— Не надеетесь, потому что чувствуете свою вину. Вы — преступник!

— Нисколько! — ответил Кирсанов спокойно. — Получается парадокс. Вы, гражданин Великобритании, нарушаете границу суверенного государства… Встречаетесь с антиправительственными элементами… подстрекаете их к восстанию, к свержению законной власти… А я, как представитель этой власти, принимаю меры предосторожности. Иначе говоря, защищаю интересы своего правительства, своего народа. Скажите: кто же преступник? Кто должен сидеть в наручниках? — Я сердито кашлянул. Кирсанов продолжал, не переводя дыхания: — Вы на чужой территории действуете как каратель… как вершитель судеб. Где тут справедливость? Где тут логика?

— Вот логика!

Сам не помню, как я занес руку… Изо всей силы хлестнул капитана по щеке и тут же вышел.

Вернувшись к себе, я долго сидел в раздумье. Кирсанов неожиданно обернулся для меня смертельной угрозой. Он мог свести на нет усилия всех шести месяцев. Что делать? Только один выход: убить его и зарыть где-нибудь под кустом саксаула, пока не вернулся генерал. Повесился, мол… Или — пытался бежать… И действовать надо руками Арсланбекова. Кирсанов — его дитя. Пусть сам и рассчитывается с ним!

Пришел капитан Тиг-Джонс. Должно быть, он тоже с кем-то повздорил: лицо его побагровело, в глазах сверкала злоба. Я осведомился о причине его волнения. Швырнув на стол целую пачку бумаг, он яростно заговорил:

— Смотрите: весь город полон этой мерзости! Заклеили все стены, вплоть до мечети бехаистов! Я вызвал начальника полиции, спрашиваю: «Что же делают ваши люди?» Знаете, что он мне ответил? Говорит: «Я не могу поставить часовых у каждой двери». Как вам это понравится? Может же быть такой идиотизм?!

Взяв одну из листовок, я бегло просмотрел ее. Это была большевистская прокламация: «Долой английских оккупантов!»… «Да здравствует советская власть!»… «Да здравствует Ленин!» Я не стал читать остальные. Стараясь успокоить капитана, я пошутил:

— Сберегите… Пригодятся в Лондоне, когда будете писать мемуары.

— Еще неизвестно! — Тиг-Джонс улыбнулся, начиная успокаиваться. — Как бы вместо мемуаров не пришлось подписывать протоколы допроса!

— Почему?

— Дела неважные, господин полковник. Если события и дальше пойдут так, то как бы не пришлось нам удобрять землю своими трупами…

Капитан Тиг-Джонс был боевой офицер, проверенный в фронтовой обстановке. В Туркестан поехал охотно, в надежде, что в краях, которые еще не видели британских солдат, ему посчастливится часто менять погоны. Поэтому его пессимизм меня, признаться, удивил.

Если у пего опускаются руки, чего же тогда ожидать от остальных?

Я перевел разговор на другую тему:

— У известной вам Софьи Антоновны живет один художник. Вы знаете его?

— Один раз видел.

— Почему он не призван в армию?

— Говорят, болен. Не годен к строевой службе.

— Чепуха! Никого нет здоровее. Распорядитесь, пусть его сегодня же призовут и отправят на фронт.

Капитан многозначительно улыбнулся. Он, разумеется, понимал, чем вызвана моя забота о художнике. Пускай… Я решил так или иначе переупрямить Екатерину. Говорят, насильно мил не будешь. А может, будешь? Может, увидев, что попала в тупик, она возьмется за ум, вернется на прежнюю дорогу?

Я еще раз намекнул, что заговорил о художнике не случайно.

— Строжайший приказ: призвать его сегодня же!

Тиг-Джонс опять усмехнулся:

— Будьте покойны, самое большее через два часа он будет в казарме.

Я поднялся, предложил закурить и завел разговор о Кирсанове:

— Русский капитан не признается в том, что он большевик. Наоборот, обвиняет Арсланбекова в измене нам. Вы сами допрашивали его?

— Нет… Мне рассказал Арсланбеков.

— По-моему, это просто соперничество. Оба царские офицеры, старые разведчики. Понося друг друга, хотят набить себе цену.

Мы еще поговорили о делах. Капитан рассказал о настроениях в городе, затем перешел к положению на фронте. К этому времени появилась Элен, — я еще раньше условился с ней пойти в город. Ровно в одиннадцать часов капитан откланялся и отправился по своим делам, а мы с Элен вышли прогуляться.

Погода и сегодня была чудесная. Недаром Закаспий называют «солнечным краем». В Асхабаде действительно много солнца. В летние месяцы здесь стоит беспощадный зной. А сейчас, зимой, солнечные лучи только оживляли, снимали усталость. Ласковое тепло, казалось, окутывало нас со всех сторон, подымая настроение, придавая бодрости. Да и воздух был сухой, здоровый. В самые жаркие дни здесь не приходилось потеть так, как, скажем, в Калькутте или Карачи.

Пройдя по Офицерской улице, мы с Элен свернули в сторону Русского базара. Миновав Скобелевскую площадь и уже подходя к типографии, я вспомнил, что не взял бумажник. Идти без денег на базар… Мне еще никогда не случалось попадать в такое положение! Я остановился и, шаря в карманах, сказал:

— Элен! Сегодняшние расходы на ваш счет. При мне, оказывается, нет ни гроша.

Элен тихо засмеялась:

— Вернете с процентами, у меня есть деньги. — Она открыла сумочку и, достав несколько хрустящих бумажек, протянула мне.

Я удивленно посмотрел на Элен:

— Что это?

— Деньги.

— Чьи деньги?

— Прочитайте…

Я прочел надписи на ассигнациях. Они были па двух языках: английском и русском. Сразу же бросились в глаза несколько слов, напечатанных крупными буквами па русском языке: «Обязательство Великобританской Военной Миссии». Остальной текст был напечатан помельче: «Именем Великобританского Правительства я обязуюсь заплатить через три месяца с сего числа предъявителю сего пятьсот рублей. Генерал-майор Маллесон. Великобританская Военная Миссия». Слово «пятьсот» было выделено более крупным шрифтом.

В самом низу, уже совсем мелкими буквами, стояло:

«Признано Закаспийским Правительством к хождению наравне с денежными знаками».

Я с откровенным изумлением посмотрел на Элен:

— И это ходит на правах денег?

— Да.

— Когда выпустили?

— Там есть дата.

Я снова начал перебирать бумажки. Действительно, на них стояло по-английски: «12 декабрь 1918». Я не знал о такой операции. Спросил у Элен, чем это вызвано. Она ответила со смехом:

— Причина одна: средств не хватает. На все нужны деньги. Просят миллионы, но одному богу известно, куда они расходятся. Ведь еще недавно мы выдали баснословную сумму. А теперь просят! Вот генерал и решил выпустить эти деньги.

Элен показала на одинокое, закопченное дымом здание типографии и сказала:

— Деньги теперь печатают вот здесь.

Я знал, Маллесон умеет находить выход из трудных положений. Действительно, нелегко насытить прожорливых, жадных к наживе людей. Генерал поступил умно.

Я положил бумажки в карман и продолжал расспросы:

— А Лондон знает об этом?

— Знает… Переговоры шли около месяца. Лондон советовал обещать уплату по окончании войны. Но Фунтиков и остальные не согласились, сказали: «Такие обязательства невозможно будет распространить среди населения, лучше после продлим срок».

Мы подошли к Русскому базару. Сразу же нам в уши бросились назойливые звуки шарманки. Торговля, видимо, была в полном разгаре: базар гудел, словно улей в жаркий полдень. Кто-то покупал, кто-то продавал. Невозможно было разобрать, на каком языке, на каком наречии говорят. Асхабад был многонациональным городом: здесь жили туркмены, русские, армяне, евреи, персы, узбеки, курды… У каждой национальности был свой район, своя улица, своя мечеть или церковь, даже были распределены профессии.

У самого входа на базар нас встретила смуглолицая цыганка с живыми, зоркими глазами, она обратилась к нам по-русски:

— Дай руку, погадаю… Не пожалей несколько копеек. Не будешь раскаиваться. Тебя ждет известие.

Я остановился и спросил:

— Кого из нас ждет известие?

Цыганка ответила, весело улыбаясь:

— Тебя… Известие не очень доброе… Кто-то подкапывается под тебя. Но все окончится благополучно. Скоро отправишься в дальнюю дорогу. Там тебя ждет большое счастье…