Хорошо на Лебабе в эти дни, еще не прокаленные безжалостным солнцем лета!

Путники сперва поспешили на своих добрых конях прибрежной дорогой. Затем, чтобы сократить расстояние, углубились чабанской тропой в пески. Здесь картина иная. Травы желтеют, никнут, крошатся под копытами коней. Но аромат от подсыхающих трав — особенный, ни с чем не сравнимый. Вдыхаешь — надышаться не можешь… Небо над барханами бледно-синее, и в нем черные точки — жаворонки. Не умолкают их мелодичные трели. Временами серый коршун прошелестит крыльями, внезапно камнем ринется вниз — на суслика или зайца. Еще глубже в пески — и вот уже мертво зеленеют уродливо скрюченные деревда саксаула. Здесь тишина, только ветерок посвистывает, когда взберешься на гребень высокого бархана.

Нобат и Сапар ехали молча. По сторонам не глядели — очарование природы, вступающей в разгар лета, на них не действовало в эти часы. Мысли заняты другим. Нельзя, чтобы Азиз-Махсум с Егенмурадом проведали о визите Сапара в окрчека раньше, чем они, Сапар и Нобат, установят связь со станом у колодцев Джейрели! Да и как установить связь? Это станет ясным в ауле, куда они торопятся, неустанно погоняя коней…

Аул — немноголюдный, с чахлыми деревцами, убогими мазанками, на самой оконечности канала, отведенного от Аму. Скудные полоски — меллеки дайхан и сразу за меллеками — пески. Сюда, тропами едва приметными, уходят жидкие отары овец и верблюдов на весенние пастбища. Теми же тропами наведываются по ночам калтаманы…

— Не было Егенмурада, уже почитай, месяц, и люди от него не приходили, — сообщил старик, родственник Язбиби — жены Сапара. И не слыхал никто уже порядочно времени про джигитов из Джейрели…

Он говорил неохотно, сам все время косился на Нобата. Видать, не нравился ему этот «торговец из Керки», подозрение возбуждал, несмотря на весь маскарад.

— Нужно подумать, как тут быть, — сказал Нобат, когда пришли в мазанку Сапара. — Вы пока хозяйством займитесь. Лишних людей старайтесь держать подальше от дома.

— Будь спокоен, Довлетгельды.

Это Нобат выбрал себе такое имя. Случайно пришло на память — так звали человека, который вместе с дедом Нобата, Избасаром, был продан в рабство в Бухару еще в минувшем столетии. Чтобы сойти за торговца-горожанина, Нобат прихватил короб со всякой мелочью: серьги, дешевые кольца, расчески, футляры для очков.

Времени на долгое раздумье не оставалось: Азиз-Махсума могли известить о том, что пришлый человек выспрашивает про его брата…

Час спустя Нобат снова позвал Сапара:

— У вас ведь скоро… прибавление семейства, так?

— Вроде… — тот смущенно улыбнулся.

— Вы могли бы пригласить Егенмурада на той по случаю рождения ребенка? Принял бы он такое приглашение, не побоялся бы приехать?

— А чего же? Он отчаянный… Приедет нежданно и уедет — никто даже не заметит. Ко мне все равно что к родному брату… Вон ты надумал! Только ведь рановато еще…

— Не беда! Если договориться не сумеем, он вряд ли станет дружбу с вами водить. Только этого случиться не должно… Ну, а если успех — тогда мы ему откроем наш маленький обман, извинимся. Да и обмана, по сути, нет — позже ли, раньше, той все равно вам устраивать. Еще лучше — будет гостем в открытую, без опаски.

— Ай, молодец, Ноб… тьфу! Довлетгельды!

— Дорогу на Джейрели знаете?

— Доберемся. В пески я ходил с отарой, как рал в ту сторону. Малость только не дошел до колодцев…

— Завтра же выступаем. Пока там еще не узнали про нас. Я, значит, как договорились, с целью торговли, ну и по старой дружбе с вами.

…И вот снова Каракумы. Два дня миновало, но воздух уже горячий по-летнему. Трона едва протоптана, копыта лошадей то и дело вязнут в раскаленном сыпучем песке. Поначалу путникам встречались отары с чабанами, подпасками. Овцы — кучей в тени бархана, здесь же люди, копи, ишаки. Только ягнята резвятся на просторе, звонким блеяньем оглашая нагретый, прозрачный воздух. А еще дальше в пески — ни души не встретишь. Только черепаха — серая, неуклюжая — просеменит на коротких лапах. Да еще вдали, будто мираж, промелькнет и растает за горизонтом стайка легконогих джейранов. Эта тварь чуткая — за много верст по запаху определит человека и уж близко не подпустит ни за что.

И вот они оба на стане у колодцев Джейрели. Сам атаман Азиз-Махсум стоит у входа в шестикрылую юрту — вышел встретить нежданных гостей.

Статный, плечистый. Одет по-дайхански, просто, ничего лишнего. Подпоясан платком, а через плечо — ремень с кобурой маузера. Потертая кобура — видно, что хозяин с ней не расстается. Мужественное загорелое лицо, курчавая бородка, усы. А глаза карие глубоко спрятаны, зорко глядят на человека. И что в них — сразу не угадаешь.

Почему-то хмурым выглядел вожак калтаманов. Но разгладилась морщина на переносье и глаза сверкнули радостью, когда узнал Сапара.

— А-а, старый друг! Салам, салам! Милости просим!.. Уж извини, наши молодцы крепко ухватили, да еще и напугали небось… Пожалуйте в юрту, Сапар-джан, и ты, добрый человек!

Молодцы, в самом деле, путников держали крепко, покуда не увидели, что сам предводитель к ним расположен. И на подходе к стану захватили Сапара и Нобата врасплох, даже рта раскрыть не дали. Связали, а прежде обыскали, отняли ножи и охотничье ружье, другого оружия Нобат предусмотрительно решил не брать с собой, а ружье — против волков, если пришлось бы заночевать в пустыне. Злыми, настороженными показались им тогда джигиты. А теперь вот и сам Азиз-Махсум грозным выглядел поначалу… Недоброе предзнаменование!

Нобат все это сразу заметил и оценил. Но — отступать некуда.

— Что же брата нашего, уважаемого Егенмурада, не вижу рядом с тобой, Азиз-джан? — как ни в чем не бывало спросил Сапар, когда уже сидели в юрте за чаем, обменявшись обычными вопросами о здоровье, о делах. Спросил — и осекся: вмиг будто тень пробежала по лицу Азиз-Махсума, он тяжело, горестно вздохнул.

— Всевышнему было угодно прервать жизненный путь Еген-мурада, высокочтимого брата нашего, в сем тленном мире…

— Как?! — Сапар едва усидел на месте.

— Да, да, — Азиз-Махсум покивал головой. — Три недели назад наши люди… вышли на караванную тропу, что ведет в Афганистан. И столкнулись с неизвестными, тоже на конях, при оружии. В общем, стычка вышла кровавая, наши одержали верх. Когда тех прогнали с потерей, то опознали одного из убитых. Оказалось, люди Клыч-Мергена, того самого, что под Керки воевал против красных… Наши взяли лошадей, сбрую, оружие. Убитых не было у нас, только раненых двое, в том числе Егенмурад, он и возглавлял ватагу. Сюда, на стан, его привезли еще живого, тут он и дух испустил…

Все сидели подавленные. Один из братьев Азиза украдкой провел рукавом халата по глазам.

«Весь наш план — на смарку!» — вспыхнуло в сознании Нобата. Но тотчас он принудил себя успокоиться, трезво оценить обстановку, внезапно и круто изменившуюся. Вот когда пригодился не только богатый опыт боевой жизни, но и особо — уроки шахматной игры! Егенмурада нет в живых. Но — погиб он от руки калтаманов, которых и он, Нобат, может и обязан считать врагами народной власти. Гибель брата, видать, глубоко опечалила и обескуражила Азиз-Махсума. Значит… Эту новую ситуацию следует использовать полностью!

— Вах-х, какое горе! — в общей тишине прозвучало восклицание Сапара. В голосе ощущалось глубокое, искреннее сожаление. — С доброю вестью спешили мы сюда вдвоем с моим другом. Хотели на той пригласить каждого, кто пожелает осчастливить посещением мой скромный дом. Первого тебя, Азиз-джан, — Сапар, только чтобы польстить атаману, допустил это невинное преувеличение, отлично зная, что тот не рискнул бы появиться в ауле даже инкогнито. — А также дорогого друга и брата нашего Егенмурада. Потому что ребенка всевышний посылает моему семейству… И вот…

— Все по воле творца, — не поднимая головы, глухо проговорил Азиз-Махсум. — Одному встретиться с земным миром, другому — проститься с ним навек… А мы даже поминального тоя, как подобает правоверным, не смогли на седьмой день устроить тут, в нашем волчьем логове. Да и сороковины тоже, видно, не справить нам…