Так в палате Белокурова появился студент Денис Лепешко.

Его привела санитарка тетя Дуня и, разобрав постель, сказала:

— Ну вот, Белокуров, принимай соседа. Денисом величают. Попал он в передрягу, конечно, не так, как ты, голубок, в небе, а на грешной земле.

— Здравствуйте, — первым отозвался Белокуров. И почему-то счел нужным предупредить: — Если стану храпеть, не стесняйтесь, свистните. Я на бок повернусь.

Денис Лепешко уважительно сказал:

— Надеюсь, в тягость не буду. Я — ходячий.

— Ходячий, а не зрячий. Тебе самому нянька нужна. Не очень шастай по коридорам, — предупредила тетя Дуня и, подбив подушку Белокурова, вышла из палаты.

К вечеру Белокуров и Денис познакомились поближе. Разговаривали сдержанно, по-мужски, без жалоб на судьбу.

Белокуров узнал, как Лепешко угодил в больницу.

— Я в строительном институте, на третьем курсе. Во время практики назначили меня мастером на стройку в Лазурный. Дела там шли плохо. График срывался. Я пришел на площадку и увидел: тридцать рабочих простаивают. Кто курил, кто читал газету, другие загорали. Спросил одного: «Почему не работаете?» Он ответил: «А что ты можешь предложить, мастер? Может, ты бетон привез?» Я пошел к начальнику стройки, рассказал обо всем, попросил принять меры. А он спокойно так посоветовал: «Поезжай в город. Купи футбольный мяч. Дай его работягам. Пусть играют. Спорт укрепляет здоровье». Я возмутился. Начальник резко оборвал меня: «Послушай, студент, неужели тебе жалко десятку для рабочего класса? Купи мяч. И они при деле будут, и ты разомнешься. Соображать надо, студент…» Я хотел ответить, но не смог, потому что все вдруг разом провалилось в темноту. Я только крикнул: «Не вижу… Ничего не вижу!..»

— И ведь останется безнаказанным! — выдохнул Белокуров. — Я вот лежу, слушаю сирены «Скорой помощи» и думаю — половины сирен могло не прозвучать, если б поменьше таких вот сволочей было!

В палату вошел Дмитрий Николаевич.

— Как дела?.. По-моему, оба чем-то удручены. Может, не сошлись характерами? Что, Белокуров, молчите?

— Думаю, Дмитрий Николаевич.

— Тогда не смею беспокоить.

— Извините, не так сказал. Просто нахожусь под впечатлением того, что рассказал Денис Антонович. Страшно ведь!

Дмитрий Николаевич прошелся по палате.

— Я знаю другой случай… — заговорил он. — Над океаном летел самолет. Пассажирам выдали спасательные жилеты. Сколько мест, столько и жилетов. Маленькая девочка не имела билета, сидела с матерью в одном кресле. Ей жилет не достался. Самолет терпел аварию. Тогда один пассажир, наш врач, профессор Жордания, отдал девочке свой жилет. Он погиб.

В палате наступила, тишина. Ее нарушил Белокуров.

— Человеком погиб… — сказал он.

До встречи Ярцева с Крапивкой оставалось шестьдесят два дня.

Чаще других возникало в памяти имя Хромова.

Их дружба была сдержанной, но искренней. А Дмитрий Николаевич даже чувствовал к Хромову сыновнюю привязанность, хотя тот был старше всего на шесть лет.

Вот и нынешней весной Дмитрий Николаевич приехал в домик бакенщика. Тут всегда ждали его, всегда была приготовлена чистенькая, до блеска выскобленная светелка.

…В тот день, закончив оперировать дочку бакенщика, Дмитрий Николаевич спустился в приемное отделение, там с утра мучился в тревоге и ожидании Хромов. Увидев профессора, он вздрогнул. Ему почудилось, что приход Дмитрия Николаевича связан с дурной вестью, иначе пришла бы дежурная сестра.

Но Хромов услышал уверенное и доброе:

— Все хорошо.

Хромов закивал головой, в горле заклокотало, и, оробев, он не смог поблагодарить, а только глухо выдохнул:

— Радость-то какая, господи!.. — Слезы показались у него на глазах.

Дмитрий Николаевич сел рядом и стал успокаивать его, понимая, что сомнение и страх еще гнездятся в отцовском сердце.

Потом Хромов, точно очнувшись, всмотрелся в усталое лицо профессора и сказал:

— Не зря все твердили: Ярцев, Ярцев… Чем же мне одарить вас?

Дмитрий Николаевич рассердился:

— Да вы что?! И не стыдно?

Но Хромов, не слушая его, пообещал:

— Я вам речку подарю. Вот! Приезжайте, гляньте на подарок!

С той поры Хромов стал называть свой линейный участок — Светлое. Мало-помалу прижилось это название и в округе.

Наконец-то машина вырвалась за кольцо окружной дороги и юркий «Москвич», набирая скорость, устремился к заветной реке.

К полудню апрельское солнце стало пригревать. И все вокруг обрело яркие, звонкие тона: и голубой, почти осязаемо струившийся воздух, и словно бы побеленные стволы березняка, и золотисто-рыжие стожки прошлогодней соломы.

Дмитрий Николаевич свернул на обочину, остановил машину.

Справа от шоссе вешняя вода высоко залила крутой склон, поросший кустарником. Ледяное крошево, шурша, кружилось меж затопленных ветвей.

Щурясь от солнечного света, Дмитрий Николаевич глядел на вечную неутомимую работу реки.

Он был рад встрече с этим весенним многоцветьем, предвкушал отдых в светелке, где днем распахнуто окно, а вечером мгновенно, разом набегает сон, один час которого дороже целой ночи в городе.

До домика бакенщика оставалось сорок километров.

Дмитрий Николаевич неторопливо ехал по лесной дороге. Он опустил боковые стекла и вдыхал пахнущий мокрой землей воздух. Лес встречал гостя нескончаемым праздничным хороводом деревьев.

Неожиданно впереди возник милицейский мотоцикл. Еще издали лейтенант, подняв руку, подал знак остановиться.

Дмитрий Николаевич вышел из машины.

— Вам синяя полуторка не встречалась? — Лейтенант торопливо козырнул, оглядывая Ярцева.

— Вроде бы нет.

— По шоссе ехали?

— У развилки я выходил. Спускался к берегу.

— Значит, не видели?

И, не договорив, лейтенант рванул с места мотоцикл.

Дмитрий Николаевич еще долго смотрел ему вслед. Но в лесном солнечном коридоре было пусто, только доносился треск удаляющегося мотоцикла.

Хромов не просто обрадовался приезду Дмитрия Николаевича, он был счастлив.

Позавчера, отправляя из райцентра телеграмму, он написал:

И хотя Хромов не был уверен, что дела позволят профессору приехать, он все же сходил в сельмаг и купил бутылку шампанского, что завезли еще к Новому году, буханку ноздреватого и пахучего хлеба, который Дмитрий Николаевич предпочитал пирогам и ел, запивая холодным молоком. Целую кринку выпивал.

Продавщица сразу догадалась, кого ждет Хромов, и с хлопотливым интересом спросила:

— Водку пить твой профессор не научился?

— Ты зубы не скаль, граммофон с языком. Вот.

Хромов вышел, хлопнув дверью.

За обедом говорили о житье-бытье, но Хромов больше рассказывал про дочь Аленку. Нынешним летом она закончит институт и поедет учительствовать на Дальний Восток.

— Распределили?

— Сама напросилась. Есть у нее моряк-пограничник. К нему решила податься. Вот.

— А вам бы хотелось, чтоб здесь была, рядом с папашей?

Хромов вздохнул:

— Сами знаете, настрадалась она. Не хочу теперь приневоливать. А вот Глаша не отпустила бы… — Он смолк, притих, словно пожалел, что вырвались слова о жене.

Спать легли рано, едва засмеркалось и потянуло вечерней свежестью.

Ночью Дмитрию Николаевичу снился сон: собирал он грибы, белые, боровички, всем грибам полковники. Набрал полные ведра, а вокруг грибов — тьма-тьмущая, хоть коси, только класть некуда. Кричит он, зовет Хромова, а того нет — пропал. Один-одинешенек Ярцев в лесу.

Утром за завтраком профессор сказал:

— Сон привиделся мне: грибы собирал. Это что, к болезни?

— К дороге.

— Значит, пора…

Хромов прищурил глаз, ухмыльнулся.

— В бога вы не верите, — сказал он. — Не положено ученому человеку, А сны признаете, В который раз про них спрашиваете. Это как понимать, Дмитрий Николаевич?