— Как раз за пенборовским домом, — сказал Джон Саймон, — несколько солдат вышли из — за деревьев. Не думаю, что они гнались за мной, я даже не уверен, заметили ли они меня, но на всякий случай я бросился от них наутек.

Тут он приложил руку к голове.

— В результате у меня опять разболелся шрам на том месте, по которому меня ударил Плиммон.

— Мы слышали, — тихо сказал Коннор.

— Расскажи нам об этом, Джон Саймон, — попросил Лонгридж.

— Как нибудь в другой раз, попозже, гораздо позже. Сегодня у нас не очень — то много времени, а сделать нужно массу всяких дел.

— Так, значит, Джон Саймон, ты относишься теперь к нашему делу так же, как и я? — спросил Джереми.

— Умом я всегда был на твоей стороне. Но некоторые обстоятельства сбили меня с толку. Я очень жалею об этом, жалею сильнее, чем могу выразить. Нет нужды теперь возвращаться к этому.

— Совершенно не стоит возвращаться. Давай лучше поговорим о предстоящих делах. Как ты думаешь: люди, которых ты вел за собой с вершины мунлийской горы, способны вновь подняться?

— Только если вооружить их. Они, может быть, никогда не простят мне, что я сунул их головы в пасть этим мясникам — аристократам; но никогда не посмеют они сказать, что я лишил их возможности расквитаться с этими молодчиками. Им только не хватает выучки и нет у них оружия. Тебе это известно.

— Винтовки и пики, которые я предложил вам три месяца тому назад, все еще лежат на прежних складах, — сказал Коннор. — Их можно доставить и распределить, как только ты скажешь нужное слово.

— Так вот я и говорю его. Плиммон и Радклифф — предостаточно созревшие нарывы, да они еще и кичатся этим. Эти нарывы надо вскрыть. Я говорю свое слово. Мы будем ждать. А когда мы получим оружие, что будет дальше?

— В Западных долинах руководство возьмут на себя люди Джереми, а в Южных — Иванса.

— Вы, по — видимому, не слишком высокого мнения о наших мунлийцах — даже вооруженных и излеченных от иллюзий?

— Дело не в том. Больше всего войск сосредоточено здесь, в Мунли. Со временем, когда и другим железным магнатам придется прибавить штыки к прежним испытанным средствам устрашения, войска будут равномернее распределены по всему графству. Но в настоящий момент они здесь и как будто мало думают о других районах. Возможно, что многие из тех, кто пошел за вами в первый раз, не потеряли своего боевого духа и сейчас готовы к любой новой атаке, которую вы замышляете против хозяев; но они глубоко потрясены, и многие из них уже унесли ноги из Мунли. Я больше знаю об этой стороне дела, чем вы. Наши враги хорошо использовали первые минуты растерянности. Многие рабочие еще и сейчас ошеломлены, и ваши мистеры радклиффы и боуэны основательно порабо' тали среди колеблющихся. Они распространяют среди них басню, будто в момент опасности вы поспешили скрыться в надежное убежище, предоставив им самим зализывать собственные раны. В некоторых округах вас даже ославили королевским агентом, провокатором…

— Народ достаточно хорошо знает меня, Коннор, и никогда не поверит в такую ложь.

— Многих эта ложь вполне устраивает. Она освобождает их от ответственности, им не надо ничего предпринимать, а только со смиренным видом ждать, чтобы мистер Пенбори продиктовал им условия. Уж если кто примирился с нуждой, то и ложь у него не застрянет поперек глотки. И, как я уже сказал, большинство лучших ваших ребят разбежалось и примкнуло к отряду Джереми. Они были бы рады, Джон Саймон, если бы вы оказались с ними. Идите к ним, и снаряжение начнет прибывать к вам через три — четыре дня.

— А как вы думаете, мы добьемся успеха?

— Наделаем шуму и вызовем отклик. Успех каждый понимает по — своему. Никто не может точно предвидеть, как далеко мы зайдем. Может быть, нам удастся сдержать обещание и сохранить жизнь нашему движению хотя бы до того, как путь прочистится. Почва, на которой растут плоды человеческих усилий, истощается, и мы, возможно, послужим для нее навозом. Угнетение — это развесистое дерево, пустившее глубокие корни в землю, Джон Саймон. Зарубку мы на нем сделаем. А свалить его вряд ли сможем. До свидания!

Они помахали нам руками на прощание и ушли. Коннор первым спустился по лестнице. Джереми, перед тем как окончательно скрыться, еще раз кивнул нам напоследок и ухмыльнулся. Это выражение как — то странно пристало к его худощавому, строгому лицу, и я с подлинным облегчением улыбнулся ему в ответ, как бы радуясь намеку, что следующий этап нашей совместной деятельности окажется несколько менее зловещим и фатальным, чем это могло представиться из слов Коннора. Мы сначала услышали, как оба ушедших отстучали по Перилам условный сигнал, а потом раздался низкий голос Эйбеля, отодвинувшего и снова вернувшего на свое место груды мешков и других предметов, с помощью которых он маскировал вход на лестницу.

Я оглядел чердак со всех сторон и сделал невольную гримасу.

— Пошли, Джон Саймон! — сказал я. — Чего еще нам ждать? Здесь весело, как в могиле. Куда нам теперь держать путь? Не на квартиру ли к Корнишам? Здесь мы не можем оставаться. Мы стоим здесь на сплошном солдатском кряже. Кроме того, я видел там сегодня парочку хитрых и глазастых человечков, одетых в одно только черное и тщательно оглядывавших меня с головы до ног. По словам Эдди Парра, это шпики, специально прибывшие из Лондона или еще там откуда — то для выслеживания кое — каких людей и для подготовки их к виселице. Так или иначе, а местечко это не из приятных. Что ж ты собираешься делать?

Джон Саймон улегся на ту самую кучу мешков и старой соломы, на которой я застал сидящими Джереми и Коннора, когда поднялся на чердак. По — видимому, он страшно устал, глаза его были закрыты, руками он сдавливал виски.

— Что с тобой, друже? — спросил я. — Не вздумай только сказать, что ты собираешься провести здесь ночь. Давай — ка мы лучше двинемся в путь — дорогу, пока эта банда там внизу не покончила с поминками по здравому смыслу и не начала совать свой нос по всем углам в поисках жратвы.

— Подожди минутку.

— Тебе нехорошо?

— От сабельного удара в моей голове поднялась ужасная музыка. Уже и в тот моменг заиграла достаточно зловещая мелодия. А от того, что я проделал дорогу с вершины холма, ожидая из — за каждого куста солдат, мое состояние не улучшилось. Я пришел сюда сегодня ночью, ожидая сурового нагоняя от Джереми Лонгриджа. Но он не произнес ни слова. Мы пока не похожи на него, Алан, но, может быть, и нам удастся стать такими. Он упорно сжигал себя, но этот огонь питает его жизнь. Джереми — человек без прикрас. Зато он насквозь видит человеческую подлость во всех ее видах и твердо убежден, что ей никогда не удастся достигнуть того, к чему она больше всего стремится, то есть нашего уничтожения. Как себя вела Кэтрин, когда ты видел ее?

— Внешне спокойна, и все же она тревожится

— Говорила что — нибудь?

— Не много. Там была в это время еще и другая молодая женщина — такая тихая, милая. Она была влюблена в Уилфа Баньона. Она все старалась уверить меня, что мне угрожает какая — то серьезная опасность со стороны Плиммона.

— Что ты ему сделал? Не угодил игрой?

— Нет, но я раза три — четыре поболтал с бабой, на которой он собирается жениться, с дочерью Пенбори. А ему не нравится, что какой — то там арфист наставляет ему рога — пусть это будет даже в теории. Ну вот, значит, пекарь Лимюэл и собирается присягнуть, будто он собственными глазами видел, как мы с тобой убивали этого зверюгу, как его там звать…

— Бледжли?

— Ну слыхал ли ты когда — нибудь такую несусветную чепуху?

— Довольно часто. Чего только они не пришьют человеку, ведь все специальности оплачиваются так низко, что лжесвидетелей можно достать по дешевке. Лимюэл — этот будет врать под присягой с огоньком и умело. Будь правда его мачехой, он и тогда не мог бы гнуснее вести себя с ней. Своих хозяев он искренне любит. Жар печей, в которые он сажает свои караваи, должно быть, окончательно выпарил из него все соки независимости. Уж если кто — нибудь может довести меня до виселицы, то это, конечно, Лимюэл.