Со стороны города послышался шум идущих машин, и Гельд бросился им навстречу, скользя по комьям сырой глины. Размахивая руками, он давал указания, тонувшие в шуме моторов. Грузовики, визжа колесами по глине, развернулись строем и, образовав полукруг, ударили светом фар в насыпь и яму перед ней. Ночь обернулась ярким днем. Только в слепящем свете фар от каждой кочки, от каждого предмета бежали, словно хотели скрыться от этого всепроникающего света, жалкие, тощие тени.
Когда Кармин выпрыгнул из грузовика и увидел сложное автомобильное построение, он сразу понял, что это конец. Стоявшая с краю машина наехала колесом на кочку, и задранная правая фара бросала свет далеко вдоль ограды кладбища на стену часовни.
«До нее метров сто, и в подполе оружие! Если броситься всем сразу, то в суматохе они не сообразят, где свои, а где чужие, и можно уйти. До спасительной темноты двадцать шагов, не больше. Если всем уйти не удастся, то хоть кому-то».
Кармин услышал рядом тихий женский плач. Он не понял, чей это, но сразу перед глазами всплыло лицо Катюши.
«Что же ты, Юрий, не прихватил ее с собой или не спрятал куда подальше?! Неужто подумал, что ее не тронут?»
Плач произвел на Александра странное действие — он как бы сковал волю, разоружил его. Кармин понуро опустил руки, уставившись на часовню. На яму Александр смотреть не хотел. Часовня притягивала его взгляд. Она служила как бы немым укором, и Кармин мучительно вспоминал, что говорил, стоя там всего месяц назад, когда бунтовал против Токина.
Арестованных тем временем разбили на группы. Стоявшую справа толчками в спину отогнали к яме и выстроили лицом к насыпи. Только один — самый маленький — арестованный повернулся. И Кармин узнал в нем двенадцатилетнего сына типографского рабочего Владимира Кострова. Игорек не раз с гордостью подносил до стадиона карминовский чемоданчик.
— Сволочи, ребенка пожалейте! — крикнул он, но выросший из темноты Гельд заорал:
— Заткни глотку, а то глиной замажу!
Отец, стоявший рядом с Игорьком, взял сына за плечи и повернул лицом к насыпи, но мальчик, держа руку у глаз, еще продолжал щуриться от ослепительного света фар. И ударили автоматы. Они били из стоящей в темноте шеренги оцепления. Фигуры напряженно ждавших людей, подобно белым столбам, начали ломаться. Несколько рухнуло в яму. Игорек, которого отец перед залпом оттолкнул в сторону, остался лежать на бугре, цепляясь скрюченными пальцами за мокрую рыжую глину. Фонтанчики пуль заплясали по рукам, и тело медленно сползло вниз.
Когда повели к яме вторую семерку, Кармин, истошно выкрикнув, ринулся на ближайшего солдата. Еще кто-то метнулся из соседней группы. Раздался поспешный выстрел, второй… Потом крики слились в рев.
Ударом ноги Кармин опрокинул стоявшего рядом немца и вырвал из рук автомат. Он совсем уже разогнулся, поднимаясь навстречу кинувшемуся от легковой машины Молю, но спина будто вспыхнула от огня, и автомат стал тяжелым, таким тяжелым, что сразу пригнул его к земле.
Моль не ожидал, что так тщательно продуманный сценарий расстрела полетит насмарку.
— Стрелять! Всех стрелять! — в панике завопил он и, вырвав из кобуры парабеллум, начал посылать пулю за пулей в сторону еще стоявших у ямы людей. Потом кинулся к месту, где происходила свалка.
В свете со всех сторон направленных фар тени плясали по ночному небу, будто шла схватка гигантов. Моль увидел одного из арестованных, поднимавшего ему навстречу автомат. Он попятился. Но очередь в спину скосила русского, а Моль для верности сделал еще один выстрел. Все смешалось на тесной площадке. Стреляли в упор, в каждый штатский костюм. Добивали раненых, пытавшихся встать из грязи. Наконец побоище кончилось, и запыхавшийся Гельд сказал:
— Кажется, все…
— Пересчитайте трупы! Если ушел хоть один арестованный, голову сниму! Слышите? Сниму голову!
Моль тяжело зашагал к машине и, плюхнувшись на сиденье, словно последним выстрелом, захлопнул дверь. Сквозь запотевшее стекло он видел, как солдаты начали стаскивать трупы к яме, а Гельд считал лично. Моль сидел в теплой машине, но у него мелко стучали зубы. Он пытался сдержать дрожь, чтобы не заметил шофер. А тот, вцепившись в руль, смотрел широко раскрытыми глазами на происходившее, как бы стараясь непременно запомнить все до мельчайших подробностей.
Устало подошел Гельд.
— Все в порядке, господин оберштурмбаннфюрер! Трупов, к сожалению, даже на один больше — убит один из полицейских, копавших яму.
— Черт с ним, Гельд, садитесь. Остальное доделают без нас, — уже миролюбиво сказал Моль.
Гельд, хлюпая мокрой одеждой, завалился на заднее сиденье, и «вандерер», взвыв мотором, выскочил из светового каре.
Вскоре навстречу опять помчались углы домов и заборов Старого Гужа. Моль устало прикрыл глаза.
МАЙ. 1960 ГОД
Честно говоря, столь спешного вызова к Нагибину я не ожидал. Он позвонил в ту самую минуту, когда я подошел к своему рабочему столу, еще не успев поздороваться с Вадькой.
— Андрей, прошу вас немедленно зайти ко мне. Пропуск вам заказан. Номера подъезда и комнаты в нем проставлены. Если нужно, готов позвонить вашему начальству.
— Нужды никакой нет. У меня есть время и еще нет начальства, — растерянно отшутился я. — Случилось что-нибудь?
— Приходите, все узнаете.
Нагибин сидел за столом в большом темном кабинете. Перед ним лежала пухлая папка. Он выслушал два каких-то коротких телефонных сообщения и, поздоровавшись, сказал:
— Извините, Андрей, мне еще нужно минут пять. Вот вам любопытный документ. Почитайте, полезно.
Он протянул мне пожелтевший от времени лист, исписанный с обеих сторон мелким, но четким почерком.
Я сел в углу у окна и принялся читать.
«Данцер Ганс Георгиевич, 1918 года рождения, обер-ефрейтор штаба 83-й пехотной дивизии германской армии, п/я 19338-«а». Взят в плен 16 мая 1943 года в городе Старый Гуж.
Показывает:
Был начальником электростанции с февраля 1942 года по. 16 мая 1943 года. Ни Юрий Токин, ни Владимир Пестов мне не знакомы. До вступления в должность начальника занимался оснащением электростанции. Как мне сообщил военно-технический инспектор штаба 83-й пехотной дивизии отделения «5-Б» Ройман, работавший ранее начальником станции, Морозов расстрелян за связь с партизанами, подготовку взрыва электростанции и уничтожения охраны ко дню 23 февраля 1942 года. В период работы на станции знал Сизова Алексея и Кармина Александра. Еще знал одного лейтенанта, 33 лет, по имени Василий, выбывшего, как и все военнопленные, в распоряжение коменданта по приказу об эвакуации в последних числах февраля 1943 года. Всего на станции работало около ста сорока человек. Водонапорная станция также подчинялась мне. О Морозове многое рассказывал Ройман, который выехал в Германию до окружения гарнизона в Старом Гуже. И Сизов и Кармин считались на станции хорошими рабочими. Отдельные факты, которые можно трактовать как попытки к диверсии, наверно, имели место. Но они могли рассматриваться и как обычная халатность рабочих. Однажды в дизель попали металлические стружки. Но я сам присутствовал при пуске дизеля и сам устранил угрозу. Много аккумуляторов испортилось, особенно в феврале и во время моего отпуска в 1942 году. Когда на должность начальника мастерских назначили Сизова, порча аккумуляторов значительно сократилась…»
Я дважды прочитал протокол допроса от начала до конца. Не за тем же вызвал меня Нагибин, чтобы показать эту бумажку?
Дмитрий Алексеевич прекрасно знал, что меня терзает неведение. Наша последняя беседа с ним была не из приятных. После возвращения из Липецка я сразу же позвонил ему.
Сказал, что нашел Караваева, и был готов лопнуть от гордости, но Дмитрий Алексеевич спокойно ответил:
— Знаю. Караваев арестован и находится у нас. А вы, Андрей, нам крепко помешали своим появлением в Липецке. Пока идет следствие, вряд ли смогу хоть в чем-то удовлетворить ваше справедливое любопытство. Потом позвоню.
