— Где ж тебе дать работу, — наконец рассуждает он, не отрывая взгляда от стола, — какая сейчас у нас работа? Нет никакой работы. У нас зарплату по два месяца не получают — нет денег у нас. Наша водная дорога бедна. — Он подпирает голову рукой, находит взглядом какую-то другую точку. — Тут хоть сам ищи где-нибудь работу. И сбежал бы ко всем чертям, но… — опять молчание. Может, он так занят своими мыслями, что и забыл, зачем я к нему пришёл? — Это не организация, а такая шарашкина контора, что в свете другой такой и быть не может! — Он откидывается назад. Теперь вижу его глаза, в них печаль и скорбь.

Мы смотрим друг на друга, и я готов рассмеяться.

— Сдельную работу я могу дать тебе, — неожиданно говорит он. —

К нам поступают дрова на баржах. Распилить плаху пополам, поколоть и сложить дрова в поленницы там же на место — десять рублей за кубометр. Как?

— Согласен.

— Хорошо. Напарника тебе найдём. Пиши заявление.

— Я ещё не взял расчёт…

— Но будешь брать?

— Буду.

— Пиши. А приступать к работе можешь, когда сможешь. Хоть через две недели. Дрова там разгружают. Из тех ребят и возьмёшь себе напарника.

Уже в следующий понедельник мастер говорит нашему бригадиру:

— Лобов, твоя бригада сегодня на уборку территории. Начните с тупика.

— Что ж это выходит, мы хуже всех, что ли, будем среди грузчиков? — сопротивляется Лобов. — Посылайте нас на сплавной лес. А бабью работу делать я не буду.

Мастер ожидала сопротивления. Пропускает мимо ушей слова Лобова. Снимает трубку, вызывает станцию, спрашивает, когда подадут вагоны. Крылов стоит, прислонившись к стене, поигрывает перочинным ножичком.

— Задание дано, надо исполнять, — говорит он. Улыбается.

— Ступайте, ступайте, — кивает на дверь мастер.

— Да не пойду я щепки убирать! — кричит Лобов, садится на скамейку. — Не пойду, и всё. Дайте мне работу!

— Дорога подсохнет, привоз начнётся, и будет работа.

— Всем и сегодня есть, а нам нет? По какому праву? Я на тарифе сидеть не буду.

— Пойдём, пойдём, бригадир, — говорит Стельченко, — раз начальство говорит, надо делать.

— Правильно, — поддакивает Крылов.

— Иди, иди, Лобов. Смотри, вся бригада ждёт тебя. Завтра, если будет шесть вагонов, один вам отдам. Горбылями загрузите.

Она сказала «завтра» и «если». Завтра она будет объяснять: «Я же говорила — если дадут шесть вагонов, но ведь мне дали только три, понимаешь, Лобов? Идите, занимайтесь делом. Завтра… вот смотри: я прошу три крытых вагона. Дадут их, обязательно один ваш будет».

Заявление лежит у меня в заднем кармане брюк. Проставляю число, подаю мастеру.

— Кончился ваш трудовой стаж? — говорит мастер. — Надоело или ехать надо?

— Работы нет у вас, что ж делать…

По пути в контору я увидел, что Лобов бредёт за бригадой метрах в двадцати от неё. Ни с мальчишками, ни с Крыловым и Стельченко мне не хочется прощаться. Сворачиваю к бригадиру, он замечает меня и останавливается.

— Пока, Лобов, — говорю я, протягивая руку.

— Слушай, ты на самом деле студент? — спрашивает.

— Да.

Он не отпускает мою руку.

— А зачем же ты здесь был?

— Денег заработать надо, — я смеюсь.

Он соображает что-то:

— А сейчас в Ленинград?

— Нет. Ещё в водной конторе поработаю. Будь здоров. Желаю тебе успеха, Лобов.

— Спасибо…

На другой день я в воднотранспортной конторе. Топор у меня есть, а пилы нет. Пилу ищут. Какой-то Емельянов должен её найти и дать мне. Работать буду с каким-то Драныкиным.

— А где ж этот Драныкин?

— Идите к месту работы. Он придёт туда.

Слоняюсь в коридоре, заглядываю в комнаты. Сижу на крыльце. Вот и полдень. После обеда спрашиваю, где Емельянов.

— Тут был. Только что был, куда-то вышел.

— Пилу он принёс?

— Пилу? Какую пилу?

Спускаюсь к реке, где на берегу навалена куча осиновых плах. Никого здесь нет. Возвращаюсь в контору, вижу, в коридоре, в углу стоит ржавая пила. Тупая, почти без развода. Напильник уж и не пытаюсь здесь просить, отправляюсь в город. В хозяйственном магазине напильников нет. Проклятье. Вспоминаю про пильщика Захарыча. Но когда прихожу на перевалочную, рабочий день окончился. Уже в потёмках захожу в домик Захарыча.

Старик приветливо встречает меня, уводит в сарайчик. В ящике с разным железным хламом Захарыч находит напильник и дарит мне. Я много раз видел, как отец точил пилу; делаю разводку. Вот и мой черёд настал, весь вечер настраиваю пилу. От хозяек не доносится никаких звуков; Гриши нет: на танцах в городском парке он познакомился с молодой и довольно красивой женщиной. Фигурой своей она напомнила мне Столинскую. Гриша представился ей как прораб с какой-то стройки. И всё, что говорил нам о себе Ермолаев, Гриша пересказывает своей возлюбленной. Встречаются они где-то за монастырём, и Гриша в восторге от неё.

— Когда пуд соли будешь просить? — спрашиваю его.

— Ладно, ладно, — отмахивается он, — старые люди говорят: не согрешишь — не покаешься!

Рано утром с топором в руке, с пилой на плече спешу на новую работу. Свежее солнце слепит мне глаза. Тихо, вокруг ни души. Река спокойна, далеко на лугу пасётся стадо. Напарника моего, Драныкина, нет. Сколачиваю козлы, кладу на них плаху. Солнце уже поднялось высоко и припекает, а Драныкин не показывается. Иду в контору.

— Драныкин? Он только что был, я его послал к дровам.

— Нет его там.

— Я вам говорю: там он. Степан Иваныч, Драныкина с баржой не посылали?

— Нет. Вы же на дрова его велели поставить.

Возвращаюсь на берег. Жду. Метрах в ста дальше по берегу растут кусты. Из них появляется высокий, сухощавый парень в белой рубашке. Медленно приближается. Жёлто-белые брови и волосы, глазки маленькие, и не понять — смотрят они на меня или нет. Не поздоровавшись, парень присаживается неподалёку от меня. Молчит.

— Ты Драныкин?

Он кивает.

— Наконец-то. Я тебя жду, жду, — говорю я весело, не подозревая, что поджидает меня.

Подхожу к козлам, зову его пилить, он сидит неподвижно, смотрит на реку, будто не слышит меня.

— Ты слышишь, Драныкин? И так полдня пробежало впустую.

— Никуда они не денутся, — лениво отвечает он, не поворачивая ко мне лица, — до осени ещё много дней. Успеется.

— Вставай, вставай.

Драныкин медленно поднимается. Распиливаем не больше десятка плах, он достаёт из кармана часы с цепочкой, не спеша открывает их, долго, смотрит.

— Обед, — произносит, показывает мне стрелки.

— Пообедаем потом. Сделаем хоть кубометра четыре сегодня.

Маленькие глазки удивлённо-вопросительно смотрят на меня. При бледной коже лица у Драныкина тонкие яркие губы, удивительно белые и плотные зубы. Он улыбается.

— Тебе деньги не нужны? — говорю я.

— Всех денег не заработаешь, — отвечает он неохотно, — вон и обед мне принесли, — кивает он в сторону кустов. Там стоит девушка в белой косынке, в руке держит корзинку. Ясно, она не со стороны города пришла. Отсюда до неё расстояние порядочное, но видно, что она улыбается, что у неё большие глаза и длинные брови. Медленно Драныкин направляется к ней. Оба исчезают в кустах.

Я поесть не взял с собой, в столовую идти далеко. Проходит, мне кажется, больше часа, напарник мой не возвращается из кустов. Я поколол чурбаки, сложил дрова. Покурил. Направляюсь к кустам.

— Драныкин, Драныкин! — зову.

Из зелени листвы и травы донёсся счастливый смех девушки. Затем недовольный голос Драныкина:

— Экой он нетерпеливый, беда мне просто с ним… Чего? — крикнул он. Девушка засмеялась, быстро-быстро заговорила о чём-то.

— Ты скоро там кончишь обедать? — спросил я, стараясь придать голосу строгость.

— Вот беда с ним, — сказал Драныкин. — Да хватит на сегодня, — ответил он. — Иди домой. Сегодня уж довольно будет!

— Давай, давай, — сказал я. — Десять минут — и возвращайся!

Сижу на козлах. Остро пахнет сырая осина; свежо и тепло; поблёскивает мирно рыбь реки. За кустарником луг тянется далеко-далеко, и за ним начинается лес. Но мне не до прелестей пейзажа. У меня в чемодане лежит только тысяча рублей — всё, что я смог скопить за время работы здесь. За квартиру и питание я уплатил за месяц вперёд. Заработать бы ещё рублей девятьсот, и мне б хватило добраться до Магадана. Плевать на этих вербовщиков, обойдусь и без них.