После этих статей в Шпандау пришло триста поздравлений с моим днем рождения. Конечно, я их не получил.

19 апреля 1958 года. Сегодня слушали пластинку с записью григорианских хоралов. Хотя изначально хоралы служили для выражения любви к Богу в Средние века, в то же время их монотонность свидетельствует о неиспорченности людей того времени, их способности испытывать эмоции. В более сильных стимулах не было необходимости. Средневековым художникам тоже достаточно было небольших жестов, чтобы выразить драму. А недавно я прочитал, что в те времена люди, впервые услышав полифонию, теряли сознание. Таким образом, можно предположить, что прогресс ведет к обеднению духа.

9 мая 1958 года. Под вечер наблюдал за двумя куропатками; и еще видел земляного червя. Вероятно, куропатки найдут червяка и слопают его. Хотя, с другой стороны, над куропатками уже кружат ястребы.

12 мая 1958 года. Сегодня нашел несколько ястребиных перьев в саду. Приколол их к стене камеры.

22 мая 1958 года. Долго рассматривал ястребиные перья. Они состоят из множества крошечных элементов, растущих по сложной схеме. Соседние элементы пера должны расходиться на мельчайшую долю миллиметра, чтобы получилась абсолютно точная кривая. Эти кривые представляют собой сложную геометрическую структуру; рассчитать ее можно только с помощью электронного калькулятора. Кто управляет этим ростом?

11 июля 1958 года. Визит советского генерала. Он издал мерзкий презрительный смешок, когда в ответ на его вопрос я выразил желание выйти на свободу. После инспекции в тюремной офицерской столовой устроили обед для четырех комендантов города. Это всегда приводит меня в изумление. По-моему, обеды в подобных местах следует запретить из соображений психологической чувствительности.

13 июля 1958 года. Прошлой ночью мне приснилось, что я в Шпандау, но не как заключенный. Я — один из тех, кто отдает приказы, принимает решения, руководит делами. Я с нетерпением позвонил в немецкое посольство в Москве, чтобы потребовать моего освобождения. Оператор соединил меня с ответственным лицом. В трубке раздался неприятный металлический голос: «Говорит Бринкман». Выслушав мое требование, он сухо бросил: «Мы ничего не можем для вас сделать». Я продолжал говорить, но ответа не было. Бринкман повесил трубку.

7 сентября 1958 года. Еще два месяца ничего не происходило.

8 сентября 1958 года. Сегодня Гесс сидел почти в ста метрах от меня на другом конце сада. Ширах чем-то занимался в библиотеке. Я полол сорняки под надзором Харди.

Внезапно на прилегающей территории появились трое мужчин и сначала прошли мимо меня. Я вежливо поздоровался, и, к моему удивлению, они дружелюбно ответили на мое приветствие. Вдруг они остановились, немного посовещались, потом подошли ко мне. Один из них, седоволосый человек с великолепно вылепленной головой, снял шляпу и попросил сопровождающих представить его: «Дэвид Брюс, посол Соединенных Штатов — герр Шпеер».

Неожиданно посол протянул мне руку, долго жал мою и сказал, что хотел передать привет от Макклоя.

— О вас не забыли, — произнес он по-английски. Он объяснил, что мое дело продвигается сложно из-за упорства русских. Он с чувством повторил: — О вас не забыли, не забыли!

Я попросил его просмотреть мое ходатайство об амнистии, но, к моему изумлению, он уже его прочитал. Он поинтересовался условиями в тюрьме, и я ответил, что они сносные. «Я могу выжить в Шпандау; во всяком случае, надеюсь на это». Он был потрясен, узнав, как редко мне доводится встречаться с детьми. Сердечно попрощавшись, он спросил, не хочу ли я что-нибудь передать Макклою. Я попросил поблагодарить Макклоя за заботу и радушный прием, который он оказал моей дочери в Америке.

Обычно на подобных встречах присутствуют все четыре директора. Но пока они с нетерпением ждали в кабинете, американский охранник беспрепятственно вывел своего посла через боковую дверь. Теперь из здания высыпала целая толпа: директора, их заместители, начальники охраны и охранники. Как потом рассказал мне Харди, послу сообщили, что пожимать руки заключенным, а также обращаться к ним по имени запрещено. Брюс холодно ответил, что у него не было такого намерения. Потом он кивком поздоровался с подошедшими Гессом и Ширахом и вернулся в здание.

14 сентября 1958 года. Сегодня Харди рассказал мне, что во время визита Брюса произошла жуткая сцена. В самый разгар инспекции посла привели в тюремную канцелярию. Там на столе стоял серый агрегат. Летхэм взял один из блокнотов Гесса, который только что принесли, и вставил в аппарат. Он нажал кнопку, и устройство затряслось с громким стуком. С торжествующим видом он предъявил изумленному послу разрезанную на тонкие полоски бумагу. Этим же путем, как оказалось, ушли все наши официальные записи за прошедшие десять лет. Лучшего символа сверхъестественной абсурдности в духе Э. Т. А. Гофмана, царящей в этом огромном, практически пустом здании, не найти.

18 сентября 1958 года. Ешурин, начальник советской охраны, снова позволил получасовому свиданию продлиться вдвое дольше. Это вызвало разговоры среди западных охранников. Поскольку Ешурин поступил так по собственен инициативе, я попросил его придерживаться официального времени для посещений, чтобы у него не возникло неприятностей.

20 сентября 1958 года. Хильда обсуждала вопрос моего освобождения с государственным секретарем Аденауэра доктором Глобке, а также с Пфердменгесом, банкиром и другом канцлера, и заместителем министра иностранных дел Бергером. Все обещали поддержку. Ганс Кроль, немецкий посол в Москве, попытается даже заинтересовать моим делом заместителя премьер-министра Микояна.

Я тронут, но настроен скептически.

Гесс рассказывает о прошлом — «Воспоминания» Дёница вызывают разочарование своей уклончивостью — Уважение Гитлера к нему — Сад Шпандау превращается в миниатюрный парк — Карл Барт, теолог, передает привет — Прибытие в Пекин — Размышления о втором фронте в воздухе — Эффективность бомбардировок

10 октября 1958 года. Снова никаких записей в течение трех недель. Лишь несколько заметок по моей истории окна. Вдобавок продолжаю свой бессмысленный поход. Уже перешел через китайскую границу.

14 ноября 1958 года. Еще пять недель без записей. Время утрачивает свое реальное значение. Иногда мне кажется, что я провел здесь десятилетия, всю жизнь.

16 ноября 1958 года. Болит нога; на этот раз распухло левое колено. Лежу в постели; советский врач прописал две таблетки аспирина в день. Мне не разрешают самому ходить за едой, и умываться я должен, не вставая с постели. Помогают мои товарищи по заключению. Ширах ежедневно наводит порядок в моей камере, демонстрируя фанатичную одержимость чистотой.

Я спросил русского охранника Баданова, который в придачу работает ветеринаром, как лечат больные колени у лошадей.

— Если лошадь дешевая, пристреливают, — ответил он. — Если хорошая — дают аспирин.

17 ноября 1958 года. Два месяца назад посол Брюс поднял вопрос об освещении в моей камере, узнав, что я перестал рисовать из-за слабого света. Сегодня мне поставили «ртутно-вольфрамовую лампу смешанного света» мощностью больше трехсот ватт. Ширах и Гесс отказались от этой передовой системы освещения.

28 ноября 1958 года. Речь Хрущева по Берлину. Он требует, чтобы западные державы вывели свои войска из Берлина в течение шести месяцев. Единственное четкое соглашение между четырьмя державами по Берлину, как я прочитал сегодня, касается тюрьмы Шпандау; во всех остальных договорах весьма расплывчатые формулировки. Таким образом, Шпандау стала чем-то вроде юридической Гибралтарской скалы для западных союзников. Они ни при каких условиях не могут от нее отказаться. Ширах с горечью заметил: