Комендант сообщил мне, что Зимин с Дружкиным ожидают меня в здании клуба. Я прошел к ним. На Зимине буквально лица не было. Он находился в крайней стадии растерянности. Заговорил дрожащим голосом:
— Вот увидите, начнутся беспорядки. Разве можно что-нибудь объяснить этим дикарям!
Противно было видеть Зимина в таком состоянии. Глава правительства. Войска в твоем распоряжении. Все карательные органы тебе подвластны. А ты дрожишь! Нет, нельзя было спокойно глядеть на него. Все же я заговорил шутливым тоном, стараясь не показать своего отношения к нему:
— Во время шторма одного пассажира корабля спросили: «Какое ваше последнее желание?» Он ответил: «Благополучно добраться до берега…» Другой спросил его: «Ну, а дальше? Что еще делать будешь?» Пассажир тяжело вздохнул и сказал: «Больше никогда не сяду на корабль!..»
Дружкин громко захохотал. Но Зимин продолжал молчать. Я закурил и добавил:
— Не волнуйтесь, господин премьер-министр… Жизнь — то же море. Вернее, бушующий океан. А вы — один из капитанов в этом океане. Скажите сами: может ли быть капитаном тот, кто никогда не видел шторма?
Зимин встал и ответил вопросом на вопрос:
— А сколько может быть капитанов на одном корабле, господин полковник?
Я сразу понял, в чей огород камешек. Зимин хотел сказать: «Если я капитан, тогда почему отменяются мои приказы?» Он, как видно, считал себя заправским капитаном, и невдомек ему было, что он только гость на капитанском мостике.
Я усмехнулся.
— На корабле, разумеется, должен быть один капитан. Но капитаны бывают разные. Пожилые и молодые… Опытные и неопытные… Даже и такие, что ни разу в жизни не видели шторма, а повстречались с ним в первый же день. Значит, и за капитанами надо присматривать!
Прибежал помощник Дружкина с таким видом, точно за ним гонятся, и доложил заикаясь;
— Господин полковник! Они хотят провести митинг прямо на площади, перед вокзалом. Уже сооружают трибуну.
В последнее время погода начала портиться, небо часто заволакивали тяжелые тучи. Сегодня тоже стоял туман, но дождя не было, да и особого холода тоже. Под открытым небом было ничуть не хуже, чем в помещении.
Зимин подошел к окну, выглянул на улицу и, как бы советуясь, повернулся ко мне:
— Что делать дальше, господин полковник?
— Разогнать! — ответил я. — Сейчас же разогнать!
— А если не разойдутся?
— Силой разогнать!
Вмешался Дружкин:
— Может быть, пригласим руководителей профсоюзов? Поговорим, и они сами мирно разойдутся?
Я не стал возражать:
— Приглашайте. Но увидите: они не придут, потребуют, чтобы вы сами пришли к ним.
Так и получилось. Спустя несколько минут помощник Дружкина возвратился и сообщил, что рабочие ждут Зимина.
Зимин испуганно замахал руками:
— Нет, нет! Я к ним не пойду. С чем мне идти? С тем, что мой приказ отменен? Оправдываться? Нет!
Я понял — пора переходить к решительным действиям. Приказал Дружкину и коменданту:
— Немедленно разгоняйте! Если не разойдутся, откройте огонь!
Мы остались вдвоем. Зимин все еще стоял у окна, засунув руки в карманы и глядя на улицу. Я решил сыграть на его самолюбии. Подошел к нему и, дымя папиросой, сказал:
— Я вижу, господин премьер-министр, вам хочется стать полноправным капитаном. Так?
Зимин вынул руки из карманов, повернулся ко мне и тихо, с виноватым видом ответил:
— Нет, господин полковник, вы ошибаетесь. Поверьте, я окончательно потерял руководящую нить. Не знаю, как быть. Все выходит наоборот. Куда ни ступлю — впереди пропасть. И перед вами я виноват, и народу ненавистен. Что же мне делать?
— Будьте тверды! Действуйте смелее! Перед вами — очень коварный враг. Стоит ослабить вожжи, и вы сами не заметите, как станете жертвой неумолимого рока!
— Я тоже боюсь этого, господин полковник. Ведь кто сегодня подымает шум? Маши же люди. Члены нашей партии…
С улицы донеслись неистовые крики, и тут же раздалось несколько выстрелов. Я вышел из дома. Ко мне подбежал комендант, доложил, что митинг начался. Я приказал своим солдатам, стоявшим возле клуба, сосредоточиться, а сам направился к толпе. Навстречу мне попался Дружкин, он был в полной растерянности.
— Не расходятся, господин полковник. Мы дали залп в воздух. Что же делать?
— Не надо стрелять в воздух… Если стреляете, цельтесь прямо перед собой!
Мы подошли к вокзалу. Толпа оказалась гораздо больше, чем мы предполагали, люди сидели на крышах соседних домов и даже на деревьях.
Знамен и транспарантов было множество. Привокзальная площадь вся была в красном.
Я, признаться, не ожидал, что мне придется предстать перед таким скопищем людей. Сердце сжалось, мысли начинали мешаться. Было совершенно ясно, что произойдет жестокое кровопролитие.
Дружкина, как видно, тоже охватил страх. Он с мольбой обратился ко мне:
— Господин полковник! Прошу вас, примите на этот раз мой совет. Пусть поболтают. В толпе есть и наши люди. Они берут на заметку каждого. Я обещаю вам сегодня же схватить всех, кто сейчас стоит на трибуне!
Послышались бурные аплодисменты, крики: «Ур-ра! Ур-ра!»
Дружкин опасливо покосился на вокзал и, еще больше понизив голос, добавил:
— К тому же, господни полковник, я не доверяю нашим солдатам. Все это — одна сволочь. В решительную минуту они могут повернуть штыки против нас!
В этот момент подбежавший дежурный офицер миссии протянул мне маленький конверт. Я отошел в сторону, вскрыл конверт, вынул из него листок бумаги и прочел: «Меры отменяются. Жду».
Записка была написана рукой Маллесона. Что привело к такому неожиданному обороту дел? Неужели генерал опасается возможности крупного столкновения? Но раздумывать было некогда, надо было скорее возвращаться и выяснить, что произошло.
Когда мы были уже возле миссии, мимо нас стрелой промчалась машина Зимина. Я, признаться, был поражен. Когда он успел приехать сюда? Видимо, сразу же после того, как мы направились к вокзалу, он поспешил к Маллесону. Все ясно! Это Зимин уговорил генерала изменить позицию.
Генерал сидел в кабинете один. Увидев меня, он поднялся, взял со стола телеграмму и молча протянул мне.
Телеграмма гласила: «Лондон одобрил мое предложение о срочном выводе военной миссии и всех британских войск из Закаспия. Для проведения эвакуации в ближайшие дни прибудет генерал Горин. Мильн».
Маллесон стоял за столом как статуя. Я еще раз пробежал телеграмму и пожал плечами:
— Какая оперативность!
Генерал вскинул брови.
— Я тоже удивлен. О какой-нибудь мелочи приходилось напоминать по нескольку раз. А тут смотрите, как быстро решили!
Я вернул генералу его записку и заговорил было о железнодорожниках. Генерал разорвал на мелкие клочки конверт с запиской и остановил меня:
— Не вмешивайтесь! Пусть делают что хотят… Наша миссия закончена. Пусть теперь сами о себе заботятся!
Генерал вызвал дежурного офицера и, приказав ему никого не впускать, повел меня в комнату за кабинетом — место, где он обычно отдыхал. Достав из шкафа бутылку коньяка и две рюмки, он поставил их на стол и, еще понизив голос, заговорил:
— Я, признаться, не думал, что Лондон согласится с таким нелепым предложением.
Я взял рюмку, которую подал мне генерал, и ответил:
— Вопрос, по-моему, был решен еще до приезда сюда генерала Мильна. И был решен в Лондоне, в общем плане. Помните его слова: «Есть указание Лондона о сужении линии фронта, о сосредоточении сил на основных стратегических пунктах»? Значит, речь тут шла не только о Закаспии. Об отходе по всему фронту. Это, конечно, плохой признак. Большевистская зараза лихорадит весь мир. Германия, Венгрия, Австрия… Вся Европа в огне! Социалисты проводят в Лондоне, в Альберт-холле, митинг солидарности с Советами. Осуждают политику правительства. Подумать только!
Генерал молчал. Я продолжал:
— В одной из наших бесед в Мешхеде вы высказали свое мнение о Ленине… о большевиках. Вы говорили: «Они хотят с помощью политики повернуть колесо истории». Тогда я не придал значения вашим словам. Признаюсь, даже мысленно улыбнулся. Но сейчас по этому вопросу у меня сложилось и свое мнение.
