Юрий молчал, не зная, то ли радоваться тому, что наконец кончилось его столь страшное одиночество, то ли ожидать опасности со стороны этого человека.

— Успел в гражданку переодеться? — спросил после долгой паузы парень, кивнув на одежду Юрия, и в голосе его прозвучала нескрываемая зависть.

Юрка молча кивнул. Потом добавил:

— Успел. А ты давно бредешь?

— Как накрыли нас у Баковки, так и осиротел. Из домов едва выскочить успели! Да и то не все! Гады! Совсем с другой стороны подошли! — Он зло сплюнул.

— А с остальными что? — спросил Юрий.

— Не знаю. Их была целая колонна… Танки, грузовики битком набиты… Начали поливать из автоматов. Ну, я садами, садами… — Он посмотрел на Юрия и, не заметив осуждения, добавил: — А что делать было? Их вон сколько, а нас точно знаю — неполный взвод. И те сопляки-первогодки. — И, вдруг подумав, что теперь настало время вроде и представиться, сказал: — Юрием кличут меня, а тебя?

— Тезки, значит, — ответил Токин.

Парень присвистнул:

— Скажи-ка! За черное взяться бы — счастливая примета. Что задумаешь — все сбудется!

Он вновь перевернулся на живот и, подтянувшись на руках, посмотрел в сторону просеки.

— Да, сбудется, — проворчал он зло. — Вон их сколько — конца и края нет. Я тут ночевал. Так они и ночью шли…

Юрий перебрался поближе к тезке и тоже принялся наблюдать за колоннами. Разрозненные прежде, они теперь тянулись одной непрерывной лентой, словно где-то за леском развернувшись, все те же солдаты, все те же танки и все те же машины, вновь и вновь проходили перед двумя беглецами — настолько однообразным и бесконечным было движение колонн.

— К переправе идут… Река тут рядом. Я было вчера сунулся, да где там — оцеплено все. Ни вдоль не пройти, ни переправиться. Ночью попробовать надо. А куда пойдем? — вдруг спросил он в упор. — Может, в деревне спрячемся? Тебе хорошо. Гражданка на плечах, — он опять как-то нехорошо посмотрел на костюм Юрия.

В землянке они пролежали до вечера. Юрий задремал. Проснулся от ощущения опасности. Открыв глаза, увидел над собой парня, и в руке его была зажата маленькая саперная лопатка. Только спортивная, реакция спасла его. Он не успел ни подняться, ни, перехватить занесенную для удара руку. Он лишь крутнулся в сторону, и лопатка врезалась в землю у самой головы. Через мгновение Юрий стоял во весь рост и ударом ноги, словно бил далекий штрафной, рубанул парня в бок. Тот, ойкнув, покатился на пол землянки.

— Ты что, сволочь? — яростно крикнул Юрий. — Ты что?

Он хотел было ударить еще, но парень лежал согнувшись, поджав под себя руки, и всхлипывал. Бить плачущего Юрий не смог. Он опустился рядом с парнем и рванул за плечо.

Заросшее лицо было мокрым, и глаза смотрели умоляюще.

— Отдай одежду, слышишь, отдай! Если лесами пойдешь, ты и в моей можешь. А мне бы в деревню, слышишь?! Я никуда не хочу, слышишь?! В моей-то фриц меня сразу пристрелит. Отдай одежду!

Юрий привстал на колени.

— Дурак! Ведь на тебе все мое мешком висеть будет! Каждый поймет, что переоделся. По росту подобрать надо…

Он выбрался на бугор и в сумеречном свете стал шарить по земле, скорее на ощупь, чем на глаз, определяя мягкие и теплые, словно живые кровинки, ягоды земляники.

Когда совсем стемнело, они молча двинулись к реке. Токин пустил тезку вперед, не то, чтобы боясь нового нападения, а потому, что парень уже знал дорогу к реке. По ширине и полноводности открывшейся глади он признал Гуж. Другой такой реки быть не могло.

— Гуж, — тихо сказал он, — по пойме и пойдем. Там в кустах и камышах укрыться даже днем можно.

За ночь они стороной обошли немецкую переправу, перебежав, дорогу в разрыве колонны и едва не попав в свет неожиданно вынырнувшего грузовика. Но к утру напоролись на новую переправу. Забрались в камыши так близко от моста, что порывы ветра доносили не только лающую немецкую речь, но даже легкое позвякивание оружия и смех.

Тезка устроился на коряге, Токину пришлось забраться вглубь, и он с трудом уселся, поджав ноги, на старой охотничьей засидке, сложенной из плавника и жесткой иссушенной осоки.

Он не помнил, сколько сидел так, прислушиваясь к звукам, каждый из которых грозил если не смертью, то опасностью, и поглядывал на солнце, которое мучительно, словно вконец обленившись, тянулось по чистому, без единого облачка, небосводу.

К полудню стих и ветер. Стало не только жарче, но и опаснее — стоило повернуться на занемевшей ноге, как далеко, кажется, до дороги, несся хруст сухого камыша. Хотелось пить, спать и купаться.

«Какая смехота: до воды подать рукой — и умирать от жажды и жары…» — думал Юрий, глядя на темный до угольного блеска кусок речной глади с кругами быстринных разводов, проглядывавших сквозь два густых снопа камыша.

«Скажи кто вчера, что буду сидеть у воды и не выкупаюсь, засмеял бы».

Он прислушался к шуму, который то ли из-за дневного марева, то ли потому, что действительно движение на дороге спало, затих. На фоне звенящей полуденной тишины он услышал треск. Несмотря на страх выдать себя, поднялся над камышом так, чтобы видеть дорогу, и опешил. От их камышового укрытия шагал человек, в котором Юрий с трудом узнал своего тезку. Он шел, широко расставляя ноги, как человек, проведший немало часов в седле. Юрий сразу даже не понял, что делает тезка.

«Никак сдаваться пошел, ублюдок?! Да на что же он рассчитывает?!»

Токин втянул голову в плечи, понимая, что теперь каждое его движение еще заметнее с дороги, но не мог оторвать взгляда от бредущей жалкой фигуры.

На переправе парня заметили не сразу. Потом несколько немцев, среди которых был один офицер, с интересом уставились на подходившего. Автомат, который было поднял один из солдат, офицер отвел рукой и что-то громко сказал.

Парень выбрался на дорогу и почему-то начал быстро-быстро кланяться. Немец прижался к кланявшемуся, и Юрий понял, что тот обыскал подошедшего. Парень с каждой минутой все энергичнее размахивал руками, оборачивался назад и показывал на камыши.

«Закладывает, подлец», — подумал Юрий.

Немцы что-то говорили между собой громко, почти не обращая на парня внимания. Когда тот еще раз махнул рукой в сторону камыша, офицер тоже махнул рукой — дескать, иди. Тезка, ничего не понимая, сделал, пятясь, несколько поспешных шагов. И тогда, почти не целясь, офицер выстрелил навскидку, наверно, одним движением вынимая пистолет из кобуры и разряжая его в русского. Блондин взялся за голову, словно только сейчас поняв, какую глупость сделал, выйдя из камыша, и тихо лег в пыльную траву. Скрипнув зубами, Юрий нырнул в камыш, достал из кармана спички — единственное оружие.

«Суньтесь только, паразиты, суньтесь! Я вам не этот слизняк. Весь камыш запалю, до самой вашей дороги!»

Честно говоря, все сказанное Петром Николаевичем я осознал только в коридоре, поскольку его новое словообразование — «персона нон грант» — напрочь выключило меня из делового состояния.

Слухи о моей коллекции его, мягко говоря, экзотических выражений давно достигли руководящего уха. Шеф знал это и, как многое другое, прощал, поскольку по природе своей был человеком добрым.

Выйдя в прокуренный коридор редакции и на ходу здороваясь со знакомыми и полузнакомыми людьми, я понял, что мое дознание по Старому Гужу из обычных журналистских поисков вдруг начало превращаться в какой-то невидимый бой.

Шеф говорил со мной как-то странно.

— Между прочим, мне тут звонили… — он многозначительно умолк. — Спрашивали, чем ты там занимаешься, в своем Старом Гуже?! Жалоба поступила.

— На меня? Откуда?

— Оттуда. Говорят, вместо того, чтобы вести себя как полагается партийному журналисту, ты якшаешься с предателями и бюрократами?! — Он выжидающе посмотрел на меня.

— Думаю, что это ошибка. Я встречался с вполне порядочными советскими людьми…

— Это тебе так кажется. Знаю, ты любишь идти круговым путем, вместо того чтобы так вот, сразу правду взять за рога…