В письме к майору Ушакову от 8 февраля 1716 года Пётр велит заготовить зимой липы под Москвой, обрубить у них верхушки и везти весной в Петербург.
А нынче дубы и липы кажутся нам такими обычными. Мы к ним привыкли, как привыкли к сфинксам, перевезенным в Петербург из древних Фив. И не задумываемся, что все мы в этом городе странноприимцы.
В отношении природы Пётр действовал так же решительно, как и по отношению к людям. В 1719 году в Гамбург садовнику Шульцу был послан заказ на 3000 штук сиринги испаника (то есть сирени), 100 штук роз, смородины и крыжовника по 500 штук, много абрикосовых, персиковых, каштановых деревьев. Садовник Штеффель должен был прислать обширный набор семян и луковиц цветочных растений, душистых и пряных трав. Среди заказываемых за границей растений было много теплолюбивых культур (например, «белый и синий виноград» или «семена табашные»).
Для зимовки деревьев персиковых, абрикосовых, померанцев и других нежных южан петербургским садовникам пришлось научиться строить оранжереи.
Так формировалась флора Петербурга. Соединялись климат, пристрастия и вкусы садовников. Многие их них были из Германии, из Голландии. Позже, в конце XVIII века, при устройстве Таврического сада большинство деревьев выписывалось из Англии, поскольку ведал этой работой садовник-англичанин Гульд.
Наконец, на коллекцию садовых растений влияла мода того времени. Популярны были самшит, розы — тогда и научились их укрывать на зиму.
«Я к розам хочу в тот единственный сад…» —
напишет через двести лет Анна Ахматова. А вот, оказывается, когда приживались розы в Летнем саду. Тогда он ещё сверкал струями фонтанов, стеклянным куполом над гротом, овальными озерцами внутри боскетов — квадратных площадок, обнесённых стрижеными деревьями. Был птичник, зверинец, оранжереи, беседки. В саду затевались празднества, ассамблеи. Сад был и центром своеобразного просвещения — здесь присутствовала европейская символика: от басен Эзопа до аллегорий искусств. Он жил своей собственной жизнью, точно большая шкатулка с множеством затей. Даже невский ветер не мог вмешаться в шелест его листвы — так аккуратно были подстрижены деревья. И только ураган и наводнение 1777 года сломают эту великолепную игрушку — разрушат грот, беседки, фонтаны…
К «садовому делу» Пётр настойчиво старался приохотить своих приближённых, передавая им часть выписанных семян и деревьев. Пышные сады окружали городские усадьбы. По словам историка П. Н. Столпянского, «в XVIII веке Петербург представлял сплошной сад». И это совсем не преувеличение. На Литейном проспекте был обширный сад графов Шереметевых, на Дворцовой набережной у Литейного моста — сад протоиерея Андрея Самборского. На Кадетской линии Васильевского острова — огромный сад Сухопутного Шляхетского Кадетского корпуса. Обширные дворцово-парковые ансамбли — усадьбы с парками, садами и огородами — тянулись вдоль Фонтанки. Сплошной линией садов была Садовая улица (теперь сохранилось только название и остатки Юсуповского сада).
Множество небольших садов устраивалось при жилых домах обывателей. Столпянский упоминает, что Петербургская сторона в 30–40-е годы XVIII века была «положительная деревня: деревянные домики с заборами и садами, в том числе и у людей среднего достатка». Частные сады были и на Васильевском острове. Из таких садов и палисадников сложился потом бульвар на Большом проспекте.
Здесь уже не стригли деревья. Их кроны поднимались над городскими строениями, перекрывали садовые аллеи. О таких разросшихся деревьях пишет Державин в стихотворении «Другу»:
Пойдём сегодня благовонный
Мы черпать воздух, друг мой, в сад,
Где вязы светлы, сосны тёмны
Густыми купами стоят;
Который с милыми друзьями,
С подругами сердец своих
Садили мы, растили сами:
Уж ныне тень приятна в них.
Так в Петербурге и в его окрестностях появились романтические сады и парки. Главным в них было движение, в отличие от статичных регулярных садов, живописность пейзажа. Они следовали местной природе, местной растительности. Это давало огромные возможности для игры авторских вкусов и пристрастий, для выражения в природе человеческих чувств, сложных переходов от счастья к грусти, от мимолётного к вечному…
Д. С. Лихачёв в книге «Поэзия садов» пишет, что Павловский парк на первых порах устраивался как парк личных воспоминаний. Великая княгиня Мария Фёдоровна, жена императора Павла, при организации сада разбила несколько построек, напоминавших ей места её детства — домики Крик и Крак, хижина пустынника.
Вместе с темой счастья в романтическом саду неизменно присутствовала тема смерти — мавзолей, урны… Вот строки знаменитого описания Павловского парка у поэта Василия Жуковского — «Славянка»:
И вдруг пустынный храм в дичи передо мной;
Заглохшая тропа, кругом кусты седые,
Между багряных лип чернеет дуб густой
И дремлют ели гробовые.
Воспоминанье здесь унылое живет…
Пейзажные сады планировались с помощью картин. Садовники делали настоящие живописные эскизы. Они подбирали оттенки листвы, рассчитывали открывающиеся виды и перспективы.
Замечательно, что в садах романтизма не был утрачен интерес к редким и экзотическим растениям, и оранжерейное дело в Петербурге XVIII века достигло удивительных результатов. Казалось, что искусство и усилия садовников и, конечно, немалые затрачиваемые средства позволяли в какой-то степени исправить несправедливость слишком суровой природы северной столицы.
В оранжереях успешно культивировались плодовые деревья — персиковые, абрикосовые, померанцевые. Их привозили уже плодоносящими из-за границы. М. Пыляев в книге «Старый Петербург» пишет: «Открытие навигации и прибытие первого иностранного корабля составляли эпоху в жизни петербуржца. Биржевая набережная и лавки тогда превращались в целые импровизированные померанцевые и лимонные рощи, с роскошными пальмовыми, фиговыми и вишнёвыми деревьями в полном цвету».
В оранжереях сада Шуваловых рос и плодоносил банан, которому «Санкт-Петербургские ведомости» 16 апреля 1756 года посвятили специальную статью. Там же в марте собирали урожай земляники и малины, а к Пасхе — белый и синий виноград.
Оранжерейные растения выращивались в Ботанических садах на Аптекарском острове и при Академии паук. О продаже заморских деревьев помещались объявления в тех же «Санкт-Петербургских ведомостях»: «В оранжереях Санкт-Петербургского Медицинского огорода желающим покупать африканские, американские и другие чужестранные деревья и произращения явиться у определённого при том огороде аптекаря».
И всё-таки сады Петербурга конца XVIII века, созданные русскими и европейскими художниками, уже несли отпечаток балтийской природы. И даже деревья-странники, прибывшие сюда из далёких мест, под влиянием влажного морского воздуха, туманов и ветров приобрели другие черты, вросли корнями в петербургскую почву, их листва даже немного изменила окраску. Зелень здесь напоена влагой и долго кажется всегда свежей.
Деревья растут медленно. Новое в садах Петербурга медленно соединялось со старым. Так незаметно исчез первоначальный облик Летнего сада. Деревья перестали стричь, ветви разрослись, накрыли аллеи, вытеснили цветы. И в пушкинское время сад уже выглядел почти так, как теперь. К старым же посадкам всегда относились бережно: деревья ценились, и особенно старые.
К концу XVIII века во всей царственной красе уже существовали Павловск, Царское Село, Гатчина, Ораниенбаум. Сады и парки Каменного острова, Екатерингофа, зафонтанной части города, Охты приобрели завершённость. Они отличались характерами и настроением, но в них было общее — свободная природа, движение от строений через остатки регулярной планировки к «загадочным далям», к просторам воды, к лесам, в бесконечность…
