Провожатый, которого отправил с нами Мерген-бай, оказалось, знал мираба [76] и познакомил нас с ним. Мираб пригласил нас напиться чаю. Я согласился, тем более что все равно собирался сделать привал. Спешившись, я подошел к краю арыка и поздоровался с ближайшими работниками. Арык во всю длину был заполнен людьми, цепочке работавших по обеим сторонам его не было видно конца. Сотни людей трудились изо всех сил, обливаясь потом. В воздухе так и сверкали лопаты. Почва здесь промерзла на большую глубину. Когда выпадает погожий, солнечный день, как сегодня, земля слегка оттаивает, а ночью мороз усиливается, и она снова отвердевает. Вот почему люди торопились…

Пожилой, коротенький, с козлиной бородкой человек вонзил лопату в полузамерзшую землю и, хитровато улыбаясь маленькими глазками, спросил:

— Что, таксыр, пришли помочь нам?

— Нет, пришел сказать вам: «молодцы», — пошутил и я. — Ведь похвала тоже помогает?

— Вах-вах, в этом мире таких «хвалителей» много. Начиная с мираба, вплоть до самого Джунаид-хана, все только и говорят: «молодцы». А нам нужны помощники, чтобы хоть немного расправить спину.

— Замолчи! — сердито прикрикнул мираб. — Не мели чепуху. Не успеешь оглянуться, как скатишься в пропасть.

— А кто меня сбросит? — Коротышка не отступал. — Джунаид-хан? Пускай сбросит! Все равно жизни нет. Днем спокойно дышать нельзя, ночью — спокойно спать. Разве это жизнь?

— Кончай, говорю! — Мираб так и пожирал глазами коротышку. — Раньше или позже, а я вырву твой язык с корнем. Ах ты глупец!

Его собеседник язвительно засмеялся:

— И глупцам и умным конец один, мираб! Придет время, и мы на том свете сравняемся!

Ворча, мираб сошел с насыпи. Глядя на меня, коротышка улыбнулся и так же язвительно добавил:

— Свинья только и знает — хрюкать. А эти ругаются да грозятся. Один угрожает: «Повешу»… Другой грозится: «Зарежу»… Никто нас по голове не гладит!

Я постарался утешить его:

— Терпите… Призывайте аллаха… Создатель милостив. Он вознаградит вас.

— Когда? — Коротышка яростно взглянул на меня и показал свои грубые, в кровавых мозолях руки: — Поглядите на них! Если нам положено вознаграждение, время уже пришло!

Кто-то из окружающих, явно стараясь подзадорить его, крикнул:

— Потерпи! Ведь есть еще тот свет!

У коротышки вздулись ноздри.

— Гм, тот свет… После того как мой осел подохнет, хоть трава не расти!

Все расхохотались.

Меня выручил джигит, явившийся от мираба с приглашением пожаловать на чаепитие. Я молча сошел с насыпи. Коротышка, должно быть, что-то пустил мне вслед: смех собравшихся резко ударил в уши.

За чаем я рассказал мирабу, откуда и куда мы следуем. Затем спросил его:

— Почему вы не проводите хашарные работы весной, когда потеплеет?

Он принужденно улыбнулся:

— У весны свои заботы, таксыр… Нужно землю пахать, сеять. Затем жатва, обмолот. Нет хуже — быть дайханииом! Такого бремени никто, кроме него самого, не выдержит. Вот уже месяц, как мы покинули свои дома. Люди трудятся не разгибая спины. А работе конца не видно!

— Даже в самый мороз работали?

— Да, и в мороз. И еще придется работать. Что делать? Вода — основа жизни. Без воды — какая польза от земли. Достаточно посевам в самую жаркую пору на неделю остаться без воды — и пропадет труд целого года, все посохнет, семьи останутся голодными. А страшнее голода ничего нет на свете!

Мираб глотнул горячего чаю, а потом добавил:

— Народ совсем разорился. Почти ни у кого из этих людей нет и горстки зерна. Питались ячменем и джугарой. А теперь и этого нет. В селениях многие пухнут от голода. Хорошо, что создатель дал человеку хоть одно богатство — надежду… Люди живут только надеждой. Надеются на завтрашний день. А какой он будет, будет ли он лучше сегодняшнего, — один аллах ведает!

— А разве не помогают вам хакимы, правящие страной? — спросил я мираба.

Он долго молчал. Потом ответил:

— Кто из них нам поможет? Сеид-Абдулла? Или Джунаид-хан? Они сами готовы пожрать друг друга! Так станут ли они помогать народу? В стране нет хозяина. Народ — стадо без пастуха. Каждый его грабит, убивает. Никто не уверен, что доживет до завтрашнего дня. В наше время, таксыр, трудно править страной с помощью плети. А наши рассчитывают только на плеть да на саблю. В прежние времена говорили: «Самый лучший хаким на свете тот, который может побороть себя». Наши не могут побороть себя. Огнем и мечом разоряют страну. Дня три-четыре назад люди Джунаид-хана разбили два аула салаков[77]. Женщин и девушек увезли с собой.

— Почему?

— Потому, что у народа переполнилась чаша терпения. Яшули салаков, Тачмамед-хан, сказал Джунаиду: «Слишком громко рычишь. Перестань грабить!» Вот и пошло… Не сегодня-завтра увидите, какая начнется буря! Сейчас поднялись все салаки. Кара-салаки тоже стали на их сторону. Послали за помощью к турткульским большевикам. Жизнь Джунаида — на волоске…

По лицу мираба было видно, что он не может скрыть своих чувств, что говорит он от чистого сердца. Ему хотелось высказаться. А мне, признаться, надоели эти нудные разговоры. Все та же музыка, та же песня. «Салаков побили…» Пусть бьют! Разве на свете одних только салаков разбивают?

Я решил поскорее ехать дальше. Когда чайник опустел, я попросил у мираба позволения отправиться в дальнейший путь. Он помялся немного и заговорил просительным тоном:

— Нам по пути. Я тоже думаю заехать в соседний аул. Нынешней ночью там состоится большой совет. Тачмамед-хан, Дурды-хан… Все, говорят, будут. Может, ночь проведете там?

Сообщение мираба заинтересовало меня. С тех пор как мы перешли Амударью, я часто слышал имя Тачмамед-хана. А то, что рассказал мне о нем Мерген-бай, вызывало большое беспокойство. В самом деле, если вожди племен протянут руку большевикам… Если начнут искать в них поддержки… Чего ждать тогда от голодного народа? Положение становилось опасным. Неожиданно мог вспыхнуть пожар, и пламя большевизма охватило бы всю Хиву.

Я ответил мирабу неопределенно:

— Ну, давайте поедем. А там видно будет… Мы — гости. Говорят: «Воля гостя в руках хозяина дома». Если вы сочтете нужным, можно будет и остаться.

Едва мы вышли из дому, как подъехали всадники, гоня перед собой каких-то троих людей. У всех руки были связаны за спиной. Хорошо одетый, рослый, молодой джигит с винтовкой за плечами и саблей у пояса обратился к мирабу:

— Забирай своих оборванцев, мираб-ага!

Сжимая в руках плеть, мираб вплотную подошел к стоявшему впереди высокому, тощему мужчине и, злобно глядя на него, спросил:

— Где пропадал?

Тот ответил, тяжело дыша, испуганным голосом:

— Ездил в аул.

— Какого черта тебя туда понесло?

— Жена, детишки… Все больны…

— Что с того, что они больны? Разве беда гостит только в твоем доме? А кто выполнит за тебя работу здесь?

— Ведь здесь мой брат.

— Гм, брат… Брат твой еле-еле на своей делянке управляется. А кто будет отрабатывать бай-аге?

В разговор вмешался человек с раскосыми глазами, стоявший, сгорбясь, позади первого:

— Мираб-ага… Мы у бая взяли только один мешок джугары и полмешка жмыха. В будущем году, как только соберем урожай, вернем их вдвойне. А сейчас вы хоть на время нас освободите. Мне, ей-богу, не под силу сейчас лопату поднять.

— Ха, глупец! — крикнул нарядный джигит, размахивая нагайкой. — Бай-ага дал вам зерно, потому что вы обещали выполнить хашарные работы. А теперь, набив брюхо, в кусты удрать хотите? Нет, никуда вы не уйдете. Попробуйте не сдержать свои обещания. Глаза выколю!

Косоглазый замолчал. Нарядный джигит обратился к своему товарищу:

— Брось их манатки!

Второй джигит отвязал и сбросил с седла притороченные позади мешок и хурджин с пожитками. Пленники исподлобья кидали на конвоиров злобные взгляды. Но не произнесли ни слова.