Зондин стал ещё более вспыльчивым. Лицо у него худое, а тут щёки даже втянулись внутрь. То и дело ссорится с Яковлевым.

Таня Величко проверяет чистоту в комнатах первого этажа. При её появлении с Зондиным стало твориться что-то нелепое. Даже когда она ещё не стучит в дверь, а только приближается, он, как пёс, чует Величко. Вскинется, станет у стены и, сунув руки в карманы, смотрит в окно, в потолок. Найдёт Таня пыль, отчитывает его — он вдруг засвистит, расхохочется каким-то идиотским смехом, упадёт на койку и продолжает хохотать. Величко ещё пуще разбранится, уйдёт недовольной, а Зондин удивляется:

— Ну чего она ко мне пристаёт, а? Ну, я староста, но нас ведь много в комнате, и пыль она нашла у тебя в тумбочке, Картавин, а чего на одного меня нападает? — И в голосе, и в глазах в эту минуту можно уловить надежду на что-то. И радость.

Я сдаю первый экзамен удивительно легко. Экзамен принимает сам лектор, сухощавый, подвижной и нервный. Когда он читает лекцию, никогда на месте не стоит. И руки с длинными пальцами, и лицо в постоянном движении.

Он поставил мне «отлично». Николай получил «пять» у Бродковича, Яковлев сдал физику на «четыре». Зондину поставили «тройку». Я говорю «поставили», потому что он отвечал и самому лектору, и его ассистентке.

Он пришёл в институт утром вместе с нами, забрался в какую-то аудиторию. Ещё раз посмотрел лекции. Часу в двенадцатом появился у дверей аудитории, где шёл экзамен.

— Привет. Как дела? — крикнул он. Ему что-то сказали. — Ладно, — решительно произнёс он, бросил лекции на подоконник. Тут же схватил их, сунул за ремень. — Не помешают. Ха-ха! Была не была! — И шагнул в аудиторию. Ассистентка попросила его подождать.

— Я не могу ждать, — заявил он, положил зачётку на стол, взял билет и уселся готовиться. Через две минуты заявил, что он готов к ответу. Ассистентка пригласила его к своему столу, он подошёл и заговорил.

— Вы садитесь, — сказала она. Он сел, но тут же вскочил и заговорил ещё быстрей. Она попросила его говорить помедленней.

— Что? — крикнул Зондин. Сел и опять вскочил. — Я неправильно отвечаю? Почему?

— Вы успокойтесь, — сказала она.

— Я спокоен. — Он сел, придвинулся к ней и стал кричать, тыча в билет, в свой исписанный листок.

Ассистентка отодвинулась, с испугом смотрела на него. Когда он кончил кричать, она взяла его билет и листок и передала самому лектору. Тот бился с беднягой полчаса, поставил «удовлетворительно» и выпроводил.

Вечером Зондин объясняет свой билет мне, Болконцеву, Яковлеву — каждому отдельно. Стучит себя в грудь.

— Почему «три»? Я буду пересдавать!

И уже садится готовиться к следующему экзамену.

— Я им докажу, — ворчит он, — видите ли, я должен как-то особенно отвечать им. Дело в знаниях. Да!

Лёгкость, с какою я сдал первый экзамен, расхолодила меня. Я болтался по общежитию, читал книжки, даже попал на вечер к педиатричкам. Лекции едва успел просмотреть, но на экзамен к Бродковичу иду в бодром настроении.

Бродкович принимает экзамен так. Впускает в аудиторию шесть-семь человек. Каждому доска. Слева от меня оказалась наша красотка Сто-линская, справа Ведомская. Мне достались функции, их связи. Вопрос довольно простой, но никак не вспомню, с чего надо начать. Мысленно листаю лекции. Вижу чернильную кляксу, женскую голову, нарисованную Николаем. Да, здесь лекция о функциях. Вспомнил. Быстро исписываю одну сторону доски. Для решения примера места нет. Посмотрел на своих соседей. Ведомская аккуратно и не спеша решает уже какое-то уравнение. На доске Столинской одна только строчка. А рука её то и дело шныряет под подол, хочет достать шпаргалку. Наконец в её пальчиках мелькнула бумажка, взгляд Столинской встретился с моим, и я даже вздрогнул: когда змея нацеливается на добычу и ты вспугнёшь её, вот так же и она смотрит на тебя. Я смутился.

— Вы готовы? — спросил меня Бродкович.

— Да.

По мере того как он читает написанное мной, глаза его удивлённо расширяются. Он делает такое движение головой, будто хочет очнуться. На губах Бродковича саркастическая улыбочка.

— Вас разволновало что-то? — произносит он, и мне кажется, он качнул головой в сторону Столинской. — Да вы, должно быть, поэт. Поэзия сродни математике. Вот что: это скорей сотрите, а то войдёт кто — стыда не оберёшься. Даю вам тему: «В жаркий полдень на реке девушки купались». Развейте эту тему на доске. — И он бесшумно семенит прочь.

Я покраснел. Смотрю на доску и ничего не соображаю. Где же ошибка?

Ведомская делает мне пальцами знаки и вполне внятно шепчет что-то. Но я не слушаю её. Теперь подсказки мне не надо: хитрюга Бродкович, конечно, следит за мной. Я не дам ему повода лишний раз поиздеваться. К ногам падает шпаргалочка, Ведомская указывает мне на неё взглядом. Она очень ловко бросила. Я отбрасываю шпаргалку к стене. Где ж я ошибся?

Ведомская начала отвечать, Бродкович ей делает какое-то замечание. Усмехнувшись, она исправляет ошибку, продолжает говорить. «В жаркий полдень на реке девушки купались», — стучит в моей голове. Тьфу ты! Не буду искать свою ошибку. Возможно, не найду, но дам только повод Бродковичу погонять меня. Пусть ставит двойку. Пересдам. Подготовлюсь хорошенько и спокойно пересдам. Едва я так подумал, сразу успокоился. Столинская торопливо наносит на доску строчку за. строчкой. Ведомская получает «пять», покидает аудиторию.

— Ну так что, — говорит мне экзаменатор, — хотите второй билет взять?

Что ж, попробую. Беру. Сразу же начинаю отвечать. Без единой ошибки ответил и тут же взял интеграл. Бродкович открыл мою зачётку, увидел там «пятёрку».

— Вы на какую оценку претендуете?

— Мне безразлично.

Он пожимает плечами, ставит мне «удовлетворительно», то есть «тройку».

Николай и по начертательной геометрии получил «пять». Он все экзамены сдал на «отлично». Яковлев спокойно проехался на «четвёрках». Вконец измученный Зондин еле перекарабкался во второй семестр.

Как ни странно, единственную «четвёрку» получил он у Бродковича. Все экзаменаторы шарахались, старались держаться подальше от Зондина. Задавали ему массу дополнительных вопросов. Бродкович же, выслушав горячечный бред его, сел за стол, подпёр голову рукой и долго смотрел прямо перед собой.

— Вы измеряли сегодня себе температуру? — наконец спросил он.

— Что?! — последовал грозный вопрос.

— Вы больны.

И Зондин взвился:

— Почему это? Я здоров! Я не так ответил? — По лицу его катились капли пота.

— Да… — сказал Бродкович, — случай, конечно, не очень приятный. Но бывает гораздо хуже. У нас с вами ещё будут встречи впереди. — И аккуратно вывел в зачётке «хорошо».

Зондин ворвался в комнату.

— Вот! — потряс он зачёткой. — Один человек только и есть и институте, — это Бродкович! Он сразу понял, что я знаю, и не задавал мне дурацких вопросов. И поставил «четыре»!

Это был последний экзамен, и после него Зондин проспал целые сутки. Не раздевшись. Как прикорнул вечером, так и спал; мы стянули с него только пиджак и ботинки. Подойдёт к нему кто-нибудь, прислушается.

— Дышит?

— Дышит.

— Ну, пусть спит, не трогай его…

Проснулся он, как и уснул, вечером. Потянувшись, спросил у Яковлева, который час. Отправился за кипятком.

— Не болтайте, ну вас, — отмахивается благодушно, когда говорим, что он проспал сутки.

Запивая батон чаем, раскрывает зачётку, смотрит на свои оценки, на подписи экзаменаторов. Затем, улыбаясь, облачается в чистую рубашку и уходит, не сказав ни слова. Два вечера проводит в комнате Величко. Кроме неё живут в комнате ещё три девушки. И вот Зондин два вечера провёл у них. Он являлся, садился за стол, доставал из кармана колоду новеньких карт, должно быть специально для этого купленных. Показывал фокусы. Что ж, всяк по-своему ищет подхода к девушкам. Как мы позже узнали, и он нравился Величко. Только она побаивалась оставаться с ним наедине. И всё бы, думаю, образовалось у них как-то, если б она не уехала на каникулы домой в Запорожье.