— А к чему это? Элен знает, что ей причитается. Она рождена для самого высокого положения в крае. Никогда она не унижалась перед лордом Плиммоном, как некоторые другие, я даже мог бы назвать кто. Она знала, что отец ее не бог весть какой обожатель лорда Плиммона и в особенности не доволен нахальными шуточками, которые он отпускает иногда насчет горнозаводчиков. Но у мисс Элен были свои взгляды, очень ясные, и она держала их про себя. Только теперь стало понятно, куда она

%

метила. Когда она дойдет до своей цели, в нашем крае не будет дамы, занимающей такое высокое положение, как она. Ее дед был сыном крестьянина, вздумавшего поиграть с огнем и железом, и с тех пор весь их род живет вблизи плавильных печей. В этом сила характера, а без характера — не помню, говорил ли я тебе об этом или нет — ничего не достигнешь. Есть люди, которые не согласны со мной. Они считают для себя зазорным, если в их поместье пахнет угаром пуддлинговых печей. По их мнению, если у человека есть богатство, подобающее знати, то ему надо занять и место среди знати и носить высокое звание.

Мы уселись в оконной нише, и по знаку Джабеца слуга принес нам туда большой кувшин с элем, оловянные кружки, каравай свежего белого хлеба, ножи, головку сыра и большой кусок горячего нежного мяса. Джабец, разделавшийся со своими обязанностями виночерпия, ел и пил с аппетитом. Мне же очень любопытно было послушать разные подробности, медленно просачивающиеся сквозь джабецевскую память, — как такой — то улыбался, а другой делал реверансы, тот потел, а этот чуть не упал в обморок, когда Плиммон пронесся через парадные двери пенборовского особняка и предал гласности свое новое решение. От кухонной жары и накала джабецевской почтительности я и сам был близок к обмороку.

— Но есть во всем этом одна вещь, — сказал я с подчеркнутым дружелюбием, когда Джабец выпалил наконец свою заключительную фразу, — одна вещь, которой я никак не пойму.

— Чего ж ты не можешь понять, арфист?

— Я мало знаю об этой мисс Элен, но она производит на меня впечатление девушки, сильной духом, такой же гордой и решительной, как сам лорд Плиммон, хотя она не так смугла и не так похожа на Люцифера. Она, думается мне, должна была знать об атаке, которую лорд вел на лондонскую леди, ту, что близка к трону. Женщины производят и увековечивают такие сплетни еще с большим успехом, чем собственное потомство. Так вот, он мчится назад из Лондона, опустошенный, отвергнутый, и предлагает ей себя. Можно было бы ждать, что она достойным образом выпроводит его и захлопнет дверь перед самым его носом. И вместо этого… А ну — ка, объясни!

Джабец расхохотался, с довольным видом покачиваясь по примеру знатных господ, как будто услышал от меня самую веселую шутку, какие только ему доводилось слышать. Чтобы прийти в себя, он отпил основательный глоток пива. Я последовал его примеру.

Любовь не играет никакой роли в этих вопросах, арфист! — бросил он мне.

— А что играет роль? — спросил я, — Каких правил держатся на этих высотах? Ответь мне, потому что у меня, знаешь ли, к таким вопросам самый традиционный подход — простой, звериный.

— Мы не всегда получаем все, чего желаем, далеко не всегда, — сказал Джабец, и голос его прозвучал особенно глубоко и торжественно, точно он вдруг узрел во весь рост изреченную им истину. — Лорд Плиммон взлетел высоко. Было бы замечательно, если бы леди, на которой он остановил свой выбор в Лондоне, стала его женой. Тогда мисс Элен могла бы выйти замуж за мистера Радклиффа, компаньона ее отца, и это тоже была бы вполне подходящая партия. Но лучше всего именно то, что произошло. Скоро в нашем графстве не будет никакой другой жизни, кроме той, которую захотят отпустить нам лорд Плиммон и мистер Пенбори. Лорд Плиммон собирается предоставить нашему краю такие средства, каких здесь и не видывали. Он подошел к этому делу серьезно и во все концы разослал своих уполномоченных— ознакомиться с новыми методами ведения хозяйства. Он собирается восстановить поголовье скота, — ведь с тех пор, как я себя помню, оно все убывает. Замышляет он также создать по всему краю цепь крупных ферм и позаботиться, чтобы пожилые лк}ди могли содержать столько батраков, сколько им понадобится. Я слышал, как он еще в прошлом году разговаривал об этом с. мистером Пенбори, и оба они душой и телом преданы этому делу. Если им обоим удастся добиться, чтобы старшему поколению не пришлось бросать свои ткацкие станки и другие кустарные промыслы, то это будет большим подспорьем для рабочих семей с наступлением затишья в горнопромышленных центрах. Разве' не мудрое это предприятие, арфист?

— Вполне мудрое. Хорошо, когда такие мысли получают распространение.

Некоторое время мы молча потягивали пиво. Затем я пожелал Джабецу спокойной ночи.

По дороге я еще раз задержался у большого окна. Я увидел Плиммона. Он стоял в углу и хмуро принимал поздравления каких — то двух старичков. Видеть Элен мне не удалось. Медленно, не думая ни о чем определенном, я побрел назад в Мунли.

Было уже совсем темно, когда я снова вышел на главную улицу Мунли. Мне не хотелось разделять общество миссис Брайер и Кэтрин, пока не вернется Джон Саймон и с плеч их не свалится груз тяжелых предчувствий. Я слишком долго коротал свою жизнь в одиночестве, и мне было нелегко выносить натиск трех таких разных темпераментов: Кэтрин почти не переставала грустить; миссис была как будто повеселее, в оптимизме отчаяния она как бы надеялась, что вот — вот произойдет какое — то событие — какое именно, у нее никогда не хватало мужества откровенно признаться даже себе самой — и сметет все ее тревоги; Дэви старался еще теснее со мной подружиться и тем самым восполнить брешь, образовавшуюся с исчезновением Джона Саймона.

Я шел по пустынным, молчаливым, плохо освещенным улицам и уже готов был заночевать под открытым небом. Усевшись на ступеньках лавки Лимюэла Стивенса, я уперся спиной в деревянную подпорку крыльца. Вдруг по улице прогрохотал экипаж, запряженный четверкой и направлявшийся в сторону пенборовского замка. До меня донесся смех седока. От легкого ветерка, повеявшего от доменных печей, на меня пахнуло раздражающей сернистой струей. Вместе со смехом весело настроенных людей, только что пронесшихся мимо меня в экипаже, это как- то сразу прорвало оболочку снизошедшего на меня мира. Мне вспомнился прилегающий к дому Пенбори и обнесенный оградой парк и запах винограда, окрасивший мои воспоминания о парке, как некая тематическая фраза. Подступившая от этой мысли к самому сердцу волна теплого восторга вызвала неприязнь к звуку шагов и к близости Лимюэла, тоже всплывших в памяти. От его сокрушенных надежд разило, как от доменных печей, и даже попутного ветра не требовалось, чтобы донести этот смрад до меня. Мне очень хотелось знать: а не сидит ли Лимюэл в это самое мгновенье в одной из верхних комнат своего жилья и не бормочет ли он в уши Изабелле о своих страхах?

Я перешел на зеленую площадку, где мы вместе с Феликсом аккомпанировали певцам и танцорам. Оттуда я решил пройтись вдоль по тропинке, по которой я следовал за Элен Пенбори. Караульный, один из многочисленных охранников, нанятых Пенбори и дежуривших на улицах Мунли после наступления темноты, вошел в круг света сигнального штормового фонаря, повешенного на стене здания, соседнего с лавкой Лимюэла, вперился в скрывавшую меня темноту и крикнул: «Кто там?» Я продолжал хранить молчание и не ответил на его окрик. Стражник прошел вперед. Продолжал и я свой путь. Дойдя до калитки парка, я открыл ее и вошел. Там я улегся на мягком, выложенном дерном откосе. За высокими, поросшими зеленью стенами я почувствовал себя уверенно, спокойно. Снова и снова меня грызло горькое, тревожное сожаление о том, что Кэтрин и Джон Саймон не послушались меня и не отправились вместе со мной на Север. Мне слышно было, как экипаж покатил назад, вниз по склону холма, и отправился в обратный путь — Через Мунли по направлению к Плиммон Холлу, и на этот раз его грохот показался мне еще более вызывающим. Дождавшись, пока тишина окончательно стерла все звуки, я снова настороженно оглянулся вокруг. Уверенность, покой…