— Вы совсем сбили меня с толку.
— Я, мисс Грей, сказал достаточно, чтобы лорд Алексис приказал меня застрелить, если узнает об этом.
— Тогда зачем вообще вы это говорили?
— Месть, мисс Грей. Обычное злобное, но удовлетворяющее душу чувство мести. Вы когда-нибудь читали «Сон в летнюю ночь»? У меня такое чувство, что вы скоро превратите Алексиса из благородного, величественного Тезея в околдованного и сбитого с толку Лизандра.
Она остановилась, так как они подошли к лестнице, которая вела в ее комнаты.
— Вы ошиблись, — сказала Кейт. — Его милость уже превратился в другого человека. — Но только, к сожалению, не в Лизандра. Он превратился в Боттома. А если вы помните, тот провел очень много времени в шкуре осла.
Близился вечер, когда Алексис снова отправился на розыски Кейт. Все это время он провел, пытаясь не думать о ней. До этого ему никогда не приходилось пытаться не думать о женщине. Ему это просто было не нужно. Но это не сработало, и поэтому он совершил ошибку, позволив себе вспомнить, что она улыбалась этому Кардигану, у которого вместо мозгов был фарш.
Как только он вспомнил об этом, он почувствовал себя так, как будто в его жилах забегали сотни муравьев. Ему нужно было сражение, но не просто какое-нибудь сражение, а сражение с Кэйти Энн. Разговорчивой, дерзкой, сочной Кэйти Энн. Он нашел ее в огороде, где она рыхлила землю садовой лопаткой.
— Почему вы роетесь в грязи, мисс Грей? Лопатка ударила по камню. Грязь полетела прямо в лицо Кейт, и она воскликнула:
— Проклятье! Неужели это действительно так необходимо — подкрадываться к людям и кричать у них за спиной?
Алексис какое-то время пристально разглядывал одну из своих безупречно белых манжет, прежде чем перевести свой взгляд на грязь на носу у Кейт. Он улыбнулся, когда она, отбросив лопатку, начала вытирать лицо передником, который она надела, чтобы предохранить свое платье.
— Я спросил, почему вы ковыряетесь в огороде моей кухарки?
— Я ухаживала за огородом дома, и я скучаю без этого.
— Вы закончили? — Он протянул ей руку, не дав ей возможности сказать ни «да», ни «нет». Опершись на руку Алексиса, она поднялась.
— Думаю, что да. — Она уперлась руками в поясницу и со стоном прогнулась. — О Господи! Долго же я не работала в огороде. Почему вы смеетесь?
— Не думаю, что я хоть раз в своей жизни видел, чтобы леди упиралась руками в поясницу и выпячивала грудь. — Он снова рассмеялся, увидев озадаченное выражение ее лица, и выразительно посмотрел на ее грудь. — Ваша поза, Кэйти Энн. Похоже, что воспитанности и скромности за океаном явно не хватает.
Она схватила лопатку и ткнула его черенком.
— Я не нуждаюсь в ваших наставлениях о том, чего девушки должны или не должны делать или говорить, Алексис де Гранвиль. И прекратите улыбаться. И не называйте меня Кэйти Энн. Мой отец был единственным человеком, который называл меня так.
— Должно быть, он был храбрым человеком, — он поймал руку, которая держала лопатку, — если он вырастил такую дочь, как вы, Кэйти Энн.
Он позволил ей выдернуть руку из его ладони. Она обошла его вокруг, и он видел, как в ней закипает гнев. Она была достаточно разъярена для того, чтобы застрелить его, если бы у нее под рукой случайно оказался пистолет. Ее щеки раскраснелись, а глаза сверкали от совсем неизысканной, неистовой ярости. А он чувствовал себя гораздо более живым, чем на протяжении нескольких последних лет. Алексис ничего не мог поделать с собой и снова рассмеялся.
— Та задница, — сказала она.
— Пожалуйста, — он поднял руки вверх в шутливом протесте, — пожалей мою чувствительность, Кэйти Энн. Я содрогаюсь от мысли о том, какую из частей тела ты упомянешь следующей.
— Можешь забрать все части своего тела и провалиться вместе с ними в ад, — сказала она, а затем повернулась к нему спиной и направилась через огород к дверям кухни.
— Вернись, Кейт! — крикнул он ей вслед. — Ты еще не упомянула о самых интересных частях тела.
После ее разговора с леди Джулианой прошло несколько дней, в течение которых Кейт чувствовала себя так, как если бы она была осужденным на смертную казнь, ожидающим приезда палача в город. Даже похороны Офелии, состоявшиеся в ясный, солнечный день, не отвлекли Джулиану от ее планов организации приема. Кейт должна была стать ее почетной гостьей. Кейт было тяжело заниматься делами, зная, что вскоре она будет окружена блестящими молодыми людьми и девушками, которые непременно сочтут, что она обладает грацией и манерами суслика.
София была вне себя от восторга. Хотя ее глубоко опечалила смерть Офелии, особенно после того, как она только что узнала поближе эту молодую женщину, пребывание ее в Англии среди близких людей придавало ей сил, чтобы скорее прийти в себя поле этого несчастья. Кроме того, ее очень утешали визиты, которые она наносила друзьям своего детства, с которыми она теперь возобновляла дружбу. Общество этих людей оказывало на нее целительное воздействие.
Но с Кейт этого не происходило. Когда она проводила время с мамиными друзьями, она начинала нервничать еще сильнее. Кейт боялась. Она абсолютно ничего не знала о домашних приемах, а один из этих приемов стремительно надвигался на нее, неотвратимый, как буря короля Лира. Больше всего ее пугала необходимость вести разговоры. Она так и не овладела искусством ведения легких, ничего не значащих бесед. Легкомысленная болтовня представляла для нее большую тайну, нежели принцип работы паровой машины. Другие девушки могли хлопать глазами, глядя на мужчин, и щебетать какие-то глупые льстивые фразы. Когда Кейт попыталась сделать то же самое, она почувствовала себя настолько нелепой, что ее лицо тут же покраснело, а губы просто отказались двигаться.
Джентльмены не хотели разговаривать о вещах, которые она считала интересными. Они не хотели разговаривать о мытье золота или импорте с Гавайских островов или из Китая. Им были определенно безразличны произведения Готорна или Лонгфелло. Когда она попыталась обсудить беспорядки в Канзасе из-за рабства или проблемы штатов, где существовало рабство, и свободных штатов, то она получила в ответ только бессмысленные, ничего не понимающие взгляды— за исключением взгляда маркиза Ричфилда.
