— На запрос суда музыкальная редакция Всесоюзного радио сообщила, что четырнадцатого июня по «Маяку» в девять часов пятьдесят три минуты Юрий Гуляев исполнял песню «Вдоль по Питерской». Следовательно, именно в это время вы и находились в лесу?

— Да.

Судья перевела взгляд на моториста.

— Объясните суду, свидетель Девяткин, как вы оказались в лесу в это время — около десяти часов утра, что вы там делали и зачем вам понадобилась покрышка?

Странен и совсем непонятен был Тимофею этот допрос. Он, стоявший в недоумении, торопливо, словно стараясь поскорее угодить судье, принялся путано и несвязно рассказывать, как в то утро шел к своему катеру, чтобы поставить его в глубь заливчика, потому что подумал, что шальные бревна, не дай бог, помнут корпус машины. И вот шагает он сам по себе, и глядь — на дороге сосновские мальчишки катают покрышку. Он, конечно, отобрал ее. Очевидно, в это время его по дороге и заснял случаем корреспондент. Тут бабахнули в рельс, кто-то закричал, запахло гарью, он понял, что начался пожар, и со всех ног пустился к катеру, потому что он лицо материально ответственное и соображение имеет.

— Что это была за покрышка? — спросила Градова.

— Покрышка как покрышка. Что в ней особенного?

— Эта покрышка, одна из тех пяти, которые вам передал начальник запани?

— Может быть, — крутя пуговицу на пиджаке дрожавшей от волнения рукой, сказал Девяткин. И быстро добавил: — А может, и нет.

— Раньше ваша память была гораздо лучше, свидетель.

— Разве все упомнишь?

И тогда Градова положила на стол новую фотографию.

— Специалисты выпечатали изображение покрышки, которую вы держали в лесу. Здесь отчетливо видна заводская марка. Взгляните, свидетель.

— Вижу.

— А это фотографии ваших покрышек, которые находятся на катере. Узнаете?

— Вроде.

— Уточните.

— Узнаю, — процедил сквозь зубы Девяткин, неловко кивая, словно хотел боднуть кого-то. А сам горько и тяжело подумал: «Вот гадина! Что делает! Что делает!»

— Специалисты выпечатали заводские марки на ваших покрышках. И там и здесь — одна серия. Вы согласны с этим?

Девяткин долго и упрямо молчал, делая вид, что рассматривает фотографии. Однако деваться было некуда, врать бесполезно, и он согласился с доводами судьи.

— Следовательно, то, что эти пять покрышек одинаковые, не вызывает у вас сомнения?

— Я сказал уже: похожи. — Моторист продолжал крутить пуговицу на пиджаке.

Градова откинулась в кресле, ощущая усталость.

— Теперь постарайтесь вспомнить, как эта покрышка попала к дому Щербака.

— Какая?

— Вот эта самая, которая у вас на фотографии.

— А почему вы думаете, что это та же покрышка? Мало ли покрышек на свете? — не сдавался Девяткин.

— Химический анализ сгоревшей покрышки и покрышки, взятой на вашем катере, тоже подтверждает их идентичность.

— Ч-чего? — заикнулся моторист.

— Вот заключение экспертизы. Ознакомьтесь, свидетель Девяткин.

— Зачем?

— Кроме того, здесь говорится, что в сгоревшей покрышке было много бензина.

И, не дав Девяткину ни секунды передышки, Градова сказала:

— Подойдите к плану запани, свидетель, и покажите, какой дорогой вы шли к катеру с того места, где вас сфотографировал журналист Лужин.

Девяткин, сгорбившись, подошел к плану и дрожащей рукой ткнул указкой.

— Здесь шел. Вдоль берега.

— Кто вас видел в это время?

— А я почем знаю?

— В это время здесь были люди, и вас обязательно кто-нибудь заметил бы. Но здесь вас никто не видел.

— Я шибко торопился. Сами подумайте, что случилось! Разве людям до меня было — беда-то какая, паника вокруг?!

— Вот ваши сегодняшние показания, в которых вы сообщили суду, что были на опушке леса, и именно там вас мог снять корреспондент Лужин.

— Ну?

— А потом шагали лесом к катеру.

— Перепутал я. Столько ходишь каждый день, извини-подвинься.

— Допустим. Но если бы вы шли вдоль берега, обязательно вышли бы к той части поселка, где был пожар. А людей там тоже было достаточно. И вас тоже никто не видел.

— Вгорячах бежал я. Какая разница где? Вроде через мосток перескочил.

— И через мосток вы не переходили. Там тоже были люди.

И Тимофей Девяткин замолчал. Пуговица, которую он крутил на пиджаке, оторвалась и тихо упала. Но от слабого ее стука об пол моторист вздрогнул.

— У вас была только одна дорога — вдоль опушки, потом краем поселка к общежитию и дому Щербака, — сказала Градова. — Вы подошли туда с тыльной стороны спустя несколько минут после начала пожара, облили покрышку бензином и подожгли.

— Нет! — истошно закричал Девяткин. — Не поджигал я!

Когда Алексей вышел из гостиницы, по небу шаландами плыли тучи. Они просвечивались солнцем и казались легкими, свободными и вечными. Но небо потемнело, и шаланды превратились в большие баркасы. Сейчас, в полутьме, небо сливалось с Волгой, и только когда вспыхивала молния, на какое-то мгновение становились заметны просветы чистого неба, похожие на птиц, улетающих вдаль.

Алексей посмотрел на небо. Тучи не торопились окатить землю ливнем, они хитрили, коварно давили темнотой. Он вошел в детский парк вместе с первым раскатом грома. Ветер поднимал пыль на пустых аллеях и гнал палые листья. Хлынул дождь, И снова весело щелкнул бичом гром.

Алексей увидел белый павильон, который дождь аккуратно расчертил в косую линейку, как тетрадь первоклассника.

— Скорее, дяденька, скорее! — услышал он детские голоса.

И этот призыв заставил Алексея улыбнуться. Наверно, со стороны он выглядел промокшим чучелом. Когда он вбежал под навес, дети расступились и с нескрываемым интересом разглядывали его.

Откуда-то доносился громкий голос репродуктора. Шла передача, посвященная поэту Уитмену.

На игровой площадке он увидел качели, «Чертово колесо», пеструю карусель и довольно хитрое сооружение «Мертвая петля». Все стояло неподвижно. Без ребячьих голосов аттракционы выглядели сиротливо.

Рядом с Алексеем оказался мальчик в клетчатой рубашке.

— Дождь скоро пройдет, — сказал он.

— Почему ты так решил? — спросил Алексей.

— Вы на лужи поглядите! Совсем мало пузырьков… Глядите.

— Вижу.

— Так всегда перед концом дождя. Мне дедушка говорил.

— Тебя как зовут?

— Толя.

— А меня Алексей Фомич.

— А моего дедушку Николай Фомич… Вот интересно! А почему вы в детском парке гуляете?

— Разве нельзя?

Толя заразительно засмеялся:

— Тут всем можно!

— Так случилось, — скорее себе, чем Толе, ответил Алексей. — Дождь все хлещет, а ты говорил — пузырьки…

— Вы сразу хотите.

— А знаешь что? Давай покрутимся на «Мертвой петле», — неожиданно предложил Алексей.

Толя удивленно посмотрел на него.

— Испугался?

— Я только темноты боюсь, — признался мальчик. — Но дедушка говорит, что это пройдет. Правда, пройдет?

— Ну, покрутимся? — снова спросил Алексей.

— Давайте покрутимся, — нерешительно согласился мальчик.

Алексей подхватил Толю, усадил в железное креслице, защелкнул привязной ремень. Охваченный нахлынувшим желанием хоть чуть-чуть подняться в небо, уселся сам и, раскинув в стороны руки, крикнул:

— Полетели!

Маленькие пропеллеры зажужжали, рассекая веселый дождь и влажный воздух. И вот уже Алексей, описав дугу, взметнулся вверх, а мальчишка повис вниз головой, а еще через мгновенье взлетел малыш, а Щербак, ощущая всем телом забытое счастливое чувство полета, стремительно понесся к земле и вновь, увлекаемый силой мотора, взметнулся к небу. Пропеллер шумел призывно, и Алексей, притихший, улыбающийся, с новой нечаянной радостью закричал:

— Летим!

А репродуктор все еще рассказывал об Уитмене, о его любви к природе и о том, что законы природы никогда не просят извинений.

Но Алексей не слышал этих слов.

…Когда до начала суда оставалось пять минут, он вошел в зал.