцею твоею покрый нас! Яснее он, епископ заграничной епархии, выразиться не имел права.
Второй раз встретился Конисский с государыней императрицей в Могилеве, в 1780-м, когда она приезжала, чтобы увидеть, как живет столица Белоруссии, проверить, как живется народу в составе Российской империи, есть ли школы и богадельни, замирились ли православные и католики. Присутствовала она и при заложении храма во имя праведного Иосифа, где Конисский не только сказал благодарственные слова, но и напомнил о своих нуждах. Покидая Могилев, императрица подписала новый указ, в котором распорядилась Коллегии экономии ежегодно отпускать на содержание православной семинарии по две тысячи рублей. Большего и желать было невозможно. Преосвященный сразу же начал реорганизацию семинарии. Открыл новые классы — богословских и философских наук, ввел преподавание латыни, древнееврейского, греческого и польского языков. Преподавали в семинарии бывшие студенты знаменитой в те времена Киево-Могилянской академии.
Теперь же, в Мстиславле, Георгий Конисский хотел рассказать императрице, что после ее рескрипта, позволяющего униатам при их желании и если вдовствует храм, то есть отсутствует священник, принимать православие, — за три неполных года возвратились в веру отцов и дедов более ста тысяч верующих.
И вот эта история с нападением и падением. Первые три дня если и принесли облегчение, то незначительное. Конечно, молился и утром, и днем, и вечером, и после каждой молитвы казалось — боль утихает, но скоро возвращалась опять.
На третий день посетил архиепископа Николай Богданович Энгельгард, губернатор. Агата в лицо его никогда не видела, но по уверенной походке, по крупной стати, начальническому виду, сообразив, что большой человек, умильно глядя на него, повела в спальню преосвященного. Раздеваться губернатор не стал, пожал руку, сел в большое бархатное кресло, которое суетливо подтащила к кровати Агата, и почти сразу поинтересовался, есть ли у него подозрения касательно нападавших. «И думать не хочу об этом, ваше превосходительство, — отвечал преосвященный. — Внутри зло погасим, дабы наружу не вылилось, говорит апостол Павел». — «И бес замолкнет в нас — ведь мы же его не кормим!» — продолжил Николай Богданович, широко улыбаясь. Был он высок, крепок, и улыбка очень шла его лицу. Агата растерянно выглядывала из другой комнаты, не зная, как следует поступить: предложить чаю или не предлагать? Одно дело, если гость духовного звания, совсем иное — большой губернский начальник. Опять же, шубу не снял, значит, не задержится, но судя по тому, как взволновался отец Георгий, надо оказать возможное внимание гостю. Она побежала на кухню, проверить, есть ли достаточно горячая вода в печи, а чай был заварен с утра, поскольку преосвященный не начинал день без чая, а теперь и вовсе требовал каждый час. Но тут услышала, что высокий гость прощается. «Поправляйтесь поскорее, — говорил губернатор. — Через неделю, самое большое две, императрица будет в Мстиславле. А это ваша епархия, нужно быть». — «Да я только о том и думаю, — отозвался Георгий. — Надеюсь, Господь наш поможет мне». — «Поедем вместе, даст Бог. Вы не против?» — «Счастлив буду, Николай Богданович», — отозвался Конисский. «Возьмем с собой Богуш-Сестренцевича, Лисовского. А может, и Ленкевича». Некоторые имена озадачили преосвященного Георгия, например, иезуита Ленкевича, да и униата Лисовского, но слово было сказано, придется ехать в такой компании. Поговорили еще минуту о трудностях зимней дороги, и губернатор простился: убедился, что состояние архиепископа удовлетворительное.
