Остаток вечера и всю ночь мы бьёмся с этой проклятой глиной. Все перемазались.

Когда делаешь что-то и видишь, что сделано много, так и усталости меньше. А тут перекидали каких-то несчастных два вагона глины, а у нас руки, ноги и спины болят. У одного парня лицо позеленело; от папиросы он отказывается.

— Тошнит. — Он ругается. — Я не ел вчера ничего. Худо что-то. — И он садится на рельс.

Мы подчищаем у платформы, прикидываем, выдержали габарит или нет. Вроде да.

Я швыряю лопату в кучу бумаг, туда же летят остальные. Времени, должно быть, часов шесть утра. Уже слышно зуденье трамваев.

— Где же сейчас искать этого Ивана Ильича?

— А вон он и сам!

Да, Иван Ильич. Будто знал, когда мы окончим работу.

— Сделали? — говорит он.

Я убеждён, что он помнит Иваненко и меня. Чего он важничает?

— Хорошо, молодцы.

Лезет в боковой карман, достаёт бумажник, из него сложенную вдвое чистую ведомость и подаёт мне.

Мы расписываемся. А Иван Ильич, поглядев по сторонам, даёт нам не по пятьдесят, даже не по сорок или тридцать рублей, а по пятнадцать.

— И только? — говорю я.

— Что такое?

— Почему ж так мало?

— Сколько заработали! — И он хочет уйти.

Мне стыдно перед ребятами: провозились всю ночь, измазались, замёрзли, устали — и на тебе!

— Почему ж так мало, Иван Ильич? В прошлом году мы за более лёгкую работу больше получали!

— Расценки такие, расценки. И денег нет.

Он хочет обжулить нас!

— Стойте! — кричу я. — Стойте! — Догоняю его. — Заберите ваши деньги, отдайте ведомость сюда. Нечего! Мы в контору пойдём! Пусть нам бухгалтерия заплатит! Ребята, сюда, отдайте ему деньги. Сегодня в контору пойдём!

Нисколько не волнуясь, Иван Ильич пересчитывает деньги, кладёт их в бумажник. Не спеша продолжает свой путь и руки свои держит спокойно за спиной. И весь вид у него со стороны такой, будто он очень доволен случившимся.

Контора базы на Лесном проспекте. В девять часов мы там.

Директор базы похож на нашего коменданта своими размерами, только у коменданта нос почти не заметен между щеками, а у директора огромная сизая гургуля, поросшая волосами. Директор выслушивает нас, зовёт секретаршу; та спешит за бухгалтером, сама посылает кого-то за Иваном Ильичом. В коридоре забегали, зашушукались. «Ага, — думаю, — сейчас тебе, Иван Ильич, будет. Узнаешь, как студентов обманывать».

Седая бухгалтерша докладывает директору, что наряды на разгрузку керамической глины у неё имеются, но расчёт она ещё не успела сделать.

— Что вы хотите от нас? — строго смотрит бухгалтерша на меня. — Вы работу недавно кончили, а у нас рабочий день начинается в девять. Прикажете в одну минуту вас рассчитать? У меня десятки бригад ждут очереди! Невозможно просто!

— Идите в бухгалтерию, сейчас рассчитают вас. — Директор кивает, улыбается.

В бухгалтерии насчитывают нам семьдесят четыре рубля девяносто копеек. Нас четверо, каждому по четырнадцать с копейками.

Мы шумим. Нормировщица расспрашивает, какую работу мы сделали.

— Вот какие расценки, — а вы думали, по тысяче получите.

Унылые, бредём к студгородку.

Днём я поднялся к Иваненко. Он выслушал меня.

— Чудаки! Зачем вы шум подняли? Я ж тебя предупреждал: не цапайся с ним вначале, и потом всё пойдёт хорошо.

— Как так? — Я не понимаю.

— Вот тебе на! Как будто ты не знал его раньше. Надо было показать ему, что вы тихие, спокойные ребята. Раз, два он заплатил бы вам мало, а потом бы начал больше платить. Какой чёрт понёс вас в контору? Теперь на себя пеняйте.

— Значит, он жулик, — говорю я угрюмо. — Ну мы ему покажем! Он у меня узнает. В прошлом году он выписывал нам денег больше, чем мы заработали, и часть брал себе? Так? Мы возьмёмся за него! — ударяю кулаком по столу и сажусь, соображая, что предпринять.

Иваненко приносит чайник. За окном висит сетка с продуктами. Он угощает меня.

— Не связывайся ты с ним, — говорит мой бывший бригадир. — Конечно, если хочешь убедиться, что я прав, напиши хоть в газету, хоть прокурору. Какие у тебя факты? Что ты докажешь? Что прошлогодний снег был грязней нынешнего?

— Он жулик. И люди найдут способ его наказать.

— Какой способ? Ты — дитя. Ты ничего не докажешь. Потому что он не жулик, а крохобор, понимаешь? Жулик-крохобор, а такого так просто не усечёшь: надо долго, может год целый, наблюдать за ним, собирать факты, иначе сам же в дураках останешься.

— И ничего с ним сейчас не сделать?

— Ничего. Ну, скажете, давал он пустую ведомость, а он скажет, да, я виноват, но я желал, чтоб вы поскорей получили деньги. И всё. Ешь колбасу. Вот сало. Тебе побольше заварки?..

Я плюнул на Ивана Ильича. Когда, подняв воротник болконцевского пальто, в меховой шапке прохожу мимо конторы базы, случается, встречаю Ивана Ильича. Он не узнаёт меня. Будь он хоть чуть помоложе, я бы расправился с ним…

Я стал раздражительным, постоянно сдерживаю себя. Через неделю зачётная сессия, а у меня не сданы работы по теормеху, сопромату.

Не сделаны два чертежа. Неделю никуда не выхожу из комнаты. День и ночь сижу за столом. Отвожу чертежи в институт и сдаю зачёты.

Получаю из дома письмо. Мама волнуется, почему долго не пишу. Настраиваю себя на нужную волну, в две минуты письмо готово.

Миша Яковлев хочет переходить на электромеханический факультет. Там надо будет ему досдавать какие-то предметы.

Из всех, кто начинал жить со мной в этой комнате, останется один Бес. Бес и я. Великолепно. Надо бежать куда-то. Иначе я буду уже не я, а кто-то другой, и тогда возненавижу себя.

Заглянул в библиотеку, где давно не показывался. Приветливая библиотекарша встречает меня улыбкой.

— Где вы пропадали? Я уже думала, не случилось ли что с вами? А где ваш брат?

— Брат?

— Извините, это я вас братьями называла. Вы всегда такие важные были.

— Мы важные?

— Да. Вам опять что-нибудь из истории?

— Нет. Я просто посмотрю журналы.

Усаживаюсь в маленьком читальном зале. Я не стараюсь найти в художественном произведении ответа, как жить. Я убеждён: никто подсказать мне не может. Я ищу в журналах хоть какого-нибудь человека, старого или молодого, который переживает что-то подобное, что творится со мной. Но сопереживать мне не с кем. То про жуликов пишут, которые становятся порядочными людьми. То директор завода почему-то не желает устанавливать новую машину в цехе, преследует конструктора, конструктор идёт в райком, оттуда приезжает комиссия, и всё решается хорошо. Другой герой бросает молодую жену с ребёнком, едет на восток, встречает на пароходе журналистку, влюбляется в неё, но она узнаёт о его жене, ребёнке, обзывает его негодяем и убегает от него. И он, убитый горем, едет дальше. И автор показывает вагон-ресторан, за столиком никого нет. Полночь. Герой сидит один и пьёт вино. Должно быть, впереди его ожидает одиночество. И всё. Ничего не понимаю…

Сдаю журналы, иду к студгородку. Всё вокруг покрыто снегом. Ветки деревьев оделись толстым слоем инея. В парке тихо. На Муринском сажусь в трамвай и еду. Куда? Не знаю.

Скоро Новый год. Народ всюду с покупками. Все возбуждены, а я равнодушен ко всему. Вспоминаю родителей, и ужасно скверно на душе.

Возвращаясь однажды из города, читаю объявление, приклеенное над окном в трамвае. Приглашаются на работу в Магадан и Магаданскую область врачи, инженеры и рабочие всех специальностей. Обращаться по адресу: Казначейская, 11. Я читал где-то или слышал, будто в Магадане открылся горный техникум. Решаю ехать туда. Баста. Иначе пропадёшь: будешь только рассуждать, мучиться. А надо меньше философствовать, а действовать. Назавтра я еду на Казначейскую.

Контора в полуподвальном помещении, в приёмной человек пятнадцать. У мужиков физиономии дублёные, голоса грубые и хриплые, видно, что они успели побывать в неблизких местах.

Женщина в меховой шубе с золотыми зубами дымит папироской и рассказывает соседу: