— Ты думаешь, зачем я вас с Зинкой ращу?

— Не знаю, — пролепетала Марина, и её сердце, как китайская собачонка, поджало облезлый хвост.

— А зачем кормлю?

— Не знаю.

— Чего, глупыха, моргаешь? Смотри.

Мама достал огромный нож, таких же гигантских размеров вилку, мотки верёвки, открыла другой шкаф и указала на большой металлический чан.

— Сначала ты, как старшая, а потом Зинка.

И мама протянула тонкие пальцы-паутины и схватила Марину за шиворот, куда-то поволокла.

— Ты противная, непослушная девчонка, плохо ешь! А вот Зинка — хорошая девочка, упитанная.

Марине стало совсем невесело. Мама вплотную склонила лицо, беззвучно зашевелила губами, блуждающий взгляд чёрных глаз, заточенные брови. У Марины защипало в носу, и от ужаса захотелось в туалет, руки онемели, ноги безвольно подкосились.

И вдруг ворвался запах, запах родных духов «Мадам Роша», и он выдал маму. По этому французскому аромату Марина сразу же узнавала, вернулась ли мама с работы, он умел нашёптывать, в каком она настроении, и от этого запаха в сердце вселилась надежда, но мама почему-то рявкнула и вонзила в бока железные пальцы.

— Я тебя съем, негодная ты девчонка! А сначала разрублю на куски и сварю с укропом и лавровым листом! — И она откинула назад волосы и захохотала, так что концы её волос начали скрежетать по полу.

— И с луковицей? — Маринино сердце не выдержало — клапан был выдернут, и слёзы полились, грозя затопить всю кухню.

Неожиданно опасность рассеялась, жизнь стала приобретать запах ванили и шоколада — мамино лицо сделалось родным, оно открылось привычной улыбкой, перестав щериться хищным оскалом.

— Ты что, Маринка? Я же играюсь!

Марина, всхлипывая, начала смеяться, и мама тоже, и вбежавшая, заспанная Зинка тоже принялась за смех, весело повизгивая, хотя не совсем понимая причину общего веселья. И постепенно хохот заклубился под потолком, улизнул через окно и стал барабанить в соседские квартиры, но соседи, вырванные из сна, не обрадовались и стали стучать со всех сторон, и их стук требовал от счастливого семейства немедленного водворения порядка. Если бы советские граждане знали, что творилось в Марининой груди, какой ураган чувств бушевал, грозя разрушить хлипкие стены грудной клетки!

— А Зинка толще. С неё и надо начинать! — крикнула Марина.

Обиженная Зина засеменила розовыми пятками по направлению к детской. Ночная рубашка грустно белела в тёмном коридоре. Марина догнала сестру и поцеловал сонные щёки, мокрые от слёз.

И вот они уже лежали в своих кроватях, а мама была здесь, совсем рядом. Дети просили её поговорить тоненьким голоском, и мама, кривляясь, начала пищать фальцетом, и девочки постепенно уснули…

За детскими воспоминаниями Марина почти дошла до дома, вдруг сзади послышался подозрительный звук, она обернулась. Её разыгравшемуся воображению представилось, что за ней крадётся человек в чёрном плаще, он держит в руках мамин кухонный нож и хочет замахнуться им. Марина ускорила шаг, снежинки таяли на вспотевшей коже, ей уже что-то мерещилось впереди, слышались скрипы, вскрики, вздохи, которые начали сливаться с тенями длинных, уходящих в небо домов, спутываться с ветками деревьев, стукаться о пустые глазницы окон. Вокруг никого, никого в целом мире, она абсолютно одна.

Марина побежала, кружилась голова, в горле встал ком, который не давал дышать, а спускался всё, ниже, ниже, в живот, в пах, в ноги, и они больше не двигались, ватные, они не давали спастись от погони, которая была совсем близко, уже обжигала и наваливалась своей опасностью. Ноги вязли и не слушались! И всё потаённое, злое, как смрадное дыхание коричневой старухи, обступило Марину. Перед её глазами пронёсся коллаж из портфеля с блестящей пряжкой, сапога с божьей коровкой, красного мака из шёлка, снега, валящего за окном, беретки, сдираемой с её головы каким-то молодым человеком, чьё лицо она никак не могла разглядеть…

…Утром, когда она проснулась, опять звучала «Лунная соната», и опять в окно смотрела луна. Марина подбежала к стене и начала в неё биться. Запястья, казалось, ещё чуть-чуть и треснут, а звуки всё продолжали идти откуда-то не оттуда. Может, сверху? Она подкинула книгу, которая с шумом упала на пол, а побелка сыпалась в глаза, и они чесались, чесались. Наконец мерзкие звуки прекратились, Марина залезла в постель. «Надо позвонить маме! Надо позвонить», — подумала она ещё раз и снова уснула.

Утром, выпив чашку кофе и съев горсть риса, Марина откопала в кладовке старую раскладушку, два одеяла и подушку. Около дома она поймала такси. Водитель был недоволен краткостью маршрута, но всё же протянул огромные руки и взял вещи. Марина вспомнила, что на днях он был так любезен, что бесплатно довёз её до кинотеатра, наверное, и на этот раз денег не возьмёт. Она села на заднее сиденье, в машине пахло бензином и ёлкой. Таксист заботливо протёр боковое окно.

Ведя машину, Иван всё поглядывал на пассажирку в зеркало заднего вида, Марину раздражали его взгляды, так и хотелось закричать — «НЕ ПО РЫЛУ КАРАВАЙ!», но она отвернулась к окну — мимо мелькали те же улицы, что и вчера вечером, только теперь совсем не зловещие, всё было прибрано золотом и ленью.

Как и предполагала Марина, водитель наотрез отказался взять деньги, дотащил багаж до входа в ателье, замешкался. Она с некоторым презрением посмотрела на него. Он опустил взгляд. Откуда-то донеслось бибиканье, неподалёку от входа Марина заметила «шестёрку» «Жигули». Огромный шофёр покраснел, побледнел и начал пятиться назад. В «шестёрке» сидели Наташа и незнакомый субъект мужского пола. Молодые люди вылезли из машины, выровнялись и, синхронно повернув головы, стали следить за странным продвижением Ивана. Он, что-то сказав, с трудом уместился за руль. Марина крикнула ему вслед, что, мол, ещё свидимся, и долго Маринино спасибо бултыхалось и булькало в гулком колодце двора. Такси нырнуло в арку и исчезло. Женщина облегчённо вздохнула и перевела взгляд на спутника племянницы.

— Марина, это Вадик. Вадик, это и есть моя любимая тётя.

— Много о вас слышал.

— Приятно познакомиться, — солгала Марина, ей сразу не понравился этот меленький человек со стоптанным взглядом и радостной, готовой на всё улыбкой. Марина зажмурилась, а когда разжала веки, то на неё смотрели четыре встревоженных глаза. Сказав, что плохо себя чувствует, она ещё раз пристально взглянула на Вадика, которого Наташа вполне могла сложить в сумку и избавить тётю от неприятного знакомства.

Войдя в цех, они направились к Марининому кабинету. Вадик, тащивший раскладушку, по дороге прибил одну из портних, уронил манекен с готовым пальто, зацепился за ручку оверлока. Наташе пришлось отнять раскладушку и самой доставить в кабинет.

Марина приготовила какао, ей совсем не хотелось делиться с незнакомцем этим бодрящим, вкусным напитком. Молодой, человек, пытаясь оправдать своё присутствие, всё время подливал дамам сливки из маленького фарфорового молочника. Марине стало жалко Вадика, и она наконец улыбнулась. У Натали отлегло от сердца.

— А откуда этот замечательный молочник? — заспешил завязать беседу Вадик.

— От мамы достался. Женщины, как кошки, стараются побыстрее обжить помещение и любовь.

Наташа поперхнулась.

— На работе стала много времени проводить! — Марина мотнула головой в сторону раскладушки, подмигнула Наташе и расхохоталась. Вадик съёжился. Марина продолжала хохотать. Молодые люди осторожно посмотрели на неё, а потом тоже начали смеяться, сначала натянуто, потом всё более и более непринуждённо. Когда они вышли из кабинета, оставив тётю шуршать бумагами за большим столом, Наташа почувствовала, как с её души свалился груз — огромный, вцепившийся в неё всеми лапами и зубами, так что больно было повернуться.