Литмир - Электронная Библиотека
A
A

В завьюженный февральский денек, разглядывая морщинистое, дряблое лицо под папахой, пожимая жилистую стариковскую руку, Колотилин вдруг подумал: «И я буду когда-нибудь немолодым, седоусым… Командармом буду»… Он смутился перед собой, но сразу же усмехнулся: «А почему бы нет? Плох солдат, не мечтающий стать маршалом!» И снова усмехнулся мысленно: война кончится, не поспеешь в командармы.

О той встрече с генерал-лейтенантом он почти не вспоминал, а вот о зимних рейдах вспоминал часто. Его рота действовала тогда в составе лыжного батальона. Эх, было времечко! Поскрипывает под лыжами снег, ветер обжигает, на груди — автомат, на боку — сумка с гранатами и фляжка, с которой никакой мороз нипочем. Пробравшись за линию фронта, забрасывали гранатами отогревавшихся по домам и сараям гитлеров, срезали проклятых очередями. Сделали свое — и новый рывок, и уже ждите дорогих гостей в другой деревне, господа гитлеры! Разведка и бой одновременно — и это было основной тактикой лыжников в ту зиму. И побольше, побольше истребить живой силы: для Колотилина оккупант хорош лишь мертвый, это точно.

Конечно, все здорово, пока ты сам здоровый, не пораненный. А ведь бывало: глядишь, кто-то упал, на белом халате проступает красное пятно — такой и не доживет до возвращения к своим; легко раненные еще выживали, а тяжело — те уходили под снег, могильную яму наспех выкапывали в насте. Серегу Колотилина пули и осколки обходили. И не обмораживался. И не простужался. Короче: ничего с ним не случалось в многодневных рейдах по немецким тылам. Да и не могло — он верил — случиться: заговорен, что ли? Может быть…

В тех рейдах санинструкторами, само собой, были исключительно мужчины: женщинам не под силу, да и жалел их комбриг, Батя, которому они действительно годились в дочки. Сергей Колотилин их также жалел. Но еще и любил, поскольку в дочки они ему не годились. И некоторые из этих девчат тоже любили его. А почему бы нет? Чем он так уж плох?

Запомнилась не своя санинструкторша, а из соседней роты, Зоя, бедовая дивчина, москвичка, ровесница. Злая на ласки и отчаянная в бою. Как-то гитлеры поперли в разведку боем — до батальона, так Зоя под огнем вынесла два десятка раненых, а когда срезало пулеметный расчет, легла за «максим». Немцев отогнали, но снаряд упал неподалеку от «максима». Попрощался с ней Колотилин, зарыли Зою на опушке под рябиной…

И Зину он жалел и любил. Была она из снайперш, которых прислали в полк летом сорок второго. Девчата «охотились» как надо, Зина даже немецкого снайпера-аса подстрелила (гитлеры орали по ночам из своей траншеи: «Рус, убери своих Марусек, а то Иванов перебьем!»). Но были снайперши еще и красивыми, кровь с молоком, девчатами, отзывавшимися на любовь. Была у Колотилина Зина, была. До тех пор, пока пуля снайпера из ягдкоманды не поцеловала ее в левое плечо, где родинка, которую любил целовать и Колотилин. Эвакуировали Зину в госпиталь, попрощался и с ней…

Со многими успел попрощаться в своей недолгой жизни Сергей Колотилин. Так уж получалось: легко сходился с женщинами, и они, он чувствовал, маленько его избаловали. Но разве он виноват, что они к нему привязываются? А на войне привязываться не стоит: раскидает в разные стороны. Разбаловали, разбаловали его бабы — это точно, вон как рассуждает…

Влюблялся он с первого класса, едва ли не каждый месяц меняя объект воздыханий. Наверное, в детдоме не было девочки, к которой бы он не пытался подъехать. Особенно одна его занимала, Верочка Митрофанова, почти полгода старался ей понравиться. Даже голодать стал, чтобы похудеть: выведал, что Верочка отдает предпочтение худощавым мальчикам, а его с чего-то начало разносить, кое-кто рискнул дразнить Толстуном. Он, однако, скоренько отучил дразнильщиков: кулаки у него были крепкие. К сожалению, ни голодание, ни крепкие кулаки не завоевали Верочкиного сердца. Неудача, пустой номер — и так с ним бывало. Хотя и редко.

Всякое бывало. Уже когда учился в ФЗУ, на смену воздыханиям пришли вещи серьезные, которыми подростки хвастают под папиросный дымок в уборной. Рано познал он и курево, и водочку: детдомовец и есть детдомовец. Вообще, в фабрично-заводском училище (фабзаяц!) он ощущал себя взрослым. Во всех отношениях. А почему бы нет? В поселке, наискось от детдома, дымил-пыхтел лесопильный завод — крепкий для тамошних приволжских мест. При нем-то и открыли ФЗУ: своего помещения фабзайцы не имели, занятия проводились где придется. А занятия интересные — им рассказывали про токарные станки, про металлорезание, словом, про холодную обработку металлов. Через год Серегу и еще троих ребят прикрепили к мастеру, он учил их токарничать. Хотя что значит — учил? Мастер работает, а ты стой рядом, смотри и постигай и не рассчитывай, что тебе так уж все разжуют.

Сереге нравилось токарничать, и на экзамене он выточил довольно-таки сложные детали — сразу был присвоен четвертый разряд. Потому что старался. Потому что дело всегда занимало главное в его жизни место. На втором — девчата, бабы, им, как он пошучивал, доставались серебряные медали. Впрочем, иногда они вырывались на первую роль, тесня дело и, случалось, грозя делу и самому Сереге Колотилину крупными неприятностями. Разок чуть не загремел, еще бы малость — и кончен бал, суши сухарики. Об этой истории если и вспоминать, то лишь в назидание себе: управляй своими страстями, не теряй головы, иначе — пропадешь.

Было так: приглянулась ему одна из конторы, однако подъехать не удается: неприступна, как волжский утес. Он и так, и эдак — от ворот поворот. Взял ее силой — с изнуряющей борьбой, с изорванным платьем. Наутро ждал милиционера, ждал тюрьмы. Но милиционер не пришел, тогда Серега поплелся к ней виниться. И повинился, действительно, искренне. И жалко было ее, и стыдно самого себя, и гадко на душе из-за собственной подлости. Думал: выгонит его взашей, и суда не миновать. Но его простили, а спустя неделю она уже жила с ним. На правах любовницы, на большее не претендуя. Так вот и портили Сергея Колотилина девки да бабье.

После ФЗУ потрудяжил на лесопилке, имел шестой разряд, зарабатывал прилично, в передовиках ходил. Погуливал, попивал. А там и в армию призвали. Чтоб выбить из башки всю дурь. В общем-то, выбили.

Не всю, конечно, вся до капельки дурь ушла бы, если б чувствовал материнскую ласку, отцовскую строгость. Детдом есть детдом, и будто некая пустота была неизменно вокруг тебя. Отца с матерью он не помнил, однако во сне видел их (их ли?) смутные, неразборчивые черты, не просыпаясь, звал, плакал, стонал. Как попал в детский дом, где родители — дознаться не мог, ему одно отвечали: «Ты сирота». Что сирота, знал и без директорских пояснений…

Итак, прожито двадцать два годочка, из них пара — фронтовых. Собственно говоря, война, если и не зачеркнула довоенные его годы, то, во всяком случае, подвела под ними какую-то черту, а его подвела к выводу: теперь иные времена, и ты должен стать иным. Стал? Надеется…

Капитан Колотилин хотел было кликнуть Хайруллина насчет стопаря — повод есть, командир полка слов на ветер не бросает, обещал — сделает, можно б и выпить. Ординарца, однако, не позвал, решил: чем меньше выпивок, тем полезней, — командир полка и комдив, кстати, не жалуют выпивох. Колотилин хоть и не выпивоха, но береженого бог бережет.

Между прочим, Колотилин — фамилия директора детдома, таким, как он, безымянным и бесфамильным, давали фамилии учителей, воспитателей, а имя и отчество брали с потолка. Так и появился на свете раб божий Сергей Федорович Колотилин, ныне капитан, комбат, которому светит повышение — перевод в полк.

А детский дом все-таки как мог заменял ему отца с матерью. Не заменил, вероятно, зато спас. И сколько таких осиротиненных, обездоленных, беспризорных буквально спас детский дом, где директором был Осип Осипович Колотилин? И что ему, Сергею Колотилину, пришел сейчас на память далекий детдом — это хорошо. И, может, первым, кто учил его думать, был Осип Осипович, и вот, придя с полкового КП, кое о чем капитан Колотилин задумался — и это тоже неплохо.

17
{"b":"234028","o":1}