— Ты поссорился с ним раньше? — спросил я Болконцева.

— Болван, испортил песню! — Он ругается. — С кем поссорился?

— С этим? Я с такими не ссорюсь. — Он сел. — Ну что ж, мужики, выпьем и погуляем? Вечер хороший сегодня.

Сердитость исчезла с его красивого лица. Он улыбнулся. Когда мы выходим на улицу, я опять спрашиваю Болконцева, почему он так осадил Холмова. Что не поделили?

— Не поделили? — говорит Болконцев, глядя перед собой, держа руки на груди. — С такими типами я ничего делить никогда не буду… Я жил с ним в учебном корпусе в одной комнате… — Он вздохнул. — Да, вот я и в Европе. Давно мечтал побывать здесь. Правда, учиться долговато — пять с половиной лет! А то и все шесть… Года за три бы покончить с учёбой. Смотри-ка, вон две девочки, хороши?

Зондин и Яковлев следуют за ним. Зондина развезло. Он всё пытается что-то рассказать Яковлеву, но смех мешает. Болконцев о чём-то говорит, продолжая глядеть прямо перед собой. Говорит он мне, но лицо ко мне не поворачивает. Манера разговора Болконцева мне не нравится. Так ведут себя гордецы и зазнайки. Если ему не нравится Холмов, зачем он всем испортил вечер? Даже не объясняет, почему осадил Холмова. Не считает нужным. Тут же я думаю о том, что у Болконцева два отличных костюма из тонкой шерсти, шёлковые рубашки. Новенький чемодан, золотые часы. Вспоминаю, что, когда собирали деньги на вино, Болконцев раскрыл бумажник, в котором толстая пачка денег. Мы складывались по пятнадцать рублей. Он небрежно бросил на стол двадцать пять. Сдачу, кажется, не взял.

У моста, по которому пронеслась электричка, мы повернули обратно. Болконцев рассказывает что-то о Сибири. Я молчу. Раздражение против него растёт во мне. И вот уж мне кажется, что я с ним не сойдусь, мы Поссоримся. Один из нас должен будет покинуть комнату. И настроение моё испортилось окончательно, потому что, когда пели песни, я решил, что ребята подобрались в комнате хорошие. И мы с Николаем будем друзьями.

Надо сказать, за время экзаменов я устал от одиночества. В Петровске я не проводил ни одного дня без Витьки. Он остался дома из-за болезни. Прошлой осенью с ним начали случаться припадки эпилепсии. Врачи сказали, это последствия войны. Зимой припадки немного отпустили Витьку, но к весне участились. Мы боялись — экзамены он не сдаст, добились для Витьки свободного расписания устных экзаменов. И он сдал, поступил в наш сельскохозяйственный техникум. Мне жаль, что Витька не здесь.

Болконцев всё о чём-то рассуждает. Я вздохнул: очень жаль, что нет здесь Нели. Поступила ли она в институт? Решаю написать ей письмо. Маленькое. Коротенькое: просто несколько строчек — сообщи свои координаты. Мы поравнялись с общежитием; Зондин и Яковлев уходят спать.

— И ты с ними? — говорит Болконцев.

— Пожалуй. — Мне совершенно не хочется спать. Но и гулять с таким типом нет желания.

— Да брось ты, пошли пройдёмся. Успеем ещё выспаться!

— А куда? — говорю я.

— В парк ЛТА. Отличный парк.

В парке ветки деревьев закрывают небо, потому темно. На аллее нас обгоняют два конных милиционера.

— Должно быть, шалят здесь мужички, — говорит Болконцев.

Закуривает. Молчим. В парке тихо. Копыта процокали где-то правее нас.

— У тебя отец есть? — спрашивает Болконцев.

Такой вопрос был обычен в то время.

— Кем он работает?

Я говорю.

— А ты работал прежде? — спрашивает он.

Я разгружал с ребятами вагоны на станции, чтоб заработать на свои расходы. Классом работали в колхозе, на разборке разбитых домов. Говорю об этом.

— Ну, это не то. Это не работа. — Он даже машет рукой.

— А что же это?

— Просто труд от случая к случаю ради заработка.

— Ты думаешь? А что же, по-твоему, работа?

— Работа… Да впрочем, об этом долго толковать. Если ты не связан с делом, то…

Фу ты! Я остановился.

— Пошли обратно.

Я привык к противникам, с которыми после краткого, но выразительного разговора надо беседовать с помощью кулаков. Тут кулаками не пахнет. У выхода из парка Болконцев догоняет меня.

В комнате я сразу раздеваюсь, ложусь в кровать. Болконцев садится на подоконник, свесив ноги на улицу. Из-за служебного корпуса выползла луна, мягко осветила комнату. Зондин захрапел, заговорил во сне. Где-то на верхних этажах прокручивают пластинку.

— Ну и комната подобралась, — ворчит Болконцев, — с такими сурками всё царство божие проспишь. Девушки, доброй ночи! — приветствует он.

Ему отвечают что-то и смеются.

— Придётся с какой-нибудь девицей познакомиться, — продолжает он вслух.

А мне даже голос его неприятен. Кто покинет комнату, я или он? Долго прикидываю варианты, как это может случиться. Чтоб успокоиться и уснуть, думаю о Витьке, о доме. О том, что вот я студент, экзамены сдал довольно легко. И потому я молодчина, и всё будет у меня хорошо.

Но с Болконцевым я не поссорился. Проходит не больше трёх недель, и я даже втайне радуюсь, что не полез в тот вечер в бутылку. Не вызвал Николая на ссору. Он вовсе не умничал, назвав мою работу в колхозе, на станции «не работой». Не острил, называя Ленинград Европой. У них там, в Сибири, даже о Центральной России говорят: «Там на Западе, там в Европе». Пренебрежительно относиться к тому, что я считал работой, он имеет полное право.

Отец его по образованию геолог, ищет золото. И не только ищет, но и разрабатывает прииски.

Николай с четырнадцати лет каждый год проводил с ним летние месяцы в экспедициях. Последние два лета перед поступлением в институт уходил в сопки, как он выражается, в качестве руководителя отряда.

Отец Николая всю жизнь искал золото. Даже на войне не был, хотя здоров, сам просился на фронт. Но угодил тогда в список людей, которых специальным правительственным указом запрещалось зачислять в действующую армию. За последние шесть лет отец открыл и разработал четыре прииска. И получилось так: ему удалось установить, что все эти прииски расположены в русле существующей в допотопное время реки, впадавшей в огромное озеро, на месте которого лежат теперь какие-то Топкие болота. Река занесла в чашу озера много золотоносного песку. И теперь в чаше под толщей болота богатейшие залежи золота. Чтоб добраться до него, нужно выполнить большие работы по осушению болота. Отвести подземные воды. Да так, чтоб их же использовать для промывки грунта. Отец готовит данные для проекта производства работ. Николай на этом болоте и провёл два лета с отрядом. Бурили скважины и вели съёмку местности.

— И добрались до дна чаши? — спрашиваю я, с невольной завистью думая о том, что вот он, мой ровесник, руководил такими работами.

— Что ты! Там из трёх скважин вода ударила. Всё затопила. Из одной — горячая. Чуть было не погибли. Две установки под землю ушли…

Я, вологжане Зондин и Яковлев выслушиваем подробный рассказ о том, как бурильные установки за ночь исчезли. На месте их остались ямы. И через день ударил толстый фонтан горячей воды… При разработке прииска особое значение будут иметь гидротехнические сооружения. Потому Николай и приехал сюда учиться.

— А если не успеешь закончить институт, а работы начнутся?

Николай смеётся:

— Успею! В эту затею пока никто не верит. И министерство денег не даёт. Отец пока что хозспособом всё делает. Да и забираться туда теперь будут только зимой. Или если лето выпадет сухое… Там огромный комбинат будет! — говорит он как бы сам себе, мечтательно глядя в потолок, улыбаясь одними глазами своим мыслям.

И помолчав:

— Я б и в техникум поступил, Борис. Вполне достаточно техникума. Но когда там явно запахнет жареным, бросятся туда наши чиновники. А с дипломом инженера я им не дамся — сам буду вести работы…

И говорит Николай об этом очень просто. Будто речь идёт ну о постройке шалаша. Я же подлинной жизни даже самой маленькой какой-нибудь организации не знаю. Для меня слово «чиновник» связано с чем-то дореволюционным. Я не понимаю Болконцева. Закрадывается подозрение, что он болтает, разыгрывает нас. Но с первыми деньгами из дому он получает толстый пакет от отца. Весь вечер Николай сидит за бумагами, поясняет мне геологические разрезы, сделанные по его скважинам. Толкует о подземных водах, о таинственной и могучей работе их. Слушая Болконцева, глядя на его бумаги, чувствую себя мальчишкой. Самолюбие моё пыжится, бунтует. И наконец сдаётся. Подобного никогда ещё со мной не было, и я чувствую себя при Николае не в своей тарелке. При нём больше молчу, только слушаю. Боюсь показаться смешным. Успокаивает меня то, что Зондин и Яковлев ещё больше, чем я, находятся под влиянием Болконцева. Они дружны между собой. Занимаются в одной группе, на лекциях всегда вместе. Несмотря на это, часто спорят из-за пустяков. Дело доходит до ругани. В арбитры приглашают Николая.