— С детства такая, — отвечала Ида, — уж не обессудьте, не знала, что вы хитрее, думала вам же за гробом помочь, чтоб наследники не барахлом поминали. А вам донесли, как они вас матерят?

— Змея какая, — сказала Ариана, — вот змея.

— Помолчи, — огрызнулась Ида, — спасибо бы сказала, ведь снова все наживете. И дачу эту вы хитро сберегли, одной отделались. Да и счет в банке небось не закопали. Кругленький счет?

— Хватит перепалки! — остановил Илья Александрович. — Я коротко и вовсе не для отчета, кто вы, чтоб я отчитывался, вы — друзья Олега, а не мои, я вам сочувствую. Он как писатель кончился при жизни еще, обет молчания он давал, думаю, неспроста: ударился о потолок своих возможностей и изображал, что вступает в период раздумий.

— Нет, он работал, — сказал я, — он жил у старухи и работал.

— Так вот, — не заметя мою реплику, продолжал Илья Александрович, — объясню, почему я ушел. Мне бы в отличие от Олега обет не помог, слишком, простите, заметен. Был оплетен обязанностями, как Лаокоон. Скажите, я писатель?

— Смешно вы спрашиваете, — осмелел я, — в этой же комнате вы сказали, что написали библиотеку книг.

— М-да. Итак, я писатель. Но я же видел, я же могу критически мыслить, что я мог выйти в тираж. А ведь уже годики тикали. Помогли японцы. У них, не знаю, как сейчас, был обычай — начинать после достижения успеха с нуля. Менять фамилию, жительство и так далее. У нас это почти невозможно. Помогла Ариана, ее шутка. Ее скрепки, которых набралась изрядная тяжесть, и она шутила: «Утоплюсь», — правильно цитирую, Аринушка? То, что мы любим друг друга, полагаю, заметно невооруженным, ведь вы невооруженные? Зачем топиться, отвечал я, и созрел план. Уйти! Уйти, чтобы работать. Уйти от дрязг, сплетен, междусобойиздата, мерзости групповщины, болезни самомнения, уйти от начальства и подчиненных, от врагов и поклонников, от семьи и общества, уйти в область чистого творчества, в скобках — не путать с искусством для искусства. А ведь есть что сказать, есть! И это я сразу ощутил. Вот здесь в эти трое суток был просто запой какой-то, работал до онемения спины, Ариана массажировала. Так скажите, если я спас себя как творческого человека — это подвиг или преступление? Рассудите. Да, жена, жалко, не мог представить, чтоб до такой степени расстроилась. Был уверен, что даже обрадуется, я ведь был готов к тому, что она, переиздавая, все будет получать одна, без дележки. Уж простит она, но весть о моей смерти ее даже в легкий обморок не уложила, а вынос мебели доконал.

— А когда электричка? — спросила Ида.

— Поживите пока. Я даже просил бы вас прочесть работу, которую делал последнее время. Она пока свежа для меня, я еще не остыл, замечания ваши были бы приняты мною с благодарностью. Или вы не в состоянии?

— Почему же? — сказал я, — Все равно мы не ляжем, простите, не оттого просим почитать, что не ляжем, но мне, например, интересно.

— А мне нет, — сказала Ида. — Впрочем, давайте. Это от руки?

— Да нет, не от руки, — отвечал Илья Александрович. — Аринушка тоже не разгибалась, так что…

— А ей кто спину растирал? — спросила Ида.

Но Илья Александрович, не заметив, решив не замечать Идиных вставок, закончил:

— …так что получите по экземпляру. Арина!

Ариана встала и принесла два экземпляра машинописной рукописи. Мне отдала сама, а Иде передала через Залесского.

Я прочел заглавие: «Стенограмма». Ида отошла в дальний угол и уселась там. Хозяин и Ариана вышли. Только Лева по-прежнему сидел на стуле у дверей и, казалось, дремал.

«— Прошу внимания!.. Внимание! Проходите вперед, тут есть свободные места. Смелее! Скучно будет — уйдете, никто не держит. Микрофон работает? Слышно? Начнем сразу, ибо много вопросов и еще больше ответов. Беру наугад. «Почему люди пьют?» Товарищи, этот вопрос навяз в зубах, поэтому коротко: люди пьют от стресса, доказано на крысах. В обычной жизни крысы не пьют, но вот их помещают в человеческие условия, в клетке загазовано, шумно, пыльно, и крысы запивают. Тем более если клетка их стоит на освинцованной, зараженной земле. Больше стресса — больше желания пить. Потому с пьянством будет покончено только тогда, когда жизнь станет нормальной. Дальше: «Как понять качество продаваемых продуктов?» Друзья мои, с таким вопросом мы недалеко уедем. Уж что продают, то и покупайте. Вообще мой городской знакомый говорил, что в войну и после на рынке могли запросто продать собаку за овцу, а кошку за кролика. И он что делал, мой знакомый? Он брал с собой на рынок живую кошку. Она рвалась к настоящему мясу (как вы понимаете, до похода на рынок она вынужденно голодала), к настоящему мясу она рвалась, а на собачатину шипела и рвалась убежать.

Так, так, так… А вот серьезный вопрос, но как ответить, не знаю. «Мы были, нас называли лапотной и варварской страной, но реки были чистыми, мы знали легенды и предания народа, пели народные песни, имели национальный костюм и кухню. Потом мы уничтожили природу, отравили реки и озера, загазовали воздух, забыли свои былины и предания, свою культуру и стали называться передовой страной». Непростой вопрос, непростой, даже в теперешних условиях, когда нет провокационных вопросов, есть вопросы острые. За все приобретения надо платить потерями. Вопрос в том, стоят ли приобретения потерь.

Далее: подпись «Парфюмер». Не вопрос, а просьба зачитать. Зачитываю: «Искажение естественного облика человека еще и в том, что уже давно никто собой не пахнет, все пахнут дезодорантами». Я думаю, все-таки не все. Для меня важнее другое искажение. Оно в том, что Слово для нас, Слово с большой буквы, упало до маленьких размеров и перестало означать движение души, а стало средством для достижения деловых целей. Анализ душит гармонию, цифра — букву, Красная книга — природу, ибо занесение в нее разрешает, делает законным вымирание. И так далее.

Вопрос: «Считать ли всерьез шуточные стихи «Эта аэробика доведет до гробика»?» Считать. Еще вопрос: «Как в новых условиях относиться к зубатовщине, переверзевщине, бердяевщине, смене вех, а также раппам, маппам и ваппам?» Думаю, по-разному.

Леди и джентльмены, друзья и враги, у нас, кроме ответов на вопросы, в повестке стоит еще и мой отчет о путешествии за счастьем, а с этим отчетом мне в десять минут не уложиться, так что давайте, может быть, будем переходить. Как дамы и господа, синьоры и синьориты? Хорошо, отвечу вначале на оставшиеся записки. Записка под псевдонимом, подпись «Геолог». «Известно ли вам, что закончился многотысячный межледниковый период? Учтите, что это серьезно». Учтем. Итак, друзья, желтые и белые, черные, и в полоску, и вообще все, кто собрался, а собрались все, ваше превосходительство, куда они денутся, раз вы им приказали, итак, продолжаем. Зачитываю: «Товарищ председатель, как известно, на земном шаре постоянно кто-то голодает. То поодиночке, то коллективно, то всенародно. Вопрос: а если все начнут голодать, нужны ли будут тогда плантации и рынки сбыта, нужна ли будет экономика и не отпадет ли, как сухой лист, призыв реваншистов к захвату?» Товарищ автор записки, вопрос к вам: призыв реваншистов к захвату чего? Вы подумайте, а я оглашу еще одну: «Войны я во веки веков никому не пожелаю, но этих жеребцов с гитарами и длинными волосами я бы голодом поморила». Так к чему призыв? К захвату чего? И кто реваншисты? Козе понятно, то мировой империализм и сионизм, но кто конкретно? Фамилии назовите. А то разговор останется беспредметным. Все мы смелы вообще, а в частности? Друзья мои, как насчет того, чтоб слегка озвучить собрание? Нет возражений? Россини — Гинзбург, ария Фигаро, затем подготовиться Бизе — Щедрину, Кармен, а также вы услышите фарандолу Бизе к «Арлезианке» Доде. Неплохо для начала? Звук! Знаю, миленькая, знаю, уж мне ли не знать твои байки. Как в войну жила да какая молодежь пошла, так? Мамаша, это их не прошибет. Мамаша, вы говорили, что сутками стояли в очередях, говорили, что обливались кровавыми слезами у ворот тюрьмы, говорили? И что? И не прошибло, так ведь? Им это не надо, им вообще ничего не надо. Они, мамаша, про очереди и про тюрьмы знают. Но знание не есть испытание, это любовь по телефону. Сейчас другое время, так они говорили вам? И успокойтесь, мамаша, и отправляйтесь сидеть на лавочке у подъезда, откуда вскоре вынесется, тараня воздух пространства, красная торпеда профсоюзного гроба, в нем будет ваше поколение, а молодежь и не спросит, кто в гробу, ибо они всех видели в гробу. Не сердись, мамаша. Мать, отойди, не стой монументом. Братишечки, уберите мамашу с фарватера. Мамаша, знаю, знаю, что ты всю жизнь без замка прожила, а что дети на пять замков запираются. Радуйся: запираются, значит, есть что запирать, не этого ли ты им желала? За что боролись, на то и напоролись. А ты иди и радуйся, что мало барахлишка нажила. Ведь все будет взвешиваться, вот они со своим имуществом и ухнут в кипящие котлы. Все, мамаша, некогда, вопросов много. Сядь, и слушай, и понимай, что не у одной тебя болит. Для разрядки: «Не знаете ли вы судьбу докторской диссертации по русскому языку «Народная мудрость в речах и докладах Н. С. Хрущева»?» Не знаю. Еще записка: «Как известно, Сталин, отвечая на вопрос о жертвах коллективизации, показал десять пальцев — десять миллионов. А если бы он был шестипалым?»