Попробовал перенестись в Петровск, но на душе ещё хуже стало: дома переживают за меня, а я утешить их ничем не могу.

— Вздор! — произнёс я и вскочил. Сейчас познакомлюсь с какой-нибудь девушкой, потанцую с ней. Вечер с ней проведём. Надо веселиться, чёрт возьми. Да. Я быстрым шагом прошёлся туда и обратно по аллее, свернул к танцплощадке. Две девушки, одна другую держат за талию. Смотрят на танцующих. Обе миловидны.

— Добрый вечер, девчата, — сказал я, улыбаясь, — можно пригласить вас потанцевать?

Они с удивлением, но весело переглянулись.

— Нас же двое.

— И отлично. Будем втроём танцевать! Вы не пробовали втроём? Сейчас попробуем.

Я взял билеты, провёл их на танцплощадку.

— Можно сначала с вами? — сказал я ближней ко мне девушке. Она вроде постарше и симпатичней подруги.

Девушка молча согласилась. Подругу её тотчас приглашает какой-то парень.

— Вот мы все и танцуем, — весело говорю я партнёрше, называю своё имя и спрашиваю, как звать её.

— Угадайте!

Покуда танцуем, я угадываю, называя женские имена. Партнёрша поглядывает на меня, хихикает. Но вот танец кончается, мы останавливаемся у заборчика. Порыв бодрости пропадает. Скучно.

— Тесно здесь, — говорю я, — не лучше ли пойти погулять?

— Только пришли и уходить…

— Я сейчас, — говорю я, пробираясь к выходу.

С облегчением вздыхаю, оказавшись за оградой сада. Медленно бреду домой.

Прораб пьёт чай и читает газету. Старуха на печи, кажется спит. Вера, должно быть, в боковушке.

— Садись, студент, — говорит прораб, — что ж вино не выпили? А где Григорий?

— Гуляет… Когда суд будет, Вадим Иосифович?

— Суд? Суд не скоро. Во всяком случае не в этом месяце. Судейский народ действует по расписанию.

— И вам присудят? — говорю я, не зная, прилично ли спрашивать о таких вещах.

— Лет пять дадут, — спокойно отвечает он.

— Пять лет?

— Ну года три. Какая разница? Ты запомни, Борис: над прорабом, — он ударяет себя ладонью по затылку, — вот здесь всегда висит статья кодекса. — Вадим Иосифович наливает и себе вина. Закрывает дверь в боковушку. — Их дело такое, — указывает он глазами на дверь, на печь, садясь против меня, — они не видели погибшего парнишку. Мать его приезжала… Знаешь, на фронте убьёт твоего бойца, ты подумаешь: «Завтра и меня укокают» — и успокоишься. Тут, брат, другое дело. Мне что теперь? В тюрьму не посадят, под конвоем водить но будут. Дадут где-нибудь на севере ватагу проходимцев — руководи! И года три придётся повозиться с ними. Потом опять приеду сюда. А парнишки этого уже не будет, а мать его жить будет… Вот, брат, какие деда…

Не женат ли я, спрашивает ом. Ну и хорошо, что нет. Постарайся не жениться в институте. И после института сразу не женись. На последнем курсе, предсказывает он, будет поветрие — начнут сходиться, чтоб вместе ехать на работу. Атмосферу такую создадут девицы. Им будто иголки в одно место повтыкают, и они сбесятся — замуж им надо!.. Он получил диплом уже после войны. Покуда разыскивали в институте его бумаги, он познакомился с одной выпускницей. Женился на ней, и они приехали в эти места. И что ж? Три года она держалась, а потом началось: «Поедем, поедем отсюда обратно в Москву, тут яма, глушь, грязь; я не могу больше, жизнь проходит». И они расстались. Вначале он переживал очень и даже пил горькую, а теперь рад, что так получилось.

— Рецепта тут не дашь, Борис. Да и вы будете другими. Я, например, привык к кочевой жизни. Война ещё сидит во мне. Во сне, например, дак я военный: иной раз вскинешься среди ночи, нашариваешь пистолет, чтоб бежать из землянки, взвод свой подымать, очнёшься окончательно, хлопнешь себя по лбу: да нет же войны, ты не на фронте!

— Вы не жалеете, что институт кончили? — спросил я.

— Что? — он с недоумением смотрит на меня.

И мне становится неловко.

— Я не так выразился, — сказал я, — вот вы имеете высшее образование, а если б у вас было только среднее?

— Так… — Он пригляделся ко мне, встал и прошёлся по комнате.

— А почему ты об этом спрашиваешь, Борис? Ну-ка, ну-ка. — Он наливает из чайника в стакан заварки, отхлёбывает и садится. — Дак что вас интересует, молодой человек?

Буквально за несколько секунд в памяти моей проносятся Крылов, Стельченко, Драныкин, Лобов, какой-то погибший плотник… Его, прораба, скоро будут судить, Вера плачет в боковушке, а его судить будут, пошлют куда-то на север… Я вдруг почувствовал себя таким крохотным, ничтожным, что мне стало жутко. Только что хотел рассказать о себе все. Нет, не буду говорить. Как всё нелепо, глупо!

— Да ничего особенного, — говорю я, — мне просто интересно узнать: если б вы только техникум закончили, вы так бы работали, как и сейчас?

— Возможно. Перейти в техникум хочешь?

— Не знаю ещё.

— Постарайся институт закончить. Потом не пожалеешь. Я б сейчас годик поучился! — мечтательно говорит он. — Да что толковать. Поздно. Давай спать. Завтра идём купаться?

— Пойдём.

Прораб скрывается в боковушке, а я сижу за столом, курю и поглядываю в тёмное окно. Старуха зашевелилась на печи.

— Ещё сидите? — спросила она. — Полно вам, гасите свет. — И затихла.

Иду к себе. Зажигаю лампу, расстилаю матрац, заправляю под него простыню и взбиваю подушку. Раздеваюсь и ложусь. Полистал книгу и положил рядом на пол. Долго лежу, глядя в потолок. Заныла правая рука в локте. Подсовываюсь к стене, кладу руку на чемодан и затихаю. Стукнула входная дверь; бесшумно появился Гриша.

— Спишь? — спрашивает он шёпотом. Берёт со стола нож, ругаясь, очищает с колен грязь. Раздевшись, вешает брюки на гвоздь, отправляется на хозяйскую половину, должно быть, допить вино. Вернувшись, присматривается к моему лицу: — Спишь?

Разговаривать нет желания, и я не отвечаю. Он задувает огонь и через минуту храпит на весь дом. Я не выдерживаю, швыряю в него книгу. Гриша переворачивается на другой бок и спит тихо. Но минуты через три могучий храп заставляет меня отбросить одеяло и сесть. Нет, сегодня мне не уснуть.

Одевшись, выхожу на воздух. До рассвета брожу по тихим улицам. Посидел на вокзале в пустом зале ожидания.

Утром молодая хозяйка, накормив нас, подалась в город к Дуське, обещавшей достать для прораба яиц и колбасы. Мы отправляемся на речку. День опять солнечный, безветренный. Гриша и прораб вспоминают случаи из военной жизни. Я молча слушаю их.

— Ты не в духе сегодня? — спрашивает меня прораб.

— Да этот всю ночь храпел. Не дал поспать, — киваю я на Гришу.

Он смеётся:

— Это я могу, могу.

Нашли место, где берег полого спускается к воде и покрыт травой. Гриша и прораб полезли в воду, а я растянулся на траве и сразу уснул.

Автобус на кедринскую стройку отходит в пять вечера. Всей компанией провожаем прораба. Он в тёмных очках — чтоб не узнали милицейские.

— После института сразу в Кедринск просись, — говорит он мне, пожимая руку, — и никуда больше. Дуй ко мне.

— Постараюсь.

Вера Николаевна плачет. Когда автобус скрывается за углом, она, ни слова не сказав нам, уходит к Дусе. Возвращается от неё поздно вечером Веркой. Раздевшись до нижней рубашки, босая, принимается за уборку.

— Интеллигенция вшивая! — кричит она в коридоре, пустив по полу лужу воды, начиная орудовать тяжёлой мокрой тряпкой из мешковины. — Тот дурак: всё книжечки почитывал да рассуждал чёрт знает о чём, а теперь вот загорает. «Я, говорит, ни у кого прощения просить не буду!» Ну и не проси, замерзай там! Этот остолоп твердит своё: «Я виноват!» Ему, видите ли, мать погибшего жалко! А кто же меня пожалеет, будь вы прокляты все! Кобели проклятые. Учёные. Слушать не хотят Верку. А послушался б, дал бы взятку этому Прутникову — и конец делу всему!

Мы с Гришей в своей комнате. Я пересматриваю содержимое чемодана, Гриша, сидя на кровати, сводит одеколоном пятна с брюк.

— Гремит бабка, — говорит он вполголоса, — эка её разобрало. А ты что манатки собираешь? Готовишься охать?