Сердце у Марины сжалось в детский кулак, захотелось сбегать в соседний универмаг и купить конфет, а потом развернуть разноцветные фантики и накормить шоколадом детей, чуть касаясь молчаливых губ, чтобы они ожили и заговорили.

— Они же не глухонемые, нет?

— От рождения они были нормальные и умели говорить, но потом чем-то заболели, врачи дали сильнодействующий препарат, но не учли, что у близнецов иная доза, чем у обыкновенных детей. Это лекарство повлияло на слух. Девочки, должно быть, помнят какие-то слова, но они ни себя, ни других людей не слышат, поэтому так странно говорят.

— Тяжело было Бетховену!

— Он гений.

— А ты?

— А я рядовой сотрудник Института микробиологии.

— Нет, нет и нет. Не хочу любить рядового сотрудника. — Марина начала смешно прыгать на одной ноге. — Я вот тоже гений, я гений из гениев, я — Моцарт готового платья, я — Шекспир ниток и катушек, я — Рахманинов убегающей строчки!

Её слова замерли, прыжок оборвался, Марина неловко приземлилась, на неё смотрело перламутровое лицо Маши, которая улыбнулась и беззвучно, в себя засмеялась, чуть подрагивая головой. Марина подумал, что надо тоже улыбнуться. Её поразили Машины глаза — совсем не детские, со взглядом полного самообладания, мудрости, она будто слушала ими. В каждом её движении была хирургическая точность, и это не имело никакого отношения к суетливой расчётливости Марины, ни минуты не могущей прожить без пользы, каждый день подсчитывающей, сколько времени она провела правильно, а сколько зря, и болтающейся в своём волнении до изнеможения. У женщины дрожали колени, ей казалось, что от этой вибрации она расплещет себя. Девочка протянула маленькую, чуть липкую руку, под ногтями которой спряталась грязь, Марине стало легче, и они, крепко сцепив пальцы, направилась к Ивану, он смотрел на них, и его сердце замирало и пряталось в ожидании, когда они к нему подойдут. Волна накрыла и погребла их под солёными брызгами счастья, и жить совсем расхотелось.

— Дорогие мои.

Он обхватил их и приподнял над землёй — таких лёгких, что они еле касались рук.

— Я Марина.

— Маша, — сказал за дочь Иван, и они улыбались, и улыбки их ершились на ветру.

По лицу Ивана пробежала беспокойная тень, он оглянулся и поставил их обратно на тротуар, Маша отрицательно мотнула головой, Иван вздохнул и опять распахнул створки своей души, обнажая белые зубы никогда не курившего человека. Из-за их спин донёсся крик, скорее похожий на свист дельфина, это одна из сестёр выражала своё недовольство, что из дверей школы вышла воспитательница и начала махать красным флажком, теперь детям придётся побросать своё детство и отправиться становиться взрослыми и образованными. Маша на секунду остановилась, посмотрела на взрослых, поцеловала сухими губами сначала Марину, потом отца и убежала, шелестя смехом.

Неподалёку от них за машиной Иван спряталась Светлана, она наблюдала за счастливым семейством, её наполняющиеся слезами глаза словно таяли, всё больше проваливаясь в глазные впадины. Тьфу ты! Она презирала себя за своё настроение, этакая мещанка, целый день спешившая по делам, а теперь растёкшаяся перед телевизором, чтобы запихать в себя свой пластмассовый ужин. Света стояла и злилась на человеческую природу, в которой, несмотря на спутанность и нервозность наступившего XXI века, присутствует то же лицемерие, что и двадцать столетий назад, мы так же падки на слезливые жанровые картинки. Сука! Склизкая блядь! Убью тебя, гадина! Светлана плюнула на асфальт. По небу бежали облака, они тянули голубые ладони и били прохладой по щекам, девушка достала из пакета бухгалтерский талмуд и пошла к метро.

В тот же день Иван впервые пригласил Марину в ресторан. Это была уютная узбекская харчевня с отличной кухней по умеренным ценам. В зале стояли топчаны, покрытые весёлыми коврами, они были похожи на мартовских котов с выгнутыми в истоме спинами, с мягкими шкурами. Посредине играл фонтан, смеющаяся вода прибивала к земле запахи, несущиеся из кухни. Марина с нежностью глядела в глаза Ивана, он так же нежно, но несколько отрешённо глядел в её.

— О чём думает мой великан?

— Ни о чём.

— Знаешь, когда люди молчат? Или когда им нечего сказать друг другу, или когда нужно сказать так много, что не стоит и начинать. Как твоя работа?

— Течёт потихоньку. Сложно.

— Всё богово трудно, а бесово легко.

— Люблю, когда говорят умные вещи.

— Прости.

— Ешь давай.

— Хорошо. Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь — приди и возьми её.

— Приду.

Суп в пиале был покрыт аппетитной плёночкой жира, мужчина и женщина задумчиво втягивали в себя лапшу и продолжали молчать. Марина с досадой смотрела, как исчезает её порция, ей стало тоскливо, и она потёрлась носом об руку Ивана, потом опять подцепила лапшу. Прозрачное тесто скользнуло между губ и, проникая внутрь, завладело Мариниными мыслями, её глаза подёрнулись сытым блеском, ей стало хорошо и покойно, как бывало в детстве, когда она просыпалась в доме у мамы — по квартире разносился запах кофе и апельсинового варенья. Иван смотрел в сторону и о чём-то напряжённо думал. О чём он мог думать, когда она рядом с ним? Значит, всё-таки не любит, не может любящий человек быть таким рассеянным. Марина тоже отвернулась и дала себе слово, что не заговорит первой.

— Будь моей женой, — вдруг сказал Иван.

— Мужчины женятся вторично, если очень любили первую жену, — после некоторого молчания ответила Марина.

— А женщины вступают во второй брак, если их разочаровал первый.

— Это Оскар Уайльд. Мне кажется, он был несколько вульгарен и ленив в своих афоризмах, и вообще двадцатый век лишён торжественности и серьёза, мы все остроумны, обо всём говорим с лёгкой иронией, даже Бога похлопываем по плечу и пишем на Него сатиру. Чтобы читать Гомера, нужно жить в деревне и быть старомодным человеком.

— Он умер в 1900 году. Может быть, плохой перевод, — задумчиво сказал Иван.

— Кто умер? Ты меня не слушаешь.

— Не уходи от темы!

— Я люблю тебя, но замуж выходить не хочу.

— Но ты же согласилась?

— Когда?

— В поле.

— Не помню.

— Ты до сих пор любишь мужа?

— Не смеши меня. После замужества у меня не осталось рубца на сердце, а только лёгкая сыпь на коже, но она раздражает. Понимаешь?

— Нет. Но всё равно рано или поздно тебе придётся выйти за меня.

— Почему?

— Потому что я бедный неудачник, а такие женщины, как ты, могут любить только недостойных. К тому же со мной не скучно, а очень весело!

— Весёлость — это от отчаяния, когда до конца понимаешь размеры своего бессилия.

— Поверь, тебе со мной будет хорошо. У меня получится. Я тебя заслоню от всего мира, отогрею в своих губах. Я умею быть мужчиной, когда рядом женщина. А ты настоящая женщина — непредсказуемая, одинокая, у тебя есть всё, только не хватает меня, чтобы замкнуться и родить неподдельное счастье. К тому же я приношу людям удачу, я талисман.

Марина подумала, что мужчины часто обещали быть её талисманами, и Владлен, и Иосиф Борисович, а вот Борис не обещал…

Иван чуть отодвинулся и попросил счёт, официант как-то подчёркнуто небрежно положил его на стол.

— Вы что, молодой человек? — сказал Иван, внимательно изучая счёт.

— А что?

— Вы, должно быть, ошиблись, проверьте счёт!

— Наверное, что-то с компьютером.

— Будьте любезны!

— Выяснять отношения с официантом в такой вечер! — Марина встала и вышла в туалет. Через пять минут вернулась. Иван сгребал в белую горку рассыпанную соль, складки около его губ глубоко залегли, кожа на руках была сухая и покрытая красными аллергическими пятнами. Марине совсем не хотелось скандалить, но, пересилив себя, она всё же смахнула соль со стола.

— Зачем ты? Это к ссоре? Где твоё лицо?

Марина умылась, её мокрые волосы неопрятно прилипли ко лбу. Она показалась ему до ужаса некрасивой.